Вожделеющее семя - Энтони Берджесс

— вот где был рай для стервятников! А теперь пересечем Атлантику».

— Нет! Нет! Нет!

Достопочтенный Роберт Старлинг завопил так громко, что разбудил своего маленького друга Абдул Вахаба. Этот шоколадного цвета мальчик спал на кушетке в будуаре Премьера. Абдул Вахаб вбежал в спальню, закручивая вокруг пояса саронг, и зажег свет.

— Что такое? Что случилось, Бобби?

Мягкий взгляд карих глаз был полон тревоги.

— А, ничего. Мы с тобой тут ничего не можем поделать. Иди спать. Извини, что я разбудил тебя.

Абдул Вахаб сел на упругий край матраса и стал гладить лоб Премьера.

— Ничего, ничего, все будет в порядке, ничего, — повторял он.

— Они все, похоже, думают, что мы преследуем личные цели! — обиженно заговорил Премьер-министр. — Они думают, что я обожаю власть.

Прохладная ладонь массировала лоб, Премьер-министр благодарно прикрыл глаза.

— Они же не знают, они просто не знают самого главного!

— Конечно, не знают.

— Ведь это же все для их собственного блага, все, что мы делаем, это же для их блага!

— Конечно.

— Что бы они делали на моем месте? Если бы на них взвалить такую ответственность и такую душевную боль?

— Они бы и минуты не выдержали.

Вахаб продолжал массировать лоб хозяина прохладной коричневой ладонью.

— Ты хороший мальчик, Вахаб.

— Ну что ты, — жеманно улыбнулся Вахаб.

— Да-да, ты хороший мальчик. Что же нам делать, Вахаб, что же нам делать?

— Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.

— Нет, не может быть все хорошо. Я либерал, я верю, что человек может управлять миром, в котором живет. Просто мы не дали ему возможности рискнуть. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.

Абдул Вахаб переменил руку: хозяин лежал очень неудобно.

— Я не слишком умен, — проговорил он, — я в политике не разбираюсь. Но мне всегда казалось, что, когда на планете живет слишком много людей, это очень плохо.

— Да-да! Для нас это большая проблема!

— Но теперь это уже не проблема, так? Ведь население очень быстро уменьшается, разве не так? Разве люди не умирают оттого, что им нечего есть?

— Ты глупенький мальчик. Ты очень милый, но очень глупый мальчик. Неужели ты не понимаешь, дурачок, что если бы мы захотели, то могли бы укокошить три четверти населения Земли вот так (Премьер щелкнул пальцами) — и все! Но Государство озабочено не тем, как ликвидировать людей, а как сохранить им жизнь. Мы поставили войну вне закона, мы превратили ее в кошмарный сон прошлого, мы научились предсказывать землетрясения и бороться с наводнениями, мы оросили пустыни и заставили цвести полярные льды. Это и есть прогресс, это исполнение части наших гуманных стремлений… Ты понимаешь, о чем я говорю, дурачок?

Абдул Вахаб зевнул с закрытым ртом, улыбаясь крепко сжатыми губами.

— Мы устранили все природные ограничения на заселение территорий. «Природные ограничения» — какие циничные и злобные слова! История человечества — это история его контроля над окружающей средой. Да, люди частенько подводили нас. Большая часть общества еще не готова воплотить в себе Пелагианский Идеал, но скоро, может быть, она будет к этому готова. И, может быть, очень скоро! Возможно, люди уже учатся. Учатся, преодолевая боль и лишения. Ах, какой это злой и дурной мир!

Премьер тяжело вздохнул.

— Так что же нам предстоит сделать? Призрак голода бродит по миру, мы уже бьемся в его костлявых объятиях. (Премьер нахмурился, произнося эту фразу, но дал метафоре прозвучать.) Все наше научное знание и опыт сводятся на нет этой угрозой.

— Я человек не слишком умный, — снова произнес Вахаб. — И люди моего племени, бывало, тоже делали не слишком умные вещи, когда предчувствовали неурожай или у них рыба не клевала. Возможно, они совершали глупые поступки. Вот одной из тех глупостей была молитва.

— Молитва? — переспросил Премьер-министр. — Когда мы молимся, мы признаем свое поражение. В свободном обществе нет места молитвам. Более того — молиться нечему.

— А вот у моего народа, — проговорил Вахаб, старательно делая массаж, — есть много вещей, которым можно молиться, но чаще всего они молятся тому, что называется «Аллах».

Он произнес это имя чисто по-арабски, с очень сильным «л» и резким придыханием на конце.

— Это одно из имен Бога, — сказал Премьер-министр. — Бог — это враг. Мы победили бога, мы превратили его в комический персонаж из мультфильма, над которым смеются дети. В мистера Лайвгоба. Бог был опасной фантазией в умах людей. Мы избавили цивилизованный мир от этой фантазии. Продолжай массаж, ленивый мальчишка!

— … А если молитва не помогала, тогда кого-нибудь убивали. Это считается вроде как подарок и называется «маджбух». Если вы хотите от Бога очень большой помощи, то и предложить ему нужно что-нибудь очень большое, очень важное. Можно подарить какого-нибудь важного человека, такого, как Премьер-министр…

— Если в этом месте нужно смеяться, то я не вижу здесь ничего смешного, — обиженно фыркнул достопочтенный Роберт Старлинг. — Ты иногда бываешь большим шутником!

— … или Короля, — продолжал Вахаб, — если у вас есть король.

Премьер-министр некоторое время переваривал сказанное. Потом он произнес: — Твоя голова полна глупейших идей, глупый мальчишка! Ты забываешь, что даже если мы захотим принести в жертву Короля, то нам нечему будет эту жертву приносить.

— Может быть, это имеет что-нибудь вроде разума, — предположил Вахаб. — Я имею в виду то, что бродит по земле, как костлявый призрак. Вы можете помолиться ему.

— Это была довольно неудачная персонификация с моей стороны, — снова раздражаясь, проговорил Премьер. — Нелепые риторические фигуры составляют самую суть политического красноречия.

— А что такое персонификация? — спросил Вахаб.

— Это когда ты представляешь что-нибудь живым, хотя в действительности оно неживое. Род анимизма. Это слово ты знаешь, невежественный мальчишка?

Вахаб улыбнулся.

— Я очень глупый и знаю очень мало слов, — ответил он.

— С древних времен мой народ молится деревьям и рекам, думая, что они могут слышать и понимать. Вы можете считать этих людей очень глупыми, вы, великий человек и Премьер— министр… но я слышал, как вы молились дождю.

— Этого не может быть!

— Я слышал, как вы говорили: «Дождик, дождик, уходи, лучше завтра приходи!» Это было, когда вы, я, Реджинальд и Гевистон Мерфи собирались на прогулку в Северной провинции.

— Это просто шутка, крошечный остаток былых суеверий! Эти слова ничего не значат.

— Тем не менее с их помощью вы хотели остановить дождь. А теперь вы хотите, чтобы прекратилось это. Может быть, вам стоит воспользоваться каким-нибудь «остатком суеверий», как вы это называете. Во всяком случае, вы должны попытаться что-нибудь сделать… Но не слушайте меня! — спохватился Вахаб. — Я всего лишь невежественный, глупый и насмешливый мальчишка.

— И очень славный, — улыбнулся Премьер-министр. — А теперь я попытаюсь заснуть.

— Вы не хотите, чтобы я остался?

— Нет, я хочу спать. Может быть, мне приснятся решения всех наших проблем.

— Да, вы очень большой любитель снов, — едко заметил Абдул Вахаб. Он поцеловал кончики пальцев и прикрыл ими веки хозяина. Прежде чем выйти из спальни, Вахаб молча потушил свет.

В темноте лекция с диапозитивами возобновилась.

— А здесь, — продолжал голос за кадром, — мы видим прекрасный пример, так сказать, «диетического бунта» все в том же пресловутом Мозамбике — нападение на склад риса в Човике. О результатах можете судить сами: кровь черного человека такая же красная, как и ваша. А это голод в Северной Родезии: гибнущие люди в Брокенхилле, несмолкающий плач в Кабулве-булве. И под конец, pour la bonne bouche[3], каннибализм в… угадайте где? Никогда не догадаетесь. Поэтому я вам сам скажу: в Банфе, в канадской провинции Альберта. Невероятно, не правда ли? Как видите, тушка очень маленькая, как у кролика. Это тельце мальчика. Хотя несколько приличных порций рагу получится. А одним парнишкой, которому пришлось бы голодать, будет меньше.

Глава 2

Тристрам сильно похудел, и у него отросла жесткая борода. Его давно перевели из Центра временного содержания на Франклин-роуд в мужское отделение огромного столичного Института коррекции, в Пентонвилль. Заросший Тристрам все больше «зверел»: частенько — совсем как горилла в клетке — тряс решетчатую дверь камеры, с угрюмым видом скреб стены, выцарапывая грязные непристойности, и переругивался с тюремщиками.

Теперь это был совсем другой человек.

Тристрам жалел, что рядом нет Джослина и этого милого мальчика Уилтшира: он бы им устроил веселую жизнь. И не задумался бы. Что же касается Дерека… Тристрам бредил наяву, представляя себе различные приятнейшие картины: он выдавливает Дереку глаза, кастрирует его хлебным ножом и т. д., и т. п.