Сыграй на цитре - Джоан Хэ

рукавов. – Морские офицеры сделают то, что прикажет Зефир, – перекрикивает она ветер. – Соедините лодки и приготовьтесь к войне. Считайте тех, кто не вернулся, дезертирами. Юг – наш враг, и любой, кто встанет на его сторону, будет уничтожен.

– Мне придется вернуться.

– Что?

Я повышаю голос.

– Мне придется вернуться. – Я импровизирую, говорю все, что могу, чтобы оправдать возвращение к Цикаде даже после того, как она якобы прогнала меня и Ворона. – За дезертирами.

Миазма спрыгивает с последней ступеньки и поворачивается ко мне, сверкая глазами.

– Разве ты только что не слышала моих приказов? Дезертиров нужно…

– Не нашими. Их. – Я выпаливаю на одном дыхании имена нескольких офицеров южного флота, и взгляд Миазмы сужается от узнавания. Они – таланты целого поколения, которые стоят вдвое дороже любого офицера империи. Я добавляю несколько менее известных имен для пущей убедительности и заканчиваю словами: – Они хотят служить вам. Если бы не их предупреждающий сигнал, мы с Вороном не смогли бы сбежать живыми.

– Тогда почему они сейчас не здесь, с тобой? – спрашивает всегда подозрительная Миазма.

Не так давно она и ко мне относилась с подозрением. Но она жаждет талантов, и тем лучше, когда они мятежные.

– Они напуганы, – говорю я, взывая к чувству силы Миазмы.

– О?

– Многие из них десятилетиями служили Югу и участвовали в военных кампаниях со Сверчком и разработке военно-морских технологий. – Я наблюдаю, как черты лица Миазмы сглаживает понимание. Многие из ее нынешних сил когда-то орошали свое оружие кровью империи. Нужно только обратить внимание на разнообразие в ее армии.

– Они не уверены, простит ли их империя, – продолжаю я, – и без гарантированной амнистии не хотят рисковать безопасностью своих семей. Но дайте слово, и я лично вручу им помилование.

Миазма машет рукой еще до того, как я заканчиваю.

– Как ты думаешь, сколько помилований я даровала, Восходящий Зефир? Я скажу тебе сейчас: больше, чем годы, которые длилась эта династия. Конечно, я могу помиловать; я бы помиловала всех на этой земле, если бы они поклялись мне в верности. Но я не могу отправить тебя в качестве посланника.

Если Миазме не привыкать даровать помилование, то и мне не привыкать встречаться с жалостью.

– Ты думаешь, что я слабая.

– Только телом, – говорит Миазма без злобы. – Не разумом.

Мой подбородок выпячивается.

– Я не умерла, убегая от тебя.

Это вызывает у нее смешок.

– Верно, хотя Слива, конечно, хотела этого.

Рада знать, что я была бельмом на глазу старшего советника с самого первого дня. Затаив дыхание, я жду разрешения Миазмы увидеть Цикаду.

– Не сегодня, – наконец говорит она. – Завтра.

Нет, не сегодня. Завтра я буду злорадствовать перед Цикадой, Ку и всеми остальными, кто сомневался в моей способности раздобыть сто тысяч стрел. Я объясню им, как именно империя планирует уничтожить нас и как мы вместе, как союзники, уничтожим их первыми.

Но сегодня я должна кое-кого навестить.

* * *

В каюте джонки пахнет мятной целебной мазью и лекарственными грибами.

А еще пахнет смертью.

Когда я вхожу, выходит слуга, неся поднос с использованными носовыми платками. Я пропускаю ее, затем закрываю за собой двери, погружаясь не только в комнату, но и в свои воспоминания о приюте. Жидкая пшенная каша, укусы блох и комаров. Мы проводили лето, предвкушая зиму, когда паразиты замерзнут и умрут. Но, когда наступала зима, мы тоже замерзали и умирали. И поэтому каждое лето мы ждали зимы, и каждую зиму мы ждали лета, мечтая о лучших днях, которые так и не приходили.

Не поспоришь, эта каюта – не приют. Приют пах не так. Фекалии и рвота. Никакое количество благовоний не может скрыть этот слишком знакомый запах болезни. Головокружение взбалтывает меня, когда я пробираюсь глубже в каюту, не сводя глаз с кровати с балдахином у дальней стены – моей цели.

Мои ноги слабеют от увиденного.

Я хватаюсь за стул, чтобы не упасть, и вздрагиваю, когда моя ладонь натыкается на материал, который определенно не является деревом. Это плащ Ворона, наброшенный на спинку стула, хрустящий от засохшей крови. Я отдергиваю руку, но раньше замечаю блеск в одном из карманов.

Керамическая баночка.

Я бросаю взгляд на покрытую мраком кровать, затем снова на карман. Осторожно запускаю руку внутрь. Мое дыхание замедляется, когда я вытаскиваю склянку.

Я откупориваю баночку с расшитой бисером крышкой и вытряхиваю содержимое: прозрачные маленькие жемчужинки. Они тают, когда я растираю их между пальцами. Осадок не имеет запаха. И вкуса тоже нет, когда я облизываю подушечку большого пальца.

Мое головокружение отступает. Ноги вновь обретают силу. На меня подействовал не только запах смерти или моя разбитая голова. Это яд.

А передо мной противоядие.

Я закручиваю крышку обратно. Мешкаю. Я не могу ее забрать. Пока что. Ворон обязательно заметит ее отсутствие. Но, возможно, у меня больше никогда не будет такой возможности. Это может быть моим единственным шансом.

С кровати доносится звук, и моя ладонь решает за меня, раскрываясь. Баночка с шариками падает обратно в карман. Другая моя рука отпускает стул; я поворачиваюсь, собираясь с силами, прежде чем дойти до кровати. Я не уверена, чего я боюсь больше – того, что Ворон спросит, почему я рылась в его карманах, или того, что у него не хватит на это сил.

Последний страх усиливается с первого взгляда на него. Он похож на плохо написанную тушью картину: волосы слишком темные, кожа чересчур бледная, без градиента между черным и белым, жизнью и смертью. Дурнота снова подступает; мои глаза плотно закрываются.

Я открываю их под его пристальным взглядом.

Прежде чем я успеваю заговорить или пошевелиться, он переворачивается на бок. Он опирается на локоть и подпирает ладонью щеку, наклоняясь бедрами так, что это наводило бы на размышления, если бы выражение его лица не было напряженным от боли.

– Пришла прикончить меня?

Гнев окрашивает мою шею. Как он еще может шутить?

– Не похоже, что тебе нужна моя помощь.

– Ауч. – Его вздрагивание слишком убедительно. – Я просто пытаюсь показать тебе себя с лучшей стороны.

– У тебя нет хорошей стороны, – огрызаюсь я, толкая его обратно на спину. Он морщится, и я бледнею при виде его повязки на плече, сквозь которую уже просачивается кровь.

– Ты сейчас заплачешь? – с трудом выговаривает Ворон, когда укладывается на спину.

– Нет. – Хотя вообще-то я сейчас упаду в обморок.

– Жаль. – Его веки плотно закрываются, область под глазами становится фиолетовой. – У меня есть полный карман носовых платков, предназначенных для личного пользования, но для тебя я бы сделал исключение.

Я осторожно