Журнал «Вокруг Света» №05 за 1975 год - Вокруг Света

— Уве Флат. Электромонтер, — представился он. И тут же без перехода предложил. — Пойдемте, сначала посмотрите наш музей, а потом я покажу верфь.

Музей размещался в просторной комнате небольшого одноэтажного здания. Стены были увешаны фотографиями, цветными диаграммами, фотокопиями документов. На подставках стояли модели судов, построенных на верфи.

— Наше «царство Нептуна» возникло практически на пустом месте, а первым директором созданной после войны акционерной компании был товарищ Бушуев, — начал Уве тоном заправского гида. — Сейчас мы строим в основном для Советского Союза суда для штучных грузов и контейнеровозы грузоподъемностью от пяти тысяч тонн, траулеры, рыбозаводы, суда-рефрижераторы...

Уве Флат переходил от стенда к стенду, рассказывая об истории верфи «Нептун», о ее замечательных корабелах, и я отчетливо представил, как приходили сюда робеющие подростки, как нелегко постигали они премудрости многих разных специальностей, что объединяются одним словом «корабелы», которым теперь по прошествии десятка с лишним лет они с гордостью называют себя.

В конце экспозиции этого маленького музея я заметил алый щит с золотыми буквами:

«Мы, члены Союза свободной немецкой молодежи, считаем своей почетной обязанностью приложить все усилия для дальнейшего укрепления социализма в ходе подготовки к 30-летию освобождения от гитлеровского фашизма и проведения эстафеты дружбы... В ходе эстафеты дружбы ССНМ мы вновь доказываем наше право с честью носить имя «Юной гвардии Тельмана» и быть помощником и боевым резервом партии рабочего класса. Мы тысячекратно делом демонстрируем нашу привязанность и верность ГДР, Советскому Союзу и социалистическому лагерю».

Дальше шли обязательства комсомольцев «Нептуна».

— Скажи, Уве, почему ты выбрал профессию корабела?

Уве замялся. Оказывается, в детстве Флат мечтал стать моряком, но помешали шахматы: в 1965 году он выполнил норму кандидата в мастера и вошел в состав юношеской сборной ГДР. Ну а моряку, проводящему большую часть времени в море, участвовать в турнирах довольно затруднительно. Поэтому после десятого класса Уве решил пойти на верфь — все-таки поближе к морской стихии. Потом всерьез полюбил свою профессию и поступил на вечерний факультет по специальности общее судостроение. Через три года станет инженером-корабелом.

— Послушай, Уве, а какое у тебя было первое судно? Не забыл еще?

— Я начинал не с судна, а с целой флотилии, — засмеялся он. — Когда я поступил в профтехучилище, три дня в неделю мы занимались, а два работали. Но не на одном судне, а "на фазных: и на тех, что были заложены здесь, и на стоявших в капитальном ремонте. Второй год мы проводили на стапелях уже четыре дня. Наша организация ССНМ шефствовала над строительством «Пионерской флотилии» для Тихоокеанского флота, суда которой были названы именами советских героев-пионеров, погибших в годы войны. Вот и получилось, что у меня первым объектом стала сразу флотилия. Конечно, нам, ученикам, тогда далеко еще было до настоящих корабелов, но в «Пионерской флотилии» есть частичка и нашего труда...

Потом мы полдня ходили по, казалось, бесконечной территории верфи мимо уже спущенных на воду судов, на которых шли последние отделочные работы. То здесь, то там вспыхивали золотые огни сварки, предупредительно позванивая, проползали по рельсам краны, а под ними чуть покачивались на стальных тросах целые секции палубных надстроек. Словом, все было как и на любой большой верфи, если не считать того, что большинство корабелов оказалось совсем еще молодыми ребятами. Когда мы уже собрались попрощаться с Уве Флатом, я обратил внимание на необычное оживление у высоченных бортов стоявшего на стапели громадного судна. По узкому трапу торжественно спускались парни в спецовках и касках с красным знаменем в руках. Внизу суетился кинооператор, выбирая ракурс пооригинальнее. Но каждый раз что-то, видимо, не удовлетворяло руководившего съемками режиссера, и ребята опять послушно взбирались по трапу вверх.

— Наша лучшая молодежная бригада, — пояснил Уве, заметив мое недоумение. — Завоевала переходящее знамя в соревновании в честь 30-летия освобождения. В мае поедут на фестиваль дружбы в Галле. Дали слово, что пройдут по площади Эрнста Тельмана с этим знаменем. Не сомневаюсь, что сдержат его. Ведь они настоящие корабелы.

С. Милин, наш спец. корр.

Мунишкеры

В 3-м номере «Вокруг света» за 1974 год был опубликован очерк В. Михайлова «Красная птичья потеха». В редакцию пришло много писем, в которых читатели просят вернуться к теме охоты с ловчими птицами. Владимир Бобров из Москвы высказал пожелание прочесть на страницах журнала очерк об охоте с беркутом.

Юрта Ашербая стоит на лугу, покрытом сухой травой. Метрах в ста от нее начинаются заросли высокого прибрежного камыша. Дальше — синева Иссык-Куля...

— Салам, — сказал Деменчук, откидывая полог. — Ашербай-ата дома?

Маленькая старушка поздоровалась степенно:

— Здравствуй, мунишкер Деменчук. Ашербай лису гонит. Уже третий день гонит, как не надоест старику?

Айша, жена Ашербая, набросила на низкий столик узорную скатерть, расставила пиалы, высыпала целую гору баурсаков — зажаренных в жире кусочков теста, достала из мешка твердые шарики сухого овечьего сыра.

Проведя руками по лицу, как того требовал обычай, все уселись вокруг низенького стола, скрестив ноги. По Киргизии мы с товарищем странствовали долго, и потому этот способ сидения уже не мучил нас, как в первые дни.

Из большого чайника с голубыми цветами Айша налила в пиалы заварку, потом кипяток, добавила молока, и разговор начался. Деменчук спрашивал, Айша отвечала, покачивая седой головой.

— Говорит, теперь он реже ездит, — перевел нам Деменчук. — Старый стал, только признаться не хочет. Хвастается: «Я молодым нос утру. Волка, — говорит, — возьму. Будет тебе, Айша, шуба». А зачем мне эта шуба? Лучше бы дома сидел. Лучше бы внуков нянчил. Отдал бы сыновьям этих страшных птиц...

Говорит, Ашербай на сырт поехал, только беркута взял, — продолжал переводить Деменчук. Айша слушала его, согласно покачивая головой. — Сокол его вон сидит...

Мы оглянулись. На деревянной скамеечке сидела небольшая коричневая птица, сидела тихо, как неживая. Но тут, словно почувствовав наши взгляды, сокол шевельнулся, открыл круглые жестко-прозрачные глаза, завертел головкой с коротким, загнутым клювом, затоптал по скамеечке, стуча длинными когтями.

— Кой! Кой! (Кой — тихо (кирг.).) — прикрикнула на него Айша.

— Вот птица! — с восхищением сказал Деменчук. — Фазана ест с перьями, с костями, как мы бутерброд с маслом. Не клюв, а ножницы, проволоку перекусит. Ястреб-тетеревятник — у того другой характер. Деликатная птица. Фазана ощиплет, что твоя кухарка.

Деменчук сел на любимого конька. Геннадий Аркадьевич Деменчук, биолог-охотовед, был директором Иссык-Кульского госохотзаповедника и основателем единственного в стране охотничьего хозяйства «Семиз-Бель» с питомником и школой ловчих птиц. Его страстью были ястребы. Здесь, на Иссык-Куле, он считался крупным специалистом по этой охоте. Редкий случай, даже признанные мастера Ашербай и Айваш называли его «русский мунишкер Деменчук».

— Айша говорит, Ашербай-ата скоро приедет. Будем ждать?

Решили в ожидании хозяина осмотреть окрестности.

Ашербай поставил юрту неподалеку от села Оттук. На окраине его лежало обширное каменное поле. Было покрыто оно кустиками сухой колючки да высокими шапками чия. Красные камни лежали здесь густо, один к одному, и грани их тускло блестели на солнце. Неземной, странный вид имела каменная равнина. И в этом безжизненном поле грустно сиял белизной и вычурной красотой построек древний город. Были здесь стройные башни минаретов, дворцы с куполами, крепости с воротами и полуразрушенными стенами.

— Это кладбище, — сказал Деменчук. — У каждого ушедшего должен быть достойный дом. Этот дом называют «кумбес».

Один кумбес особенно заинтересовал нас. Над его куполом распростер крылья металлический беркут. Вытянув когтистые лапы и опустив голову, он словно падал на добычу.

— Корголдоев Турумбек, — прочитал Деменчук. — Это был великий мунишкер. Только я не встречался с ним. Говорят, когда он стал стар, отпустил своего беркута на свободу. Такое нечасто бывает. Обычно дарят сыновьям или друзьям-охотникам.

Мы подняли головы. Небо было так прозрачно, что взгляд проваливался в синеву и даже сердце сжималось щемящим чувствам падения. Только одна крошечная точка была в небе. На огромной высоте, одинокий и недоступный, парил беркут. И конечно, все мы подумали: может, это тот самый беркут Турумбека?