Памятник Дюку(Повести) - Воинов Александр Исаевич

Да, теперь можно пойти к Фадееву. Все-таки есть о чем доложить. Корнев отправился к себе, а Савицкий сложил в папку бумаги и вышел из хаты.

Глава четвертая

— Ну как, Тоня? Новую биографию усвоила?

— Новую помню, старую забыла!

— Хорошо, Тонечка! А задание Корнев еще не уточнял?

— Нет, товарищ полковник! Только вот Дьяченко, когда к вам звал, сказал, что, может быть, все изменится…

— Как — изменится?!

— Точно не сказал! Разве его поймешь? Пробурчал что-то!..

Савицкий вздохнул. Тоня сидела у стола, положив руки на колени. Этакая примерная, первая ученица. Только в серых глазах затаилось беспокойство. Конечно, ее беспокоит неизвестность, не может не беспокоить.

Узкие плечи торчали под гимнастеркой, и вся она, маленькая, какая-то незащищенная, казалась случайно забредшим сюда подростком, которого нужно как можно скорее отослать к родителям.

И Савицкий подумал, что не будь сейчас войны, она, наверно, не только бы не научилась прыгать с парашютом, работать на радиоаппаратах, подслушивать телефонные разговоры, стрелять из пулемета и автомата, но никогда не держала бы в руках даже мелкокалиберной винтовки, так и сохранив навсегда благоговейное восхищение смелостью парашютистов, спускающихся на поле Тушинского аэродрома во время летнего авиационного праздника. Училась бы, наверно, в институте и по вечерам спешила на свидание с каким-нибудь студентом, и не было бы в ее жизни Егорова.

У Савицкого было свое мнение о репутации веселого и довольно бесшабашного одессита, которую Егоров сам себе создал. Во-первых, Егоров родился в Виннице, во-вторых, за его веселостью и кажущейся непосредственностью скрывалась немалая практичность. Конечно, она ему помогала в той сложной жизни, которую приходилось вести, но все же эта черта характера напоминала о себе довольно часто. Егоров умел заводить знакомства с полезными людьми, такими например, как кладовщики складов военторга. Правда, Егорову нельзя отказать в доброте, он с готовностью предоставлял свои связи в распоряжение товарищей, и это несколько извиняло его в глазах Савицкого.

Но главного Савицкий ему простить не мог. В свои двадцать семь лет Егоров как-то мало думал о будущем. Когда-то он окончил курсы товароведов по фруктам, и эта специальность, казалось, полностью его устраивала.

— Кто-кто, а я доживу до коммунизма! — как-то шутливо воскликнул он. — Круглый год ем виноград! Два килограмма в день!.. Приглашаю вас всех на свое столетие…

Конечно, такая девушка, как Тоня, никогда бы в другое время не обратила внимания на Егорова, а вот сейчас надо сидеть и думать, как осторожнее решить проблему. И чем только этот рыжеватый парень мог затуманить ей мозги?

— А если, Тонечка, мы действительно несколько изменим наш план, — осторожно сказал Савицкий. — Дело в том, что тут внезапно возникли новые обстоятельства!.

Он поднял взгляд. «Какое все-таки у нее взрослое лицо, — подумал он, — совсем, как у много пережившей женщины». Но это мгновение прошло, что-то в выражении глаз Тони смягчилось, и опять перед ним сидела девушка, с которой Савицкому казалось странным и неловким вести этот сложный разговор.

— Если нужно, так нужно, — проговорила Тоня, не меняя положения. И эти покорно сложенные на коленях руки, внимательный взгляд серых глаз, в которых светилось доверие и готовность сделать все, что прикажут, юная непосредственность в выражении чувств озадачили Савицкого. Что ж, может быть, Корнев и прав, ее общение с Петреску станет для нее невольным суровым экзаменом. В короткое время сама жизнь проверит, на что она способна. У Савицкого полегчало на сердце: значит, не все в плане Корнева плохо.

— Вот что, Тонечка, — сказал он уже почти весело, — ты когда-нибудь в драмкружке играла?

— Играла! — улыбнулась Тоня и сейчас, когда она вдруг непосредственно, по-детски улыбнулась, стала совсем похожей на пятнадцатилетнюю девчонку.

— Зайчиков, наверно?

— И зайчиков! И Красную Шапочку!.. И даже однажды Бармалея!.. — И весело засмеялась: воспоминания недавнего детства, очевидно, еще были живы в ее памяти.

— Ну вот, теперь твои актерские дарования могут пригодиться, — сказал Савицкий, но в более серьезном деле…

Он помолчал, не зная, как подступить к основному разговору. Весь его большой жизненный опыт вдруг оказался недостаточным для того, чтобы сказать то, что нужно, и при этом не уронить достоинства — ни своего, ни Тониного.

— Понимаешь, Тонечка… — проговорил он и запнулся, подбирая слова, — тут такое дело… Поймали мы одного пленного майора… Румын… Довольно собой видный… Лет ему будет так под тридцать… Ранен!.. Правда, не очень серьезно… Стукнулся, когда машина опрокинулась… Так вот, понимаешь, какое дело!..

— Товарищ полковник! Разрешите уж я скажу!.. — В дверях стоял Корнев, держа в руках привычную потертую папку, с которой он ходил на доклад к начальству.

Очевидно он слышал часть разговора и понял затруднительное положение Савицкого.

— Заходи, садись, Корнев, — оживленно откликнулся Савицкий и облегченно вздохнул. — Мы вот с Тонечкой по душам беседуем.

— А чего тут особенно беседовать, — проговорил Корнев, подсаживаясь к столу и прилаживая с краю свою папку. — Вопрос ясен. Действовать надо — вот и все…

Корнев врезался в разговор, как ледокол в толщу льда, и действительно в комнате словно похолодало. Тоня зябко повела плечами и напряженным взглядом смотрела на Корнева, который сразу перешел к делу.

— Перед тобой ставится боевая задача! Понятно?

— Понятно! — прошептала Тоня и при этом взглянула на Савицкого, который смущенно приглаживал волосы.

— Нам нужно, чтобы ты вошла в доверие к пленному майору Петреску!.. Понятно?..

— Понятно! — И Савицкий заметил, как в, глазах Тони зажглись огоньки. «Этот лысый черт, — подумал он, — объясняет лучше, чем я».

Теперь внимание Тони переключилось на Корнева; судя по выражению ее лица, она сразу поняла, что от нее требуется.

— Войти в доверие, это первый этап, — продолжал Корнев, — потом наступит второй этап. О нем мы тебе скажем позднее.

— А зачем? — вдруг спросила Тоня.

Корнев и Савицкий переглянулись.

— Вот этого пока тебе знать не надо, — сказал Савицкий. — Когда надо, мы тебе это скажем!.. А сейчас главное — заставить Петреску считать тебя своим ангелом-спасителем.

— Понятно? — спросил Корнев.

— Понятно! — воскликнула Тоня, она уже была вся в действии. — Где этот майор?!

— Иди! Дьяченко тебя проводит! — сказал Савицкий и проводил ее взглядом, пока она не закрыла за собой дверь.

Глава пятая

— Вот пойду сейчас к Савицкому и рубану напрямик все, что о нем думаю!

— Не посмеешь, Леня! Перестань! Ты не посмеешь!

— Нет! Это он не смеет! Не хочу, чтобы ты шла к этому проклятому румыну! Понимаешь, не хочу!

— Ленечка, но это же надо!

— Пристрелю его — и все! И чего только с ним возятся! А ты — тоже!..

— Леня! Я ведь не сама напросилась! И Корнев тоже мне задание давал!

— А ты спросила бы его самого, совесть-то у него есть?

Они стояли внутри старой, заброшенной риги, давно не слышавшей голосов людей, скрытые от посторонних глаз скрипучей щелястой дверью. Пахло прелой соломой. Почерневшие, кривые жерди подпирали стены. Все здесь еще больше усиливало тоску и душевную тревогу, но это было единственное место на земле, где они могли поговорить, не ощущая на себе чужих глаз.

Егоров стоял, прислонившись к притолоке, нахохлившийся, злой, низко надвинув на глаза козырек смятой фуражки. Его худощавое лицо потемнело и осунулось за эти минуты. Тоня зябко куталась в шинель, наброшенную на плечи, ощущая глубокую вину перед ним.

— Ленечка! — проговорила она, понимая, что надвигается беда, и если она не уговорит его, то действительно он наделает непоправимых глупостей. — Я ведь все время буду приходить к тебе и спрашивать!.. Я и шага не сделаю без твоего совета!..