Слуга господина доктора - Арсений Дежуров

Ну вот письмо свае я заканчиваю милион раз тебя целую а тагжа обнимаю нескучай ва вторник снова встретемся. Досвидания Лера.

«Она любит меня, вот так чудо! — думал я, покрывая листок слезами и поцелуями, — о что за дивное блаженство любить и знать, что ты любим. Пери моего сердца, — взывал я к ее образу, — я люблю тебя и буду тебе верен — навсегда! Навсегда!»

И ведь был искренен.

XIII

«Ах, Манон, — произнес я, печально смотря на нее, — не ожидал я той черной измены, какой отплатили вы за мою любовь. Вам легко было обмануть сердце, коего вы были полной властительницей, обмануть человека, полагавшего все счастье в служении вам. Скажите мне, найдете ли вы другое сердце, столь же нежное, столь же преданное вам?»

Злополучная судьба не сулила конца моим скорбям. Я признавал, что предмет моего влечения может сделать меня только преступным и несчастным и, тем не менее, стремился быть преступным и несчастным. Поистине, это противоречие в мыслях и поступках не делало чести моему разуму. После случившегося, я не только не порвал с Робертиной, но, напротив того, привязался к ней с удвоенной силой. Надо признать, что, под влиянием моего выговора она стала более осторожной, стремясь оберечь прочность моей семьи. Благополучие брака с Мариной обещало нашему преступному союзу немалые выгоды. Из тех денег, что зарабатывала в поте лица своего дражайшая супруга, я производил Робертине маленький пансион, обеспечивавший ей довольно убогое — но все же существование. Она, вопреки моему желанию, отчитывалась во всех тратах, заполняя каллиграфическим почерком полосатые бланки счетов, выкраденные в конторе Кабакова. Из мелких денег, которые ей удавалось сэкономить, она делала мне подарки — совершенно бесполезные, они утешали меня, так как являлись залогом ее привязанности. При встречах со мной Робертина была нежна и сердечна, радость ее и ласки казались проникнутыми искренним чувством, согласовавшимся с их внешней видимостью. Разлука со мной, казалось, приводила ее в величайшее удручение; напротив того, встречи — что читалось в прекрасных ее глазах — дарили мне мгновения сладчайшей радости, в природе которой невозможно было усомниться. Она была влюблена в меня — влюблена, как можно предполагать, впервые в жизни. Ах, если бы любовь всегда шла об руку с добродетелью! Увы! — отчаяние и одиночество — вот удел постоянства и верности.

Я заболел мандавошками.

Не буду утомлять Тебя столь же печальными, сколь и отталкивающими подробностями, которые обязательны в разговоре с врачом и от которых я считаю первейшей заботой оберечь любящее око друга. Умолчу я и о том ужасе, который сковал мои члены, едва я обнаружил первую гниду. Сведения о паразитах я почерпнул на уроках зоологии в шестом классе. Было мне памятно и многажды увеличенное изображение вши на наглядном пособии — исполненная ног и отростков, бесконечно уродливая, она — причина смерти Суллы и Филиппа II — казалась мне воплощенным пороком, символом нечистоплотности физической и моральной. Отталкивающий ее внешний вид вытеснил в подростковом сознании образы червя и аллигатора — мерзейших существ, созданных Природой в приступе раздражительности. Мысль о том, что юное мое тело, словно выросший на солнцепеке гриб, точимо означенным существом, переполняло мою душу нестерпимым страданием. Не находил я себе успокоения и тогда, когда начинал предаваться размышлениям о будущности уз, связующих меня с Мариной. Определенно, в ближайшее время мой позор должен был стать достоянием общественной гласности — мысленным взором я встречался со взглядом моей супруги — некогда любящие глаза ее, они уже казались мне полными гнева и презрения. Грядущая очевидность моей болезни готовила утрату друзей и порицание света. Также, несомненно, моя супруга, как я небезосновательно предполагал, больная той же болезнью, откроет наконец мою порочную связь. Я предугадывал, что останусь сир и нищ, дабы восчувствовать тщету благ, кои опьянили меня столь безумно!

Робертина с правдоподобным усердием отрицала явность своей вины. В заботе о репутации в моих глазах, она даже была готова источником злосчастья объявить Марину, чья добродетель доселе не знала ни единого сомнения. Видя, что отпираться бесполезно, девушка призналась, что недавно, оставшись на ночь у одного из своих знакомых (исключительно затем, чтобы пораньше приехать на свидание со мной), она, будучи нетрезва, позволила ему некоторые недвусмысленные ласки, в которых, однако, невозможно было искать повода для ревности. Это была лишь плата за ночлег, — объяснила она. Хотя утеха, которую она предоставила своему приятелю, была по ее мнению, вполне невинна, моя возлюбленная сочла долгом оберечь меня от рассказов, могущих огорчить мое ранимое сердце. Раскаяние ее и слезы были столь неподдельны, что я не нашел в себе сил журить ее.

Мне долженствовало продумать план действий, направленных на спасение чести, брака и любви. Первым делом я испросил дозволения жены провести ночь вне дома. Вернувшись, я сообщил, что не знакомый ей друг, предоставивший мне кров на ночь, досаднейшим образом болен паразитами, к чему и он и я отнеслись вчера, быть может, излишне беспечно. Случившаяся при этом разговоре Варечка, к моему вящему удовлетворению, подтвердила заразительность названной болезни. Супруга смеялась над моей мнительностью. Когда же я представил ей зримое доказательство нашей болезни, она, в священной наивности, посетовала на недомыслие моего мнимого друга и наказала впредь уклоняться от визитов к нему.

Единственным наказанием за мой противный морали поступок было лечение, которое я, скорее от незнания, чем от стремления искупить вину, прописал сам себе. Памятуя, что поселяне избавляются от насекомых при помощи керосина, я, пробы ради, смазал пораженные места скипидаром, полагая в нем ту же целительную силу. Орган, в котором искушенные жизнью люди видят причину большинства царящих под небесами неурядиц, сократился в размерах, обуглился и едва не утратился вовсе. Еще недавно бравый в ночных сражениях, теперь он праздно свисал, увядший и бездвижный, приводя как жену, так и любовницу в немалую тоску. Наученный печальным опытом, я приобрел самоновейшее французское средство, не поскупившись Марининым кошельком. Так мне в последний раз удалось обмануть верную и любящую супругу и спасти мою достойную осуждения связь от огласки. Но увы! Мой покой и мое наслаждение постигла общая участь — длились они недолго и имели последствием горькие сокрушения.

О пагубный поворот судьбы!

Декабрьским днем, за неделю до Нового года Робертина не приехала на встречу. Я метался по квартире, как зверь. Я представлял себе мою любовь в эпилептических корчах на рельсах метро. Я видел ее, умирающую от инфаркта на равнодушной мостовой. Мой бог! В прошлом я дерзал не доверять ей, глумиться над ее болезнью в обществе ее циничных приятелей! Смятение мое было столь велико, что к возвращению жены мне не удалось подавить его в полной мере. Заметив крайнюю степень моего огорчения, Марина стала допытываться о причинах, которые я ей не мог, в той же степени, что и не хотел, назвать. В известное успокоение меня привел телефонный звонок — по счастью, не Робертины, что могло поставить под угрозу тайну наших отношений, а ее соседа.

Сосед Робертины — судя по тембру, совсем еще молодой человек, уверил меня в нелицемерной ее совершенной преданности, и объяснил ее сегодняшнее отсутствие тем, что у нее разболелся зуб. Я, зная бедственное положение Робертининых челюстей, с готовностью поверил. Как ни был я расстроен болезнью возлюбленной, я нашел в себе силы для радости. Сосед сказал, что Робертина ждет меня завтра поутру, чтобы провести со мной весь день.

Разительная перемена в моих душевных настроениях вынудила супругу вновь вернуться к расспросам о моем душевном самочувствии. Я, не найдясь, как солгать ей, рассказал без утайки, что бедная девушка, сирота, которая не так давно была ей представлена, захворала, и я, будучи едва ли не единственным ее другом, воспринял ее болезнь близко к сердцу. Зная мою горячность, супруга присоветовала меньше беспокоиться и осведомилась, почему болящая не позвонила своему непосредственному другу — поэту Вербенникову. Мне пришлось изворачиваться, напластовывая ложь на ложь. Я рассказал о драматическом разрыве, происшедшем в их отношениях, о том, что я, бывший другом и тому и другой, теперь разрываюсь, не будучи в силах установить приоритеты своих симпатий. «Но уверен ли ты, — обратилась ко мне Марина, — что поступаешь учтиво и разумно, продолжая дружить с любовницей твоего друга? Это общение не может принести тебе духовного удовлетворения и при том может иметь губительные последствия для твоей репутации». Я, забыв осторожность, стал пылко возражать ей, что у девушки Вербенникова чистая душа и доброе сердце, что искупает в значительной степени отсутствие ума. «Но друг мой, — не замедлила парировать супруга, — Не опасаешься ли ты, что эта особа, лишенная круга общения, легко может привязаться к тебе. Нет сомнения, что она, не будучи достойным тебя собеседником, не сможет продолжительное время удерживать твой интерес. Чувство ее к тебе будет несчастным. Кроме того, ей известно, что сердце твое занято, впрочем, как и рука. Твоя безответственная доброта может тяжко ранить ее». Я нашелся возразить ей, что, будучи умен от природы сам и, найдя опору уму с годами в философии и поэзии, я не испытываю нужды входить в дружбу с людьми на меня похожими. Искать общения с академиками — так я пренебрежительно называл людей, в чьем расположении заискивала моя жена, может лишь человек, не уверенный в собственных умственных возможностях. Она весьма оскорбилась моим ответом. Надо думать, что в этот момент она заподозрила некоторую долю истины о моих отношениях с Робертиной.