Цивилизация птиц - Анджей Заневский

Эти сороки всегда вовремя предупредят, предостерегут от любой опасности. Нужно лишь постоянно быть среди своих, рядом со своими, чтобы всегда слышать их голоса. Слыша их разговоры, я обычно чувствовал себя уверенно, знал, что я в безопасности.

Пик учила меня заниматься разбоем в чужих гнездах, красть яйца и птенцов, терпеливо дожидаясь, пока хозяин не покинет своего дома. Она ждала момента, когда скворцы, дрозды или щеглы вылетали из гнезда, чтобы мгновенно ворваться внутрь и так же быстро вылететь обратно, сжимая в клюве трепещущего птенца.

Пик боялась только дятлов и не лезла в дупла даже в случае, если оттуда доносились лишь голоса требующего еды потомства. Она была еще молодой сорокой, когда однажды прокралась в такое вот дупло в стволе дуба. Она уже успела разбить яйцо и частично выклевать желток, оплетенный кровавыми жилками. Пик огляделась... Разбила еще одно яйцо и еще... Оставила одно – самое большое, белое, поблескивавшее в полумраке. Она решила унести его с собой и спрятать. Яйцо, если ухватить его поперек, с трудом умещалось в открытом клюве, поэтому Пик схватила его за один конец и, сжимая створки клюва, выскочила на край дупла. Большая черная птица с красным пятнышком на голове изо всех сил ткнула ее клювом под ребра. Страшная боль пронзила все тело, и ей вдруг стало не хватать воздуха. Яйцо разбилось о толстый сучок, а Пик, кувыркаясь в воздухе, стала падать вниз сквозь листву.

Дятел громко кричал, трещал, звенел. Он летел вслед за Пик, ожидая, что она упадет на землю или сядет и тогда он сможет нанести ей смертельный удар. К счастью, поблизости находилась большая семья сорок, которые прилетели на ее отчаянный зов и своими криками отогнали разъяренного дятла, ловко увертываясь от ударов острого светло-коричневого клюва. Теперь стоит Пик только услышать стук клюва по стволу, как она тут же разворачивается и улетает подальше, испуганно тряся головой и хвостом.

И когда с севера до нас донеслось характерное постукивание, Пик вздрогнула, встряхнулась и быстрее полетела на юг.

Пик все время проводила среди сорок – близких и дальних ее родственников. Она часто облетала многочисленные гнезда, которые построила сама или с помощью Дова. Они не были так аккуратно выстланы перьями, мхом и бумагой, как то, где я проклюнулся из яйца, но в случае необходимости вполне годились для того, чтобы в них поселиться.

Осматривая свои гнезда, Пик приносила то в одно, то в другое новые веточки и вплетала их, укрепляя слишком слабые, как ей казалось, стенки. Я помогал ей, наблюдая за тем, как она придерживает веточку когтями, как сгибает и протаскивает ее клювом сквозь едва заметные щели. Незаметно и быстро она вытаскивала и выбрасывала подгнившие, трухлявые прутики. Я старался помогать ей в работе.

Я подрос, стал шире в кости, покрылся белым, черным и синим пухом, переливающимся под лучами солнца всеми оттенками красного, фиолетового, зеленого, золотистого цветов... Из твердых и жестких трубочек прорезались первые перья длинного хвоста.

Пик учила меня, помогала, заставляла, наказывала, прогоняла и звала обратно... Я делал так, как она хотела, замечая, что далеко не все родители отличались таким же терпением, умом, быстротой и предусмотрительностью.

Я понял, что птицы должны избегать воды, потому что перья быстро намокают и тянут вниз, понял, что скорлупу улитки можно разбить о камень, а мокрая муха или пчела никуда не убегут. Что орехи, брошенные сверху на камни, раскалываются, обнажая вкусную мякоть, а если проглотить паука, то потом долго будешь чувствовать себя плохо и испытывать тошноту. Теперь я буду избегать пауков. Я убедился, что высохшие и жесткие, как камень, мучнистые клубни и корни становятся мягкими, если намочить их в луже, и тогда их можно размельчить и съесть... На собственном опыте я убедился, что сорокам не стоит летать при сильном ветре, потому что маховые и рулевые перья крыльев и хвостов выкручиваются, треплются и обламываются.

С каждым днем, с каждым вечером, с каждым полетом я узнавал все больше.

Но все ли я познал?

Неужели мир ничем больше не сможет удивить меня?

Я преодолел страх. Я больше не боялся. Я вылетал из гнезда, восторгаясь своими крыльями, силой и блеском своих перьев.

Темная, безлунная ночь. Сильный северный ветер ворвался в рощу. Дов и Пик залезли в гнездо, как будто хотели приободрить нас. Гремел гром, вспыхивали зарева, сверкали молнии, хлынул ливень.

Яркая вспышка осветила блестящие от дождя ветки. Мне стало страшно – я испугался, как слабый, неоперившийся птенец, который еще не умеет летать. Дов и Пик прикрывали нас своими крыльями.

Дерево закачалось, затрещало. Где-то совсем рядом загремел гром, все вокруг завыло, загудело, зашумело... Я был ближе всех к выходу и, оглушенный, ослепленный, испуганный, взмахнул крыльями и выскользнул, выпал наружу. Я хотел вернуться, но порыв ветра отбросил меня, и я приземлился на жасминовом кусту, который рос невдалеке от дерева. Я изо всех сил вцепился когтями в твердую, упругую ветку.

Молния осветила стройный силуэт кипариса. Грохот и пламя поразили, оглушили меня. Я чуть не потерял сознание от страха, но все же не выпустил из коготков спасительной ветки. Дерево пылало, горело гнездо, горели Дов и Пик, горели мои братья и сестры.

Я смотрел на брызжущее искрами желтое пламя и боялся, боялся, боялся...

– Сарторис! Сарторис! – кричал я из темноты, проклиная огонь, дождь и ветер. – Сарторис! – все тише повторял я.

Так я познал силу огня и грома.

Меня, отчаянно вцепившегося в ветку всеми коготками, пугали яркие, стреляющие в стороны языки огня, который жадно пожирал дерево. Смола капала вниз голубыми каплями, шипя и испаряясь на лету. Огонь то угасал, то разгорался вновь с еще большей силой, перебрасываясь на соседние деревья.

Даже здесь, в густом жасминовом кусту, я чувствовал исходящее от него тепло, которое временами переходило в нестерпимый жар. Он согревал меня, убивая, уничтожая моих близких.

Волна молний, грома и проливного дождя постепенно проходила над городом. Боясь заснуть, я изо всех сил старался держать глаза открытыми.

Монотонный, непрекращающийся дождь стучал по цветам и листьям. Дерево догорало, постепенно превращаясь в расцвеченную мелкими, дрожащими язычками огня черную колонну. Я дрожал от холода, сырости и ужаса.

Может, мне уже тогда снились сны? Или это все-таки был не сон? Мне снились люди, а вернее -келеты, такие же, как те, лежащие на улицах и в домах. Они бросали камнями в дерево... Когда я отлетел подальше, они стали бросать камнями друг в друга. Камни превращались в язычки пламени, которые ползли по догоравшему стволу кипариса...

Мне снилась – хотя я вовсе не уверен в том, что это был именно сон – Огромная Прозрачная Птица, пролетевшая над тем жасминовым кустом, в котором я прятался от грозы. Ее прозрачные крылья простирались так широко, что охватывали все окружавшее меня пространство. Да, собственно, именно она, Птица-Великан, и была этим пространством -светом, дождем, туманом, огнем, темными стрелами деревьев, низко скользящими облаками, шумом ветра, холодным блеском просвечивающей сквозь тучи луны, заревом... Она обнимала все своей безбрежной, безграничной прозрачностью – так же, как совсем недавно Дов и Пик обнимали меня, согревая пухом своих грудок. Я сжался в комок, испуганный ее огромными размерами, но Птица пролетела надо мной в свете молний, а прямо за ней появились кидавшие камни люди.

Неужели они гнались за ней?

И в кого они бросали камни – в нее или, может быть, в меня?

Я отодвинулся поближе к стволу и вжался в более безопасное разветвление под темной кроной листьев.

Начинало светать... Я потянулся... Расправил одеревеневшие, скрюченные пальцы... Крылья насквозь промокли, затекли, онемели... Я махал крыльями, подпрыгивая на месте, – сушил перья, стоя на гибкой ветке жасмина.

Где Дов? Где Пик? Где мои сестры и братья? Где гнездо?

Шелест... Шорох... Рычание... Тени под деревьями... Волки ищут, вынюхивают, роются на пепелище... Я вспорхнул с места и перелетел на ветку соседнего дерева... Смотрю вниз... Рыжая волчица пожирает обуглившиеся останки сороки... Молодые волки раздирают, разгребают обгоревшую траву... Бело-черные клочки перьев напоминают мне Пик... Я кричу, надрываюсь, зову, то наклоняясь вниз, то подлетая с ветки вверх. Волчица даже не поднимает головы.

Я бегаю, кричу, зову... Издалека мне отвечают раздраженные голоса сорок.

Они слетаются, сбегаются ближе, кричат, летая над волчьей стаей:

– Убирайтесь прочь! Убирайтесь отсюда! Прочь!

Волки делают вид, что не слышат наших криков, не видят злобно раскрытых клювов. Лишь когда несколько сорок пролетают прямо над головой волчицы, задевая ее когтями, волки хватают в зубы остатки сорочьего семейства и уходят. Сороки летят за ними среди ветвей, преследуя хищников до широко распахнутых ворот в расположенных неподалеку развалинах.