Хомские тетради. Записки о сирийской войне - Джонатан Литтел

Вслед за нами появляется активист с разбитым РПГ: гранатомет только что взорвался. Обломки еще пахнут кордитом. Райед, вернувшись, рассказывает мне, что его разорвало возле стены старого города, поэтому разрушений нет, если не считать того, что у грузовика «судзуки» полопались стекла. Рядом находится арка, прикрытая мешками с песком: солдаты правительственных войск, видимо, решили, что это — пост САС.

Работаем на компьютерах. Я вхожу в Google Earth, и мне показывают, где мы сегодня были. «Улица смерти» между кварталами Сафсафи и Баб-Сбаа, в самом деле, выходит прямиком на крепость.

И в этом доме тоже — ни одной женщины. Сегодня во второй половине дня, когда мы обедали у будущих родственников Омара, никто из них из кухни так и не вышел. И его невесты мы тоже не увидели. Единственные дамы, с которыми нам удалось сегодня поговорить, — это две медсестры в госпитале и разгневанная домохозяйка в никабе, на улице. Еще немного, и они тут все оденутся в афганский purdah[72].

После полуночи мы ужинаем в большой комнате, и с нами десятка два бойцов САС. Настоящий пир, на столе есть все: омлет, салат с холодными бобами, сыр, labneh, mutabbal, маленькие горячие sfi has, а на десерт — халва. Один из мужчин представился как Абу Маут, «Отец смерти». Трое его братьев погибли, и мать дала обет каждый день кормить бойцов Свободной армии — до самой победы революции. Мужчины приносят ей продукты, а она готовит.

Ложимся спать в одной из комнат в глубине квартиры, в той, что служит активистам штабом. Все сгрудились вокруг печки. Абу Биляль — тоже здесь.

Четверг 26 января. Сафсафи — Баб-Дриб — Карам — аль-Зайтун — Баб-Тедмор — Сафсафи

Ночь тяжелая. Сперва бессонница, потом — дикие сны, и в итоге ощущение, что не спал вовсе. Омар Телауи сидел за компьютером почти до четырех утра, в темноте, светился только экран. На рассвете я в очередной раз проснулся. Холодный свет, голоса. Стрельба, но не очереди из автомата, а отдельные выстрелы — почерк снайпера. Интересно, удалось ли ему кого-нибудь подстрелить? В 9.30 меня будит звонок, это мобильник Абу Биляля, я его расталкиваю. Убит кто-то из его знакомых, но кто именно — неизвестно. Это те выстрелы, которые я слышал ночью? Снова звонят: выяснилось, что речь идет об одном из его соседей, двенадцатилетнем ребенке из Баб-Дриба. Они стреляют и в детей. Просто так, от скуки. Или для того, чтобы наказать этот проклятый, строптивый народ, виноватый лишь в том, что не хочет гнуть шею и молча повиноваться своему хозяину и властителю. Хозяин заслуживает того, чтобы его поджарили на медленном огне.

Мы убираем постели и идем взглянуть на тело убитого мальчика.

Пока ищут машину, прогуливаемся по кварталу. По-прежнему туман, воздух сырой, промозглый. Мне показывают вчерашний след от гранаты, оставленный на одной из дверей на старой улице. Переходим на другую сторону широкого проспекта. До крепости — метров сто, может быть, двести; даже в тумане отчетливо видны позиции снайперов. Это не очень приятно, но, похоже, выбора у нас нет. В самом деле, если Абу Биляль привел нас сюда, только чтобы мы посмотрели, нам придется снова пересекать проспект. При виде наших раздосадованных лиц он смеется.

Нашли, наконец, машину, набиваемся туда вшестером, включая Омара и Абу Аднана, который принес наши вещи. Вдобавок на блокпосте САС к нам подсаживается еще и парень с калашом по имени Абу Джафар: Баб-Дриб — место небезопасное, рядом — алавитские кварталы, да и shabbiha недалеко. Машина петляет по переулкам, потом, под шепот пассажиров, бормочущих «Bismillahi er-rahman er-rahim», на полной скорости пересекает две shawari al-maout. У въезда в Баб-Дриб — блокпост Свободной армии. Дальше — школа, в которой засел снайпер, убивший мальчика. Мы находим дом, где он жил, но труп уже в мечети. Туда мы идем пешком. Бойцов Свободной армии здесь довольно много. Тело лежит в подвале, в молельном зале, на деревянном катафалке, оно завернуто в саван, голова обложена пластмассовыми цветами. Катафалк окружила толпа взрослых и детей. Трое ребят тихонько плачут, спрятавшись за колонной. Саван приподнимают, чтобы показать нам рану на животе. Кожа ребенка уже пожелтела, глаза чуть приоткрыты, ноздри ему заткнули ватой. На верхней губе — легкий пушок, едва пробивающиеся усы.

Омар произносит над телом короткую страстную речь, Абу Биляль снимает.

Мальчика звали Мухаммед Н., на самом деле ему было тринадцать лет. Разговариваем с отцом. Вчера вечером, часов в одиннадцать, подросток перед домом рубил дрова для sobia. У него был маленький фонарик, и снайпер выстрелил. Я спрашиваю, можно ли опубликовать его имя: «Теперь уже неважно, мы потеряли самое дорогое»[73]. Мальчик умер не сразу, родные попытались отвезти его в клинику, причиной смерти стала большая потеря крови.

Отец окружен друзьями, ведет себя очень достойно, старается сдерживать эмоции. Только глаза влажные и припухшие. По их дому постоянно стреляют, стены все в дырках. Десять дней назад снайпер убил здесь еще одного ребенка, слабоумного пятнадцатилетнего мальчика.

Один из присутствующих показывает видео на своем мобильнике: обмывают тело его брата — зрелого мужчины, убитого снайпером пулей в голову. Одиннадцатилетнему сыну погибшего, когда он катался на велосипеде, прострелили плечо, отец бросился ему на помощь и погиб. Убийца, скорее всего, из shabbiha, стрелял со стороны алавитского квартала, из-за заградительного поста.

Вокруг нас собралась толпа. Истории наплывают одна на другую. Молодой парень показывает глубокий шрам на спине. Перебегая улицу, он кричал «Allahu akbar!» и за это получил пулю.

Следующий рассказчик: «Мы теперь боимся даже мусор выносить. После 16 часов на улицу носа не высунешь». Он живет на той же улице, что и убитый мальчик. Ходить по ней настолько опасно, что тот человек, у которого убили брата, проделал дыры в стенах своего дома: одну в сторону дома брата, другую — в сторону соседа. И теперь он может к ним ходить, не показываясь на улице.

Молодой парень, с той же улицы, рассказывает о гибели своего отца. Но это произошло не здесь. Он возвращался домой с покупками, и в него стреляли из крепости. Дверь квартиры этих людей пристреляна снайпером, засевшим в школе, и им, чтобы выходить, тоже пришлось проделать дыру — в задней стене дома.

Этот самый снайпер любит забавляться, отстреливая кошек. Убил уже восемь штук. В школе базируются около сотни солдат, окна защищены мешками с песком, само здание — из бетона. Так что этот шутник — в полной безопасности.

Какой-то пацан показывает руку: два пальца раздроблены осколками бомбы, а на животе — целое созвездие маленьких черных точек: ранение так называемой nail bomb. Парнишке тоже тринадцать.

Еще один тринадцатилетний парень показывает у себя на ногах следы — тоже от nail bomb.

Взрослый мужчина раздевается, чтобы показать нам сплошь покрытую рубцами спину. Они с сыном несли домой молоко и хлеб. Подойдя к блокпосту, он сделал знак: «Подождите, я перейду улицу», а они всадили в него три пули. Он кинулся к сыну, повалил его на землю и закрыл своим телом, продолжая делать солдатам знаки «Подождите, подождите». В конце концов прохожие вытащили его с мостовой с помощью палки.

Брат убитого парнишки, обливаясь слезами, прощается с ним, нежно его обнимает. Долго и ласково гладит по лицу. Наступает очередь отца, он стоит в изголовье катафалка, в то время как его маленький сын продолжает плакать, уткнувшись в колени кому-то из родных. Рядом какой-то мужчина страстно шепчет: «Allahu akbar, Allahu акЬаг, pamdulillah».

Вокруг гроба много детей, у взрослых — красные от слез глаза. Окна зала закрыты стеновыми блоками, чтобы защитить молящихся от выстрелов.

Время дневной молитвы. Какой-то парень отгоняет детей от катафалка: «Идите молиться». Потом тело поставят перед qibla[74] и прочитают молитву мертвых. А после этого покойного отнесут на кладбище и сразу предадут земле. Для нашей безопасности процессию будет сопровождать дюжина бойцов САС.

В нужный момент толпа молодежи и детей окружает катафалк и поднимает его, скандируя: «La ilaha ilallah». Катафалк ставят возле qibla, отец и брат погибшего становятся впереди, остальные выстраиваются в цепочку. Имам произносит молитву, верующие скандируют вслед за ним: «Нет бога кроме аллаха». Потом он подходит к пастве и читает проповедь, повторяя «Allahu akbar!», а собравшиеся молятся про себя. Они возносят хвалу ангелам и под речитатив «La ilaha…» уносят тело.

На улице собралась небольшая демонстрация. Взобравшись на стену, молодежь выкрикивает лозунги, а процессия с катафалком тем временем ходит по кругу. Потом толпа течет по узким улочкам, двое молодых парней, сидя на плечах своих товарищей, дирижируют этим погребальным митингом, бойцы Свободной армии стреляют в воздух — сперва из пистолетов, потом из калашей, женщина под черным покрывалом смотрит на все это и плачет. Когда траурный кортеж подходит к кладбищу, военный эскорт — десяток бойцов в форме с РПГ на плечах — отделяется от толпы. Выстрелы в воздух, процессия проходит между захоронениями, ноги вязнут в грязи, могила уже стоит отверстая, дно ее выложено стеновыми блоками. Снова выстрелы в воздух, тело поднимают и кладут в землю, брат рыдает, отец, привалившись к стене, стоит белый как простыня. Могильщик обкладывает тело блоками и прикрывает его сверху. Отец подходит и произносит краткую молитву в память о сыне. Все выходят на улицу, близкие умершего выстраиваются в ряд, а друзья, проходя, пожимают им руки и обнимают. Я тоже иду со всеми. А за мной — Райед.