Порученец Царя. Персиянка - Сергей Городников

– Так вот значить что? От царя ты! – вдруг странно вымолвил седоусый Ждан, не то спрашивал, не то вслух делал для себя важное заключение.

Удача не стал отвечать, с преувеличенным вниманием уставился на дальние очертания городской окраины, приходя к выводу, что выполнить поручение будет не так просто, как он рассчитывал прежде этого разговора. Но, с другой стороны, от присутствия при разговоре персиянки возникали новые возможности влияния на Разина. Он убедился в её власти над ним, а в этом деле она могла стать важной союзницей. Союзницей волнующей и своевольной, с которой надо быть очень осторожным.

Поздние сумерки опустились на город. У верхнего окончания пристани сторож зажёг подвесной светильник, и на этот светильник, будто ночная бабочка на свет, стал заворачивать плывущий с верховья тяжело загруженный купеческий корабль. Едва корабль причалил к свободному месту и с него выбросили носовой причальный канат, с борта спрыгнул на бревенчатый настил, быстро зашагал к складам коренастый мужчина, слишком подвижный и целеустремлённый для корабельщика. В руке он нёс холщёвый дорожный мешок, а голову ему прикрывала широкополая кожаная шляпа, удобная в дождливую непогоду. Сторожам и городовым стрельцам, которые бесцельно слонялись вдоль длинного ряда разнообразных судов и судёнышек, притихших и замерших до утра, не было никакого дела до не имеющего отношения к торговым занятиям путника. А стрелец, который обратил внимание на его безобразно приплюснутый нос и запоминающееся жестоким взглядом грубое лицо, постарался уйти с его пути и отвернулся.

Плосконос тропинкой обошёл склад и торопливо поднялся к узкому переулку, явно, хорошо зная город и желая поскорее скрыться меж высоких заборов. Намеренно сторонясь посадской площади, он направился вечерними малолюдными улицами к крепости и вскоре, никем не остановленный в раскрытых Вознесенских воротах, даже не увидав дозорных стрельцов, вошёл в Белый город. Пройдя к соборной площади самой широкой улицей, где проживали главные чиновники городских служб, не доходя до её конца, он приостановился у крепко сбитой калитки подворья жилых палат воеводы. Частокол забора упирался в угол белокаменного терема, в котором низкие окна, одно внизу, а второе во втором ярусе, были заделаны узорчатыми коваными решётками, недавно выкрашенными в неброский зелёный цвет. Плосконос вскользь глянул назад вдоль улицы, потом на соборную площадь. Удовлетворённый вечерним безлюдьем, он постучал в калитку, настойчиво и уверенно, как будто имел на это неоспоримое право. За плотным частоколом шумно подбежали крупные псы, утробно заворчали на невидимого гостя, затем приблизились мужские шаги.

– Я прибыл к воеводе по важному делу, – тихо сказал Плосконос, когда в заборе приоткрылось смотровое оконце.

Оно приоткрылось шире, смуглый широкоскулый сторож тяжёлым и подозрительным взглядом оценил внешний вид посетителя.

– Завтра придёшь, – ответил он недовольно и грубо.

– Я из Москвы, – многозначительно предупредил его Плосконос. – Со срочным письмом.

Сторож помедлил, потом повозился с запорами и поперечными брусьями. Калитка приоткрылась, чтобы тут же, едва гость очутился в подворье, снова закрыться и укрепиться со всеми возможными предосторожностями, как будто в доме воеводы жили в ожидании нападения и осады. Собаки злобно скалились, не спуская с Плосконоса своих блестящих глаз, и сторожу пришлось грозно цыкнуть на них, чтобы они пропустили нежданного гостя к большому парадному крыльцу.

Час спустя Плосконос и воевода сидели один против другого за семейным длинным столом, который был обильно накрыт только для уединившихся мужчин. В бронзовом подсвечнике горели все три свечи, и язычки пламени заговорщически поигрывали жёлтым светом и тенями на стенах просторной столовой, на овалах лиц и рук, на столешнице и на ближайшем своде потолка. Чтобы хозяина и гостя не потревожили, обе двери, из передней и в поварскую, были плотно закрыты, и за ними не слышалось ни шороха. Уже насытившись, но не прекращая откусывать, вяло жевать и отпивать вино, они негромко и доверительно вели серьёзный разговор, как если бы были давно знакомыми союзниками и обсуждали военную обстановку.

– Подлое у меня положение. – Князь Прозоровский наконец-то дождался того, кто способен его понять, перед кем можно вслух произносить мрачные мысли, сложившиеся в отчётливые слова и предложения. – Хуже не придумаешь. Обложенным собаками медведем воеводствую.

Он взял было кусок ветчины с хреном, но отложил на серебряное блюдо и отхлебнул из серебряной чаши с отчеканенным оленем.

– Государственные дела не только на войне жертв требуют, – и сочувственно, и насмешливо заметил Плосконос.

– Да-а уж, – протянул воевода, глядя в чашу, на игру отсветов язычков пламени в красном вине, – требуют. На Дону против казачьего буйства верные стрелецкие и солдатские полки стоят. А я здесь голыми руками с теми же казаками справляйся.

– Да где ж столько верных полков для тебя взять, когда такая война? – не то всерьёз, не то насмешливо возразил Плосконос. – Вот если бы шах подавил раздоры в своей Персии, да стал зариться на эти земли, захотел бы воспользоваться войной, как Турция, тогда, может, и дали бы тебе полки, чтобы казаки не дразнили шаха. А пока шах не страшен, с казаками связываться нет причины. Прислали тебе "Орёл" и будь рад. И на Дону такого чудо-корабля нет. – Не слыша ответа от насупившегося в обиде воеводы, после краткого молчания посерьёзнел и спросил испытующе, понижая голос: – А что, капитан «Орла», немец этот? Бутлер, что ли? Как он, надёжен?

– А дьявол его разберёт, – мрачно отозвался воевода. – Недавно жёлтым атласным кафтаном, тонким бельём одарил его из личных доходов. Обедать чуть ни каждый день ходит ко мне. Задабриваю, как пса приручаю. А не знаю, как себя поведёт. Пока верен. С другой стороны, куда ему деваться – ему, да другим наёмникам, английскому полковнику Фоме Бойлю, прочим немцам? Поместий у них нет, одно жалование на царской службе. Трезво рассудить, вроде бы можно положиться. А полного доверия не испытываю, тёмные они лошадки, чужие, сегодня здесь, завтра там... – Он пристально взглянул в глаза Плосконоса, словно хотел в их глубине найти однозначного подтверждения или опровержения сомнениям. – А вдруг Разин им сейчас предлагает больше? Он, сучий сын, может на такой шаг пойти. Чую, что может. – Вернув взор в чашу, продолжил: – Одна надежда, что здраво поразмыслят. Царское жалование надёжно, а разбойничье счастье переменчиво, как бы позже не пришлось ответ на пытке и плахе держать. – Упоминание о возможных переговорах Разина за его спиной задело за живое, разгорячило его мысли и слова. – Сам посуди, каково мне, – не вполне трезво стал признаваться он в тайных помыслах. – Гоняли его воеводы, гоняли, как отъявленного разбойника, пока он не окреп. А теперь он чуть ли ни наместник здешнего приморского края и в товарищах мне. Где справедливость царской службы, а?