Наставники - Бора Чосич

Миле Крайнович сказал: «Вот, к примеру, Наполеон!» Все спросили! «Ну?» Миле продолжил: «Наполеон вписал главу, причем историческую!» Мы сказали: «Вот как!» Все это было в сорок пятом победоносном году, многие люди, мужчины, очень крепкие, сидели по кухням и говорили о подвигах других мужчин, также крепких, но только безумно храбрых. Миле Крайнович употреблял много непонятных выражений типа: «Нет, вот это да!» Все мы были очень довольны. Миле Крайнович непрестанно демонстрировал свою чрезмерную мужскую силу, он делал это посредством постоянного покашливания, произнесения слов басом, а также путем расстегивания пуговиц на рубашке, слишком для него узкой. Миле Крайнович вертелся на табуретке в результате чрезмерных внутренних потребностей, дедушка охал: «Только не сломай!» Миле Крайнович говорил о многих мужских делах, больше всего ему нравилось говорить: «Мне так жарко, аж весь горю!» Дедушке всегда хотелось на это ответить: «Пить и жрать надо меньше!» – но произносил он эти слова обычно несколько позже. Дядя тоже говорил о родственнике несколько позже, примерно так: «Он из тех, что на улице пердят как кони!» Мама говорила: «Мне кажется, он прямо дымится от энергии!» Дедушка полностью раскрепощался и произносил: «Скотина! – и добавлял: – Пушечное мясо!» В сорок пятом году Миле Крайнович, большой любитель собственной сбереженной силы, а также разговоров на эту тему, шастал по кухням родственных семейств, дышал, потел, выпивал большое количество алкоголя и изничтожал задом табуретки. Тетки говорили: «Он так остроумен!» И еще: «Интересно, откуда он все это знает?» Дедушка отвечал: «Стенгазеты в борделе читает!» Моя мама сказала: «Человек в смысле выносливости подобен лошади!» – и была при этом абсолютно права. Тяжелейшие годы войны люди прожили совершенно по-скотски, но при этом сумели остаться сынами страны, одним словом – мужчинами. Мужчины моей страны вновь стали бриться, откашливаться крупно, по-мужски, пересказывать друг другу приключения с особами противоположного пола, порнографические. Мужчин рассказывали о различных случаях расстегивания ширинок, даже в самых невероятных условиях, мой дядя слушал и восклицал: «Брось, да что ты!» Они извещали о блистательных победах над женами служащих по финансовой части, расстрелянных в связи с ношением вражеской униформы, о совращении продавщиц искусственной муки, произведенной путем перемалывания дерева; дядя над всем этим упорно смеялся. Был сорок пятый год. год возобновления многих прежних ремесел. Ремесла были стары, очень много раз проверены, лишь одно все пытались выдать за принципиально новое, ранее не существовавшее, – мужское.

Русские как профессия

В году тысяча девятьсот тридцать четвертом дядя говорил: «Русские на все руки мастера!» Мама отвечала: «Да, но я не переношу их надменного слова «квалифицированный», и, кроме того, они не моются!» В году тысяча девятьсот сороковом во время демонстрации фильма «Линия Маннергейма!» произошла пауза; на экране появилась надпись: «Если в зале вновь прозвучат крики республики "Ура!", администрация кинематографа будет вынуждена удалить уважаемых посетителей из оного!» В году тысяча девятьсот сорок первом умер Эль Лисицкий, мастер декорации. В том же году немцы арестовали моего отца за ношение скрещенных молотка и вилки в лацкане пиджака. Эмблема эта означала принадлежность к скобяной профессии – отца отпустили. Зимой того же года немцы сначала обрили, а потом повесили Зою Космодемьянскую. Зоя была девушка, но фамилия ее была похожа на название города. Примерно к тому же времени наш сосед Эфраим Бадули изобрел большинство своих деревянных игрушек, а дедушка сделал единственное свое открытие – искусственный башмак, также деревянный. В следующем году погибли Александр Матросов, Иван Никулин и другие герои. В это же примерно время мой дядя сделал ребенка соседке, но не признался в этом, дело замяли. В сорок четвертом году, в конце войны, умер Василий Кандинский, прародитель живописного мастерства Мою маму вследствие отсутствия аусвайса арестовали немцы, но мама как-то вывернулась. В ходе войны, с сорок первого по сорок четвертый, моя семья в основном выкручивалась, другие же в этот период активно умирали. Все, кого я упомянул, были мертвы, великие художники и русские.

В тысяча девятьсот сорок четвертом году отец вошел в подвал и сказал: «Какой-то Ваня слез с коня, поцеловал меня и дал мне вот этот бутылек волочки!» Речь шла все о тех же людях и о том же народе – русском. Вначале я думал, что русские – это такая профессия.

Моих друзей звали Рудика Фрелих, Давид Узиел, Првослав Слободанович и тому подобное, на были у меня и другие – например, Никита Гелии, Лёня Бондаренко, Игорь Чернявский, последний носил очки. У Никиты Гелина была женская блузка с пуговицами на шее, у Никиты мы пили чай из маленьких тарелочек – это было прекрасно. Я называл Никиту но имени, другие же звали его проще: «Русак-с-печки-бряк!» Мама Лёни Бондаренко ходила по соседям, пропагандируя новый способ освещения местности посредством абажура, волшебного прибора. Мама Лёни Бондаренко произносила: «Уф-ф-ф!» – чудное русское слово. По маме Лёни Бондаренко было развешено что-то вроде флаконов, бантиков, кармашков, она декламировала, пела и курила из длинного мундштука; тогда я был уверен, что все русские – актеры, причем абсолютно все. В тысяча девятьсот тридцать шестом году Иван Пономарев, капельмейстер, находясь в нервном расстройстве, убил четырех своих музыкантов, после чего повесился. В том же году Яша Савицкий, безработный инженер, сконструировал печь, горючим для которой служила вещь ничтожная, непотребная – человечье дерьмо. Примерно в то же время Лидия Пржевальская, находясь в состоянии полной неуравновешенности, как физической, так и духовной, попала под трамвай. Все это происходило у нас, но все это происходило с русскими, членами эмигрантской колонии. Дедушка говорил: «Ну зачем они нам?» Мы дома называли всех тараканов двумя именами: черных мы называли «прусаки», рыжих – «русаки». Прусаки были крупнее.

Тетки с помощью гитары умели исполнять две русские песни: «Ах, эти черные глаза!» и «Вышли мы все из народа!». Дедушка бормотал: «Забавляйтесь, забавляйтесь!» Зеленоглазая тетка покраснела. Отца принесли домой с помощью носильщика, отца опустили на тахту, он что-то бормотал и благостно улыбался.

Дедушка сказал: «Пьян вдрабадан!» Но мама сказала иначе: «Напился как русский!» Дядя принес книжку под названием «Зося», в книжке было много рисунков, непристойных, но красивых. Была и другая запрещенная книга – «СССР в слове и образе!»; в ней были сфотографированы танки и другие такие вещи, совершенно неожиданные. Мой друг Воя Блоша сказал: «Я думаю, русские женщины лучше всех в мире раздеваются догола!» Я спросил: «Откуда ты знаешь?» Воя Блоша ответил: «Я слышал, как папа рассказывал про какую-то Екатерину или что-то в этом роде!» Мой отец, хоть и пьяный, умел произносить: «Русские – величайший народ в мире!» Во время освобождения Финляндии с помощью больших русских танков русские солдаты в белых аптекарских халатах также были очень большими, а финские – совсем маленькими. Из всех русских мне в то время больше всего нравился Иосиф Сталин, который все время поглаживал усы, будто после обеда. Я думал, что в России все в усах и едят только вкусную и жирную пищу. Тот же Иосиф Сталин поглаживал усы и во время прекраснейшего раскрашенного фильма с господином Риббентропом, немецким генералом, который приехал в Москву поздороваться за руку со всеми русскими.

У всех русских были знаменитые имена, некоторые имена были выдуманные. Недалеко от нас жили четыре фальшивые дочери Николая Второго, задушенного проволокой, и двадцать семь графинь. Все они кормились от сводничества и тому подобного. Раньше самым известным русским именем было Санин. Сейчас известнее всех были Ковпак и Симон Рудня – украинские партизаны.

В тысяча девятьсот тридцать седьмом году лжеграфиня Евдокия Крутинская предложила моей маме связать шаль, совсем дешево. В сорок втором графиня нацепила на шляпу свастику и заявила: «Теперь мы тоже оккупанты!» Дедушка вспомнил генерала Риббентропа, здоровающегося за руку с русскими в раскрашенном фильме, и воскликнул: «Так вот почему!» В сорок четвертом Евдокия Крутинская, очень накрашенная, вышла встречать неудержимую советскую конницу. Евдокия кричала, размахивала руками, но все-таки Евдокию застрелил Сережа Авдеенко, старший лейтенант. Каждый народ заслуживает отдельной повести, но в этом ряду русские должны быть первыми. В тысяча девятьсот сорок втором году мама говорила: «Храни, Господи, русского и его конницу!» После этого я долго думал, что мама имеет в виду одного человека, причем очень храброго. Поэтому я спросил: «А разве так может быть, если ты сама сказала, что мама Лёни Бондаренко сушит белье в комнате и не переодевается?» Мама ответила: «Это другое дело! – и добавила: – Легко тебе, глупому, жить!» В сорок втором году стоило сказать: «Русский!» – как дедушка подскакивал будто на иголках. Дедушка говорил: «Тебе что, жить надоело?» Я тогда думал, что «русский» – это ругательство, только секретное.