Там, в гостях - Кристофер Ишервуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подобные разговоры Амброз заводит только в присутствии Джеффри, которому лукаво улыбается. Однако у меня есть чувство, что он говорит отчасти серьезно. Для него эти заявления хотя бы в поэтическом смысле, но правдивы. И Джеффри – идеальный слушатель. Есть в нем что-то такое детское, что заставляет его верить в это королевство Амброза и переноситься туда, как ребенок переносится в сказку про фей. Хотя это не мешает ему поносить Амброза: «Старый содомит! Растлитель мальчиков! Мужеложец!»
А вообще Джеффри ненавидит женщин так, как умеет ненавидеть их только гетеросексуал; по сравнению с его презрением умеренная неприязнь Амброза – просто благодушие. И время от времени Джеффри выдает свои чувства. Спонтанно и вроде даже не сознавая, в чем признается, он одобрительно бормочет: «Вот так да, так и надо с этими сучками!»
Неудивительно, что Джеффри нравится в королевстве Амброза! Во-первых, он стал бы неоспоримым фаворитом всех женщин. А после, насладившись ими в уединении гетеросексуальных гетто, выплеснул бы свою злобу на публике, прикидываясь жертвой сексуального рабства. Право же, Амброз как будто только ради Джеффри и придумал свое королевство.
Наконец Вальдемар сумел вытянуть из Ганса правду о том, как тот поранил руку. Жаль, я при этом не присутствовал; мы с Гансом еще плохо знаем друг друга. Как бы там ни было, Ганс явно не возражал, чтобы Вальдемар поведал потом всю историю мне.
Начал Ганс с описания своей жизни после знакомства с Амброзом. Сказал, что нам с Вальдемаром ни за что не понять, каким диким, неуправляемым и упрямым становится Амброз в большом городе; то ли дело, когда он на острове, вдали от щупалец соблазна. Однако тут Ганс ошибся: я вполне себе все представляю.
(Насколько я могу судить, упрямство Амброза сводится к его непреклонности в плане вежливости. Он требует ее героически, нисколько не страшась последствий. Его никак не запугать; хочешь получить от него денег, тогда либо проси вежливо, либо просто избей до потери сознания и обчисть карманы. Казалось бы, что тут сложного – сказать «пожалуйста»? К несчастью, Амброз требует этого от мужчин и парней, завсегдатаев самых крутых кабаков из самых крутых частей города. Подобной простоты им не понять; им мерещится подвох. Вот они и не хотят рисковать; им куда проще и безопаснее поколотить Амброза.)
Ганс говорит, что эта беда поджидала их в каждом городе, где они бывали. Амброз оказывался в опасности всякий раз, когда отправлялся гулять по улицам один, а постоянно уследить за ним Ганс не мог. Амброз придумал уловку: они вместе возвращались в отель, а потом, под утро, когда Ганс засыпал, снова уходил гулять. Или же выпивал с Гансом допоздна, пока тот не валился лицом на стол, и оставлял его. Как это, должно быть, унизительно: очухиваешься в иностранном кабаке, а кругом только ухмыляющиеся морды, и никто не может или не хочет сказать, куда делся Амброз. Причем Амброз вряд ли сбегал со злым умыслом; просто он не мог подолгу усидеть на месте.
На трезвую голову Амброз был в общем согласен с Гансом в том, что их образ жизни чересчур изнурителен. И вот, прибыв в Афины, они поговорили и придумали блестящий план. Амброз перестанет шляться по кабакам и рисковать жизнью; вместо этого он купит себе собственный кабак, где и станет пить ночи напролет под присмотром Ганса или его заместителя, который будет гонять неугодных. Устроить это было довольно просто и даже недорого. В беднейших районах города было полно маленьких кабаков по разумным ценам. Имелась лишь одна загвоздка: юрист Амброза сказал, что иметь дело с полицией и муниципальными властями будет куда проще, если владельцем заведения поставить местного.
Так в картину вписался Алеко. Амброз как только встретил его, уже понял: вот идеальный кандидат во владельцы кабака. Разумеется, звучит просто безумно, но так ведь Амброз – это шекспировский король, а у Шекспира короли – те, которых изгоняют, – заводят себе фаворитов. Особенность отношений короля и фаворита в том, что монарх коварным образом вымещает злость на подданных, подбирая себе в любимчики самого недостойного типа и подначивая его вести себя как можно хуже.
Едва кабак подобрали, деньги заплатили, а бумаги подписали, как Алеко принялся вовсю пользоваться своим официальным положением. Начал строить из себя настоящего владельца. При любой возможности помыкал Гансом на людях. (Ганс говорит, что Алеко ревновал к нему с первой минуты знакомства.) А помыкать Гансом было просто, ведь тот в новом предприятии стал барменом, тогда как Алеко – на бумаге и в глазах мира – хозяином.
Как-то вечером Ганс с Амброзом и Алеко выпивали и засиделись допоздна. К тому времени посетители разошлись. Ганс решил, что они втроем уже добрые приятели – настолько, насколько это было возможно, – и принялся рассказывать о почившей матери, как сильно был к ней привязан. Он точно уже не помнит, что было в разговоре, потому что проходил он частично на немецком и частично на греческом. Ганс как мог старался угодить Алеко и в меру способностей говорил на греческом, чтобы тот не оставался в стороне от беседы, а на немецкий переходил лишь тогда, когда его подводили познания в местном языке. Амброз переводил его слова для Алеко, который, кстати, не больно-то прислушивался.
Ганс помнит, как рассказывал на смеси греческого и немецкого о любви матери к меду, о ее пасеке в деревне близ Шпреевальда. В этот момент Алеко, который пил, тоскливо глядя в пустоту и не слушая Ганса, внезапно вскочил на ноги. Его лицо, говорит Ганс, стало диким как у зверя. И Ганс и Амброз так удивились, что не могли пошевелиться. Алеко же, не говоря ни слова, схватил бутылку и разбил ее о голову Ганса. Стекло разбилось, образовав смертоносную «розочку». Ганс был оглушен, кровь заливала ему лицо. Алеко снова ударил. Тогда Амброз схватил стул и оттеснил его прочь. Алеко
