В лесах Сибири. Февраль-июль 2010 - Сильвен Тессон

вытягиваюсь на своем царском ложе из веток. Два крупных камня, между которыми разведен огонь, нагреваются и отдают жар. На улице 25 °C или 30 °C ниже ноля, но мне тепло в моей каменной берлоге. Смотрю в одну точку — туда, где искры от пламени, устремленные в небо, вспыхивают в последний раз и гаснут, сливаясь со звездами. Мне трудно заставить себя отправиться спать; я похож на ребенка, который не хочет выключать телевизор. Забравшись в спальный мешок, слушаю, как потрескивает костер. На свете нет ничего лучше одиночества. Но чтобы достичь абсолютного счастья, мне нужен кто-то, кому я мог бы это объяснить.

16 апреля

Расстегнув молнию спальника, моргаю от яркого солнца и радуюсь чистому небу, потом встаю и обвожу взглядом раскинувшуюся у моих ног долину. Так начинается мой день. Вокруг ни души. Ночью поблизости бродила рысь и наследила у палатки.

Эйфория походной жизни. Я здесь, выше деревьев; ночь благополучно закончилась, и мне дарован новый день.

Поднимаюсь еще на четыреста метров и к десяти утра почти достигаю вершины хребта. Береговая линия с мысами и заливами выписывает замысловатую кривую. Черные фестоны каменных выступов, напоминающие линию вражеских укреплений на карте сражения, окаймляют снежную белизну. Возвращаюсь к костру, снова разжигаю его, готовлю чай, затем собираю вещи и иду домой. Рысь обнюхивала следы росомахи перед тем, как скрыться. Снег усеян следами — соболиными, заячьими, лисьими… Лес наполнен шелестом невидимой мне жизни. Лишайники касаются лица. Полузакрыв глаза, стою перед лиственницами, похожими на вооруженных дубинками великанов. Если бы вместо пустыни отшельники отправлялись в тайгу, они бы создали религию, населенную более жизнерадостными духами и богами в обличье животных. Пустыня иссушает душу. Достаточно вспомнить о святом Бернарде, который поздравлял себя всякий раз, когда, гуляя, не замечал никаких проявлений внешнего мира.

За три часа добираюсь до избушки. Температура минус 2 °C, и я обедаю на улице, за стоящим у берега столом. Птицы кружат над моей головой, опьяненные теплом. Сосульки на краю навеса начинают таять. Приход весны — это праздник для всех.

Тень спускается с гор, ложится на озеро, обгладывает его белую поверхность и покрывает собой бурятские горы, блаженствующие на другом берегу и напрасно полагающие, что закат солнца их не касается.

17 апреля

Отшельник не представляет угрозы для человечества. Он служит ему живым укором. Он не ворует и не мошенничает. Он не выступает по телевидению с проплаченной речью.

Анархисты мечтают уничтожить общество, частью которого они являются. Хакеры сеют смуту в виртуальном мире. Первые подкладывают бомбы, вторые рассылают вредоносные программы со своего компьютера. И те и другие нуждаются в ненавистном им обществе. Оно является для них мишенью, уничтожение которой составляет смысл их существования.

Отшельник же держится в сторонке — на благоразумном расстоянии. Он похож на гостя, который вежливо отказывается от предложенного угощения. Если общество исчезнет, мятежники останутся без работы, а лесной затворник продолжит жить по-прежнему. Он ни с кем не борется, но живет так, как ему хочется. Он не обличает ложь, но ищет истину. Он совершенно безвреден, и к нему следует относиться терпимо, как к представителю некоего промежуточного сословия между варварами и цивилизованными людьми. Когда влюбленный рыцарь Ивейн впадает в безумие и бежит в лес, он натыкается на отшельника, который кормит его, врачует его раны, приводит в чувство и провожает до ближайшего города. Отшельник — это посредник между мирами.

В шестнадцать часов закрываю Кретьена де Труа и отправляюсь рыбачить к лунке № 2, в часе ходьбы на север. Лунка № 1 находится прямо перед избушкой. Иду вдоль неприступного берега. В лесу есть радость, но нет ни капли юмора. Возможно, именно это и делает лица отшельников такими суровыми, а труды Генри Торо — такими серьезными. Возвращаюсь с уловом. Три ленка, длиной двадцать сантиметров каждый, отправляются на сковородку, политую маслом. Вкуснейшее, свежайшее филе, приправленное брусникой, хорошо сочетается с водкой. Впрочем, с водкой все хорошо сочетается. Кроме женских поцелуев. Но сейчас я ничем не рискую.

18 апреля

В восемь утра появляется Сергей, возвращающийся с мыса Елохин. Я не слышал, как подъехала его машина. Как обычно, он входит без стука, и я вскрикиваю от неожиданности. Мне требуется несколько минут, чтобы восстановить внутреннее равновесие, нарушенное его вторжением. К счастью, чай еще не готов, поэтому я ничего не пролил.

— У тебя, я смотрю, чистота и порядок. Как говорим мы с Володей, «настоящая немецкая изба».

— О, правда?

— Хочешь поехать в Покойники? Я тебя подвезу.

— Хорошо… Может, чаю?

— Не, давай шевелись.

Через десять минут я вешаю замок на дверь и сажусь в машину. Мы двигаемся на юг. В России все происходит стремительно: вялотекущая жизнь вдруг начинает биться в судорогах. На мысе Покойники вовсю идут работы. Пока лед не сошел, Сергей и Юра с выцветшими глазами решили возвести понтон у северной оконечности бухты — там, где узкий язык суши, который они называют островом, отрезает от Байкала заболоченный залив. Используя рычаги, домкраты и канаты, всю вторую половину дня мы поднимаем металлическую вагонетку на деревянную платформу. Внутри — лежанка и печь.

— Граница заповедника проходит по линии берега. То, что находится за пределами береговой линии, к заповеднику не относится. Таким образом, остров станет автономной территорией, — объясняет Сергей.

— Независимой? — спрашиваю я.

— Да, автономной и независимой. Мы только что создали автономную и независимую территорию мыса Покойники.

Среди лиственниц, как тени, бродят лошади. Они умело маневрируют между стволами; их копыта ступают по снегу с глухим шумом, напоминающим удар кулака в пуховую подушку, а из ноздрей валит пар. Раньше эти лошади принадлежали животноводческому хозяйству, которое держали сотрудники метеостанции Солнечная, расположенной в двух километрах отсюда. В 1991 году, когда Советский Союз прекратил свое существование и люди уехали, животные были брошены на произвол судьбы и одичали.

В сумерках одна из лошадей, опустив голову, подходит совсем близко к обжитому людьми берегу. Она оставила своих сородичей и пришла сюда умирать. Она ложится лицом к озеру. Сергей вздыхает и добивает ее ударом ножа в сонную артерию. Затем мы рубим ее топором. Сойки расселись на ветках и глядят на дымящиеся на холоде внутренности. Вечер опускается на землю. Собакам, ждавшим своего часа, теперь позволено пировать.

Наступает ночь, и мыс Покойники готовится к грандиозной попойке. С. А., новый директор заповедника, приехал навестить инспекторов. Его сопровождают личные охранники, выгружающие водку и коньяк. Я бросаю взгляд на ящики — здесь достаточно алкоголя, чтобы стереть из моей памяти образ лошади, приветствующей смерть последним хриплым стоном. Наташа приготовила суп из оленины.