Вожделеющее семя - Энтони Берджесс

В Глазго в новогоднюю ночь секта бородатых почитателей Ньяля принесла многочисленные человеческие жертвы, причем внутренности предназначались их сожженному на костре и обожествленному стороннику, а плоть — им самим.

В Керколди, где нравы были попроще, повсеместно устраивались частные вечеринки с мясными сандвичами.

Новый год начался с рассказов о застенчивом пока людоедстве в Мерипорте, Ранкорне, Бёрслеме, Уэст-Бромвиче и Киддерминстере. Вскоре будто бы вспышки каннибализма начались и в самой столице: некто по имени Эймис Претерпел насильственную ампутацию руки неподалеку от Кингзвей; С. Р. Кок, журналист, был сварен в старом медном котле неподалеку от Шепердсбуш; мисс Джоан Уэйн, учительница, была зажарена по частям.

Так или иначе, это были слухи. Проверить, правдивы они или нет, было практически невозможно: с таким же успехом они могли быть плодом больной фантазии очень голодных людей. Каждая взятая отдельно история была столь невероятной, что заставляла сомневаться в остальных. Из Бродика, что на острове Арран, сообщали, что за всеобщим ночным пожиранием человеческой плоти при красноватом свете костров, на углях которых шипел жир, последовала сексуальная оргия и что на следующее утро из утоптанной на этом месте земли вьшез корень-козлобородник. Вот этому поверить было совершенно невозможно, даже будучи самым легковерным человеком.

Глава 6

У Беатрисы-Джоанны вот-вот должны были начаться схватки.

— Бедная старушка, — причитал Шонни. — Бедная несчастная старушка.

Ясным бодрящим февральским утром он, его жена и свояченица стояли у загончика Бесси, больной свиньи. Бесси — огромная серая туша, гора неподвижной плоти — лежала на боку и тихо хрипела. Другой бок, обращенный кверху, был испещрен пятнышками и тяжело вздымался. Картина напоминала сон охотника. Панкельтские глаза Шонни были полны слез.

— Черви в ярд длиной, — горестно сказал он, — ужасные живые черви. Почему черви жить могут, а она нет? Бедная, бедная старушка!

— Ах, прекрати, Шонни, — брезгливо фыркнула Мей-вис. — Мы должны воспитать в себе жестокосердие. И ведь, в конце концов, она всего лишь свинья!

— Всего лишь свинья? Всего лишь свинья?! — Шонни был возмущен. — Она выросла вместе с детьми, да благословит ее Бог. Она была членом семьи. Она безотказно отдавала нам своих поросят, чтобы мы могли прилично питаться. И она достойна того — да хранит Господь ее душу! — чтобы ее похоронили по-христиански.

Беатриса-Джоанна могла выразить свое сочувствие слезами, во многом она понимала Шонни лучше, чем Мейвис. Но сейчас ею владела другая мысль начинаются родовые схватки. Все справедливо сегодня: свинья умирает, человек рождается. Страха не было, Беатриса-Джоанна доверяла и Шонни, и Мейвис. Шонни особенно. Беременность ее протекала обычным для здоровой женщины порядком и осложнялась лишь совершенно определенными обстоятельствами: сильным желанием поесть малосольных огурчиков, которое оставалось неудовлетворенным, и потребностью переставить мебель в доме, что было в корне пресечено Мейвис. Иногда по ночам она тосковала по уютным объятиям… нет, как ни странно, не Дерека, а…

— А-а-а-а-х-х!

— Второй раз за двадцать минут, — сказала Мейвис. — Шла бы ты лучше в дом.

— Это схватки, — как-то даже весело произнес Шонни. — Где-нибудь к вечеру можно ждать, слава Богу.

— Немного больно, — сказала Беатриса-Джоанна — Совсем немного, чуть-чуть.

— Хорошо! — загорелся энергией действия Шонни — Первым делом тебе нужно поставить клизму. Из мыльной воды. Ты это возьмешь на себя, да, Мейвис? И хорошо бы ей принять горячую ванну, да. Слава Богу, горячей воды у нас достаточно.

Он торопливо отвел женщин в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве, и принялся греметь ящиками своего стола.

— Лигатуры! — кричал Шонни. — Мне нужно наделать лигатур!

— У тебя еще куча времени, — спокойно сказала Мейвис. — Она же человек, а не дикое животное, понимаешь?

— Вот поэтому я и должен наделать лигатур! — бушевал Шонни. — Боже мой, женщина, ты что же, хочешь, чтобы она перегрызла пуповину, как кошка?!

привязал к изголовью кровати длинное полотенце и приказал: — Тяни вот за это, девочка, сильно тяни! Да поможет тебе Бог, теперь уже скоро.

Беатриса-Джоанна со стоном потянула за полотенце.

— Мейвис! — позвал Шонни. — Работа мне предстоит долгая, принеси мне пару бутылочек сливянки и стакан.

— Там и остались-то всего две бутылки.

— Вот и принеси мне их, будь хорошей девочкой. Ничего, ничего, красавица моя, — обратился он к Беатрисе-Джоанне. — Ты тяни давай, Бог тебе в помощь!

Шонни проверил, греются ли на радиаторе старомодные свивальники, которые сестры вязали долгими зимними вечерами. Лигатуры были простерилизованы, ножницы кипятились в ванночке, на полу сияла большая оцинкованная ванна, вата ждала, когда ее свернут в тампоны, бандажная повязка была на месте — все, по сути дела, было готово.

— Благослови тебя Бот, дорогуша моя, — приветствовал Шонни супругу, тащившую бутылки с вином. — Сегодня будет большой день!

Этот день был действительно долгим. Почти два часа Беатриса-Джоанна билась, напрягая все мускулы. Она кричала от боли, а Шонни кричал ей слова ободрения, прихлебывая сливянку, и, наблюдая, ждал, потея не меньше ее.

— Если бы у меня было хоть какое-нибудь обезболивающее средство, — бормотал Шонни. — Вот, девочка! — вдруг воскликнул он и, ничуть не смущаясь, протянул ей бутылку. — Выпей немного.

Мейвис вовремя поймала его руку и отдернула назад.

— Смотри! — крикнула она. — Начинается!

Беатриса-Джоанна пронзительно завизжала.

На свет появилась головка ребенка, которая наконец закончила свое трудное путешествие, оставив позади костный туннель тазового пояса и протолкнувшись сквозь влагалище к воздуху того мира, пока равнодушного к нему, который скоро должен стать враждебным. После короткой паузы наружу вышло все тельце.

— Отлично! — сказал Шонни.

Его глаза сияли, когда он, осторожно и с нежностью, протирал влажным тампоном зажмуренные глазки младенца. Новорожденный громко закричал, приветствуя мир.

— Восхитительно! — похвалил Шонни.

Когда пульс в пуповине начал ослабевать, он взял две веревочки-лигатуры и ловко перевязал ее в двух местах. Шонни затягивал лигатуры все туже и туже, оставив между ними небольшое пространство. Осторожно взяв простерилизованные ножницы, он обрезал в этом месте пуповину. Теперь этот новый комочек жизни, полный ожесточенно вдыхаемого воздуха, существовал сам по себе.

— Мальчик, — проговорила Мейвис.

— Мальчик? Да, точно, — подтвердил Шонни.

Освободившись от своей матери, мальчик перестал быть просто чем-то неизвестным. Шонни вернулся к роженице, чтобы наблюдать за выходом плаценты, а Мейвис, завернув ребенка в пеленку, положила его в коробку, рядом с радиатором. Купание должно было состояться чуть позже.

— Боже милостивый! — воскликнул Шонни, наблюдавший за роженицей.

Беатриса-Джоанна снова закричала, но уже не так громко, как раньше.

— Еще один! — сообщил пораженный Шонни. — Близнецы, ей— богу! Многоплодные роды, клянусь Господом Иисусом Христом!

Глава 7

— На выход, — сказал надзиратель.

— Пора! — взорвался Тристрам, вскакивая с койки. — Давно пора, мерзкая ты личность! Только принеси мне чего— нибудь пожрать, прежде чем я уйду. Чтоб ты треснул!

— Не вы, — злорадно проговорил надзиратель. — Он. — И показал на сокамерника. — Вы с нами еще долго пробудете, мистер Дерьмо. Это его выпускают.

Блаженный Амвросий Бейли, потрясенный словами надзирателя, моргая и тараща глаза, с трудом возвращался к реальности: с конца января ему казалось, что он постоянно ощущает в себе присутствие духа Божия. Блаженный был очень слаб.

— Предатель! — зашипел Тристрам. — Стукач! Ты им врал про меня, врал, и своим враньем покупал свою вонючую свободу!

Глядя на тюремщика бешеными глазами, он с надеждой спросил: — Вы уверены, что не ошиблись? Вы совершенно уверены, что освобождают не меня?!

— Его! — ткнул пальцем надзиратель. — Не вас, а его. Вы же не… — он заглянул в бумажку, зажатую в кулаке, — вы же не «духовное лицо» или как это там, ведь нет? Вот их всех приказано освободить. А такие ругатели, как вы, будут и дальше здесь сидеть. Понятно?

— Это вопиющая, чудовищная несправедливость! — в отчаянии закричал Тристрам.

Молитвенно сложив руки и сгорбившись так, словно ему перебили шею, Тристрам упал на колени перед тюремщиком.

— Пожалуйста, выпустите меня вместо него! Ему уже все равно. Он думает, что уже мертв, сожжен на костре. Он думает, что его не сегодня-завтра канонизируют. Он просто не воспринимает действительности. Умоляю!!!