Цивилизация птиц - Анджей Заневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я открываю клюв и прикасаюсь им к холодной поверхности. Тот, второй самец делает то же самое, касаясь зеркала в том же самом месте.
– Это я... – Я досадую на свою старость, подпрыгиваю, дергаюсь, пританцовываю от страха и обиды.
Ведь я же видел птиц, которые выглядели точно так же, как я сейчас... Они одиноко валяются на чердаках, сжавшись в комок, лежат на карнизах, под стенами, втискиваются в ниши и трубы. Там они догорают в полусне, липкие от собственных испражнений. Они надеются, что их ждет всего лишь сон, что они просто устали и, выспавшись, снова проснутся сильными и здоровыми, чтобы опять взмыть ввысь, к солнцу.
Их беспокоят лишь тяжесть век и постепенно окутывающий ноги и крылья холод. И все же они верят, что сумеют преодолеть эту слабость, как преодолевали уже не раз, ведь с каждой птицей бывало такое после переохлаждения во время весенних заморозков или внезапного летнего дождя. И с этими мыслями они засыпают...
– Неужели это я? – спрашиваю я с ужасом, отлично зная, что это и вправду я – после всех взлетов, перелетов, путешествий, высиживания потомства, после стольких выращенных птенцов, крики которых доносятся с улицы, после любви и побед, бегств и возвращений, после всей пережитой боли... – Это я... – Я плачу от отчаяния, от сознания, что жизнь моя подходит к концу, и мне ужасно жаль, ведь я уже так много знаю, понимаю, осознаю...
Я отворачиваюсь от зеркала и изо всех сил хлопаю крыльями, кружусь вокруг своей оси, подпрыгиваю, бегаю по комнате.
– Я еще силен, – жалобно повторяю я. – Я еще силен.
Да, я уже не та птица, которая когда-то стояла здесь, перед этим зеркалом, вместе с Кеей. Контуры и детали предметов теперь кажутся мне смазанными, нечеткими, и мне приходится таращить глаза, чтобы разглядеть золотистые фигуры крылатых бескрылых, прижимающих ко ртам витые раковины.
Утром я собирался лететь к морю, а прилетел сюда, в это тихое помещение с зеркалами и статуями, с покосившимися колоннами и посеревшими полотнами.
Я полечу к морю потом, подумал я, отлично зная, что не полечу вообще.
Каждое утро я обещаю себе, что сегодня обязательно полечу к морю, а потом, когда взлетаю и чувствую тяжесть в крыльях, отказываюсь от этого намерения.
Отказываюсь, но все еще не могу честно признаться самому себе в том, что потерпел поражение. Я стараюсь внушить себе, что если мне становится трудно преодолеть вес собственного тела, который тянет меня вниз, к земле, то все это лишь из-за бессонницы, лишь потому, что я устал, потерял пару маховых перьев, лишь потому, что слишком много съел накануне... Я оправдываюсь перед самим собой и сам пытаюсь поверить в эти оправдания.
Я лечу к верхушке колонны, но опять вместо верхушки попадаю всего лишь на постамент... Может, в этом повинно слепящее солнце?
Я падаю. Широко раскидываю в стороны крылья, чтобы взмыть вверх, а вместо этого камнем шлепаюсь на землю... Может, мои перья отсырели за ночь? Может, это потеря нескольких хвостовых перьев не позволяет мне плавно приземлиться? Ну почему я уже не так силен и любопытен, как раньше?
До меня доносятся крики старого стервятника, которому в конце концов не удалось ускользнуть от волков. Они уже столько раз пытались схватить его, но раньше он всегда успевал увернуться от их клыков, отпугивая хищников своим кривым клювом и когтями. Птицы тоже ненавидели одряхлевшего хищника, потому что он пожирал их птенцов и яйца.
Сдавленный хрип, отголоски продолжающейся внизу борьбы за жизнь – стервятник лежит, прижатый к земле серой тенью волчицы, у которой он когда-то заклевал щенков.
Ну почему я не лечу, как обязательно полетел бы раньше? Не сажусь на карниз или камень? Не кричу? Ведь гибнет мой враг, и я должен быть там, должен видеть, как он умирает, я должен радоваться его концу...
Меня клонит в сон, мне хочется спрятать голову под крыло.
Я не полечу к морю, потому что боюсь упасть. Боюсь, что над светлой, гладкой, сверкающей поверхностью мне станет страшно, что мне не хватит сил, чтобы вернуться. Зачем лететь к морю, если в щели между камнями, на парапете разбитого окна, в любом помещении так безопасно не дует ветер, не обжигает солнце, не льет дождь...
В молодости я не задумывался об этом. Даже мой страх тогда был иным. Старость дала мне знания, которыми я все равно уже не успею воспользоваться. Молодость старается преодолеть страх, а старость к страху привыкает.
Я притворяюсь рассудительным, а ведь это – всего лишь попытка избежать боли, это – просто отчаяние.
Я отхожу от зеркала, стою на окне над поросшей травами улицей. От стервятника остались лишь обрывки крыльев и голова с раскрытым клювом, которой теперь играют волчата. Они хватают ее зубами, подбрасывают вверх, катают по траве, слизывают кровь с камней. С колонн доносятся вскрикивания перепуганных стервятников. Они слетелись сюда, привлеченные предсмертными криками сородича. Стервятники вытягивают свои голые шеи по направлению к волкам, грозно раскрывают клювы и злобно шипят.
Издалека доносится крик сороки. Я открываю глаза. Следующий крик еще ближе. Я оглядываюсь по сторонам – а может, это Сарторис? Но ведь Сарторис давно исчез. Сороки перепрыгивают с одной стены на другую, скачут с ветки на ветку. Они ходят, летают, прыгают, пугая мелких птиц. Ими командует Кривоклювая. Она не обращает на меня никакого внимания.
Галки тоже совсем другие... Тех, вожаком которых я когда-то был, я встречаю очень редко. Они больше не узнают меня, не летят за мной, не отвечают на мои призывы. Лишь теперь, поглядев в зеркало, я понимаю почему... Мои перья выцвели, ноги уже не такие упругие, не такие прямые, как раньше.
Пора лететь к морю. Солнце поднимается выше, греет старые, усталые кости... Пора лететь... Красные голуби, как всегда, воркуют на карнизе. Помнишь ту голубку, умчавшуюся прочь от дымящихся руин? Может, она вернулась? Может, теперь защищает от врагов своих неоперившихся, слепых птенцов?
Я лечу к морю... Лечу вдоль освещенного солнцем морского берега.
Нет. Это всего лишь сон. Я лежу в устланной пухом и шерстью узкой нише и разговариваю с Кеей, с Ми, с Кро, с самим собой.
Я хочу полететь к морю. Там в песке прячутся мелкие ракушки и прозрачные рачки. Там всегда можно досыта наесться. В море впадают потоки холодной, чистой, пресной воды.
– Летите за мной!
Меня мучает жажда – клюв раскрывается шире, я лежу под стеной.
Я закрываю глаза, и снова мне снится, что я лечу. Разве это сон? А может, я и вправду лечу к сверкающему впереди берегу, где можно наесться и напиться, а потом погоняться с крачками, летая вдоль берега?
Я все хуже вижу окружающие меня стены, лучи света, птиц... Все более далекими кажутся и земля, и небо.
Я больше не чувствую ни голода, ни жажды. Я проснусь завтра. Взлечу высоко – выше, чем взлетал когда-либо раньше...
Завтра. Да, завтра.
– Летите за мной!
– Летите!
– Ле...
Сарторис
Ты – матовая белизна и сверкающая чернота...
Днем и ночью твои перья отсвечивают светом,
отраженным от украденных колец,
которые ты все время
передвигаешь, раскладываешь, расставляешь
в надежде, что они даже во тьме будут освещать
твое гнездо...
Веточки, прутики, стебельки, травинки, косточки, шерсть, бумага, обрывки ткани. Сквозь щели просвечивают темно-зеленые пятна хвои, плюща и вьющихся растений, они переплетаются, сжимая в своих объятиях стволы и ветви. В полумраке гнезда раскрытые клювики с желтыми наростами кричат во все горло:
– Есть хочу! Есть хочу!
Огромный клюв впихивает мне в глотку толстую раздавленную личинку. Я проглатываю ее и затихаю. Родители то и дело влетают в гнездо, стараясь по справедливости делить еду между дрожащими, кричащими клювиками.
Когда Дов улетает, Пик остается сторожить гнездо. Если поблизости появляется волк, кошка или сова, на ее зов слетаются живущие по соседству сороки, отгоняя незваного гостя своими громкими криками.
Наши крылья и спины покрыты темными матовыми перышками, а грудки и бока пока еще совсем голенькие. В гнезде, защищенном от ветра густым переплетением веток, тепло, уютно, мягко. Дов приносит маленьких трепыхающихся воробьев, скворцов, дроздов, а иногда даже слепых голубят. Он сжимает их когтями, бьет клювом в затылок и делит добычу между нами. Насытившись, мы засыпаем.
Пока мы спим, Дов и Пик убирают из гнезда кучки наших испражнений, заменяют и укрепляют разболтавшиеся веточки, согревают нас, прикрывая широкими крыльями.
Дов приносит в гнездо мышей, полевок, хомяков, землероек.
Мы уже умеем придерживать когтями и убивать принесенную им добычу.
Лишь одной рыжевато-серой мышке, которую притащила в гнездо Пик, удалось удрать. В гнезде было довольно темно, Пик стояла у входа. Она держала за хвост мышь, изо всех сил старавшуюся вывернуться, вырваться у нее из клюва. Я подскочил поближе и случайно толкнул Пик. Кончик хвоста оборвался, и мышка скрылась в ветках, которыми было устлано гнездо.