Северные рассказы и повести - Эльдар Ахадов

Сами ненки вовсе не похожи на взрослых матерей. Если бы рядом с ними не было их ребятишек, то их скорее можно было бы принять за девочек–подростков. Впрочем, реальный их возраст мне действительно неизвестен. Одно скажу: здесь, на северах, люди подолгу выглядят моложе своего возраста. Это я давно заметил.

Облака не только сгустились над нами, но и под нами тоже, спустившись до самой земли, которая еле проглядывает внизу, несмотря на то, что вертолет идет на предельно низкой высоте. Видимости нет на все 360 градусов вокруг нас. В редких «окошках» среди стелющихся облаков замечаю, что тундра запорошена снегом. И она — совсем рядом, если прикинуть на глаз: всего в нескольких десятках метров под нами.

Поскольку были проблемы с вылетом, то на наш борт, которому и так предстоит нелегкий облет с посадками возле полутора десятков старых скважин, напросились ещё и буровики с действующих скважин. У тех без проблем и дня не бывает. Всегда кому–то что–то надо срочно–срочно, просто немедля. Вот пришлось и их взять. Дела у всех разные, а вертолёт–то один.

Короче, мы ищем ненецкое стойбище, нарезая в воздухе незримые круги и петли. Ненки говорят, что должно быть три чума. Но их нет. С трудом замечаем одинокий чум, крытый брезентом, а рядом — пустой загон для оленей. Ни людей, ни оленей внизу не видно. Скорее всего их нет. Мужья ждали–ждали своих благоверных да и ушли, откаслали с оленями куда–то в сторону, поручив пустому чуму роль сухопутного маяка. Выгружаем ненецкий скарб на голую тундру. Поднимаемся. Вижу, как женщины волокут за собой детей к чуму, от которого так и веет холодом запустения. Впрочем, мой знакомый ненец Тёр говорит, что в чумах довольно тепло, если собрать кустарник и натопить хорошенько печку. Ему лучше знать…

Терпеливые, выносливые дети у ненцев, что и говорить. Помню, в марте на празднике оленеводов видел я, как в сорокоградусный мороз несколько часов подряд спал укутанный в совик лёжа в санках на морозе такой же малыш–крепыш. Солнце казалось багровым от холода, изо рта у людей и оленей пар так и валил. А ребёнок — ничего. Спал себе да спал, пока ненецкие женщины ходили по праздничной ярмарке и обсуждали между делом свои долгие тундровые дела.

А ещё помню о чувствах благодарности и доброжелательности присущих каждому истинному северянину. Как–то вот так же попутно подвозили мы в августе до стойбища возле рыбного озера главу семьи, немолодого уже Салиндера. Не приземлились — присели только, выскочил Салиндер и побежал к чуму, а сам рукой машет нам, мол, не улетайте. Ветер от винтокрылой машины — чуть не с ног сбивает низенького ненца, кустарники попригибало до земли, от берега к середине озера волны с брызгами летят низко, воду стригут. А он уже бежит обратно, тащит целый тазик свежей потрошеной белорыбицы — чиров да сигов озерных. И каждая рыбина — увесистая такая, видно, что от души, без всякого расчета человек дает…

Ну, теперь на буровую. Хорошо хоть без подвески летим. С подвеской мне поначалу было страшновато: посреди салона люк открытый, в который уходит трос, накреняющийся при каждом повороте. Оттуда, из зияющей пустоты, ветер холодный насквозь промораживает. А на тросе — далеко внизу угрожающе болтается связка железных труб или металлическая клеть с мешками цемента, или ещё какая железяка здоровенная. Вот её нужно доставить, и, не садясь на площадку, отцепить от троса. Ответственная и довольно опасная работа.

Только я про эти трубы подумал, как смотрю: открывается задняя часть вертолета, и нам буквально под ноги суют длиннющую трубу с буром на конце. Бур аккурат в кабину вертолетчиков уперся. И опять мы летим не на скважины старые, а на соседнюю буровую. Везем этот нечаянный срочный груз.

Там железяку выгружают, но в салоне появляется женщина–бухгалтер, находившаяся на объекте в связи с инвентаризацией. Ей, видите ли, нужно на другой объект перелететь. На другом объекте в вертолет садится усталый и, естественно, злой начальник охранного предприятия, которому ужас как надо выехать на Большую землю, потому что его уже тошнит от полумесячного пребывания в тундре, где он замучился по три раза в день есть, мыться раз в два дня в бане и смотреть спутниковое телевидение с утра до вечера. Очень его понимаю и сочувствую.

Тут выясняется, что на дальней буровой, километрах в пятидесяти от того места, где мы сейчас, имеется больной, нуждающийся в срочной госпитализации. И если мы его немедля не заберем, то вся ответственность, ну, сами понимаете… Летим туда. Забираем.

Попутно успеваем несколько раз подсесть к старым скважинам, пощелкать фотоаппаратами колонные головки и фонтанную арматуру. Поворачиваем обратно к поселку. Непогода усиливается. Снег метет по тундровым равнинам беспощадно.

Совещаюсь с пилотами. Ясно, что все полтора десятка старых скважин мы уже никак не успеем облететь. Выбираем те, которые можно охватить вдоль обратной воздушной трассы. Главное препятствие: горючее никак не было рассчитано на все наши отклонения от маршрутного задания. Второй пилот явно нервничает и тихо матерится на нас…

Всё. Что успели — то успели. Возвращаемся назад. Больше не садимся. Болтанка и тряска в салоне усиливаются до предела, истинных параметров которого мы, впрочем, толком не знаем. Мы попали в буран. За стеклами иллюминаторов сплошные седые сумерки. Стонет, обхватив голову, больной. У него что–то с глазами: на лбу между глаз опухоль. Потылицын смотрит на меня и неслышно шевелит губами. Вроде как молится…

Я смотрю в пол и дремлю. Мне вспоминается ненецкий рассказ Тёра о буране, в который он попал прошлой зимой. Он мчался на снегоходе к фактории, но маленько заблудился. Начал прикидывать куда ехать, потом стал психовать. Разогнал снегоход, мчится куда–то и вдруг фарами выхватывает из темноты чьи–то светящиеся глаза. Тормознул. Присмотрелся. Огромная молчаливая фигура в два человеческих роста глядела на него. Человекоподобное существо не имело шеи. Голова резко переходила в туловище. Существо было покрыто густой грубой серебристо–серой шерстью. Взгляд его притягивал, присасывал к себе. У Тёра от ужаса волосы стали дыбом. Он рванул на снегоходе так, что опомнился лишь возле стойбища, на которое, к счастью, наткнулся–таки его снегоход.

Под нами острова и речные протоки. До поселка, находящегося на другом берегу реки, вроде недалеко. Но река в этом месте шибко широка. Местами до сорока километров. Вспоминаю, как по весне метались на полузатопленных островах бесчисленные зайцы. А мы смеялись, проплывая мимо них на речном катере по холоднющей воде. Зато теперь совсем не смешно. У самих души неспокойны, вроде тех зайцев: горючее на исходе. Штурман уже даже не матерится. Просто тупо смотрит на стрелку прибора, вплотную приблизившуюся к нулю.

Заходим на посадку без традиционной «петли» в небе. Колеса воздушной машины касаются вертолетной площадки. И почти сразу же наступает тишина. Винты ещё вертятся, рассекая осенний промозглый воздух…

Мы успели. Успели. Полное нервное торможение. Медленно выгружаемся из машины. Идем по площадке. Оборачиваюсь. В проеме люка на ступеньке сидит второй пилот и курит сигарету. Голова его опущена вниз. Хочется сказать ему что–нибудь ободряющее, теплое, благодарственное. Но я понимаю: не сейчас.

«РАДОВАТЬСЯ ЖИЗНИ…»

Не горластые трубы гудят, не лобастые барабаны трещат, а ползут по занесенной снегом, продутой ветром земле железные вездеходы. И воют надсадно натруженные моторы. И грохочут неустанно, словно перемалывая смерзшееся время, стремительные гусеницы.

И пусть вокруг чуть посветлело, но чумазый седой вездеходчик Денис не выключит фар своего «газона» (Газ‑71), ибо солнышко не взойдёт над промороженными снегами, не покажется над горизонтом: что впереди, что позади — всюду полярная ночь.

И движутся, движутся упрямые машины, оставляя за собой едва различимые издали, снегом переметаемые колеи — следы будущей зимней дороги. И становятся одна за другой на расстоянии усталого водительского взгляда деревянные вехи со светящимися отраженным светом крашенными вершинками.

Измотанные полусонные люди пересекают всеми тремя вездеходами широкую реку, скрытую льдами и снегом, и останавливаются на узкой прибрежной террасе перед подъемом. Вокруг — пронизанная ветром сумеречная зона с низкими полупризрачными облаками, а позади — дотлевающая, словно денисова сигарета, узкая полоска горизонта: и рассвет, и закат одновременно.

Всю дорогу ветер дул в «спину» вездеходам, и потому весь поднятый гусеницами снег — мелкая пыль — на стеклах. Налип капитально, «дворники» не успевают смахивать. Боковые окна и снаружи и изнутри покрыты толстенным слоем несдираемого ничем инея. Передние же, обогреваемые водительской печкой, ещё кое–как поддаются. Денис, чертыхаясь, отдирает налипшие и примерзшие куски.