Солнце отца - Сьюзен Фанетти

Михкель усмехнулся.

— Ты сама говоришь как налетчица, Оля. Еще одна чаша меда, и того и гляди начнешь рассказывать истории о богах и Валгалле.

И, словно услышав их, Биргит, одна из служанок, подошла, чтобы наполнить чаши.

— Хочешь чего-нибудь поесть? — спросила она.

Ольга видела, как глаза ее брата пожирали зрелое тело девушки, ее пышные ягодицы. Михкель был старше Ольги, примерно одного возраста с Леифом. Солнце, море и соленый ветер вырезали свои имена на его загорелом лице и руках, но все равно он был красив. Его длинные волосы и короткая борода были цвета ночи — белой луны и черного неба, — а глубокие морщины разбегались лучами от глаз, когда он улыбался.

Михкель никогда не был женат. Насколько Ольга знала, он никогда не любил, а если и любил, то никогда не говорил ей об этом. Зато говорил, что такая жизнь предназначена для одиноких людей. На корабле кипела жизнь, а уединение было редкостью, и все же все люди на нем были одиночками. Это были люди, которые могли жить на море, вдали от общества, наедине с собой.

Так что нет, она не думала, что он когда-либо знал любовь. Но это не означало, что он не знал похоти — или не удовлетворял ее.

Увидев, что Биргит оценила неприкрытый интерес своего брата, Ольга рассмеялась и похлопала его по плечу.

— Иди, если, конечно, девушка этого хочет.

Михкель схватил девушку за руку.

— Ты позволишь мне, красавица?

Глаза девушки обратились к Ольге, как бы спрашивая разрешения.

— Если хочешь сама. Выбор за тобой, kullake.

— Я хочу, — сказала она Михкелю, застенчиво наклонив голову. — Очень.

Михкель взял кувшин из ее рук и поставил на стол.

— Тогда приходи. Я долго был в море. — Он встал и обнял Биргит за талию, затем снова повернулся к Ольге. — Я найду тебя позже, Оля.

— Тебе не придется искать меня, Мика. В конце концов, это мой дом.

— оОо~

Ольга поднялась со стула Леифа, сошла с платформы и встала между парой, которая пришла за советом. Муж только что поднял руку на жену, которая носила его ребенка. Повернувшись к мужчине, она положила руки ему на грудь и заставила его сделать шаг назад. Ольга чувствовала, как Ульв позади нее пошевелился, готовый прийти на помощь, если мужчина сочтет ее жест грубым.

— Эрик, — проговорила она. — Не усугубляй недовольство Арвы. Женатый мужчина, который сеет семя вне своего дома, должен отвечать перед женой. Мужчина, который бьет беременную женщину, должен ответить перед кланом.

— Это мой клан, а не ее, — проворчал Эрик. Но успокоился, и Ольга отступила назад.

Арву привезли в Гетланд в теле ее матери, на корабле, в качестве рабыни. Когда Леиф освободил рабов Гетланда, ее мать продолжила делать то, чем занималась изначально: ткать. Ее, как и ее дочь, приняли в общину как свободных женщин.

Однако они отличались от жителей Гетланда. Большинство из них видели людей, подобных Арве и ее сородичам, только когда торговцы приходили в порт. Кожа Арвы была цвета бронзы, а глаза — черными, как и ее волосы, густые и тяжелые, блестевшие, как хорошо отполированное дерево.

Ольга видела, как Арва превратилась в молодую женщину, видела, как молодых людей тянуло к ее экзотической красоте. Однако только Эрик решился ухаживать за ней всерьез после смерти своей первой жены.

Теперь они поженились и ждали своего первого ребенка. И Эрик совершил ошибку.

Арва едва подняла глаза, когда говорила, прося о наказании. Ольга была уверена, что удар, который Эрик чуть не нанес своей жене уже здесь, в зале, перед троном ярла, не стал бы первым в их семье. Ольга знала это с такой же уверенностью, с какой знала свое собственное имя. Она хорошо помнила, как болят такие удары, как горит кожа и болят мышцы, как наливается отеком синяк.

Она была замужем один раз до Леифа, и этот мужчина преподал ей много суровых уроков.

Ольга знала Эрика большую часть его жизни. Какое-то время он дружил с Магни, пока их интересы не разошлись. Она была рада их отчуждению. Эрик был из тех парней, которые создают проблемы и перекладывают вину на других, избегая последствий любой ценой.

Когда он сошелся с Арвой, Ольга подумала, что, возможно, он перерос эту черту своего характера. Очевидно, что нет. Чтобы ответить на его замечание, она сказала:

— Арва — такой же твой клан, как и я, Эрик Эрикссон. Я тоже не была рождена в этом мире. Я тоже когда-то была в плену у другого — у Леифа. Станешь ли ты утверждать, что я не принадлежу к клану моего мужа? К клану твоего ярла?

Лицо Эрика стало пунцовым, и он опустил взгляд на свои ботинки — но не раньше, чем бросил на нее ледяной взгляд.

Ольга повернулась к его притихшей жене.

— Ты молодец, что рассказала всем о случившемся, Арва.

Интересно, что Арва требовала наказание за неверность, а не за насилие. Ольге показалось, что она поняла, почему. Если бы Арва заявила, что Эрик избивал ее, беременную, последствия были бы для него тяжелыми. Несмотря на обычаи и жестокость, несмотря на отношение к плотской любви и суровые наказания, люди Гетланда относились к своим семьям с нежностью. Они заботились о матерях, любили детей и уважали женщин, будь то жены, матери, Девы-защитницы или кто угодно.

Арва любила Эрика. Она хотела сделать его лучше, но не хотела, чтобы ему было больно. Так что она нанесла меньшее оскорбление. Но Арва была наивна и играла в опасную игру. Мужчина, который однажды избил женщину, сделает это снова. И если такого человека судить публично, большой шанс, что он сделает это снова — теперь потому что стыд обратится в гнев.

Значит, Ольге следовало погасить этот огонь.

— Ты считаешь заявление своей жены ложью, Эрик?

— Нет. У мужчины есть потребности, а она их не удовлетворяет.

Теперь Арва подняла глаза, чтобы посмотреть на Ольгу.

— Это неправильно — приходить ко мне, когда во мне растет малыш. Это неправильно.

— Видишь? — тон Эрика был воинственным, почти раздраженным. — Если бы она была из моего клана, она бы такое не говорила.

Хоть Арва и всю свою жизнь прожила в Гетланде, ее мать, очевидно, сохранила кое-что из старых привычек. Жители Гетланда не верили, что мать или ребенок пострадают, если муж ляжет с беременной женой. Ольга знала, что это нормально. Леиф и она часто делили постель, пока ее живот не стал слишком большим.

Эта вера была пережитком той жизни,