Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Мэри Карр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда отец понимает, что его слушатели готовы сменить тему беседы, он возвращается к начатому рассказу:
– Я понял, что с ним что-то не так, в тот день, когда вернулся с войны. Он стоял в канаве около дома и серпом срезал траву. Еще издалека его увидел. Он тоже меня заметил. Но он виду не подал и режет себе траву как ни в чем не бывало. Трава ему была по грудь. В те дни комары откладывали личинки даже в канавах. Комаров была просто уйма – они могли тебя живьем съесть. Я, черт возьми, даже один раз видел, как комары быка убили. Залетели ему через нос в легкие, и он задохнулся.
– Да, тогда инсектицидов у людей не было, – соглашается Шаг. – Заболел сонной болезнью – пиши пропало.
– В наших краях без всякого сомнения, – соглашается папа. – Разве что только в городах.
Кутер откашливается, а Бен почесывает шею обезьянки, как будто она кошка. Я молчу и с нетерпением жду продолжения рассказа, потому что знаю, что вся эта история – полный вымысел.
– Я подошел к нему, – продолжает отец, – и поздоровался. Он молчит. Продолжает махать серпом, туда-сюда как заводной. Я еще раз с ним поздоровался. Ну и он мне тогда «Здрасте» сказал.
Папа вглядывается вдаль, словно видит перед собой своего отца и внимательно его рассматривает, а тот, в свою очередь, внимательно рассматривает сына.
– И тут он говорит мне: «Я знаю всех своих родственников, но вот тебя что-то не припомню».
– Головой старик поехал, – произносит Кутер.
– Это точно, – говорит отец, Кутер кивает всем остальным, а те кивают в ответ. – Он не знал, кто я, словно ему было столько лет, сколько ей, – отец показывает пальцем на меня, и я выпрямляю спину. Я сижу на перевернутом ведре для наживки и раскладываю по тарелке соленые крекеры с фигурно выдавленным мягким сыром. Жду и не тороплюсь. Бен снова включает обезьянку. Завтра Рождество, и я хочу, чтобы обезьянка била в литавры. Мне кажется, что она с любовью смотрит на меня, словно родственник, с которым долго не встречались.
– Ну а потом-то он тебя признал? – спрашивает Бен.
– Иногда у него голова прояснялась, – отвечает отец, – но большую часть времени он был как потерянный. Бедняга. Ум у него стал совсем недалеким, как отсюда до того аквариума. – Отец показывает на стоящий поблизости аквариум с мелкими рыбками, которые косяком запятых зависли в воде. Отец смеется, словно вспомнив что-то смешное.
– Но это ему нисколько не мешало разъезжать на своем джипе, Том, – говорит ему Бивер Бишоп.
Этот Бишоп был шерифом в округе Джеспер, и лет ему было почти столько же, сколько моему отцу. Папа, изображая Бивера Бишопа, надувает щеки, словно жует табак, и продолжает: «Том, я не хочу, чтобы ты садился в свой джип. Ты слишком стар, чтобы ездить по этим дорогам». А отец качает головой и говорит ему: «Да эти дороги я сам строил». Ну, он так на самом деле и думал. Потому что он вместе с индейцами и чернокожими и даже с китайцами эти дороги строил. Тогда в тех местах деревья росли так плотно, что кошка между ними не пролезет. Бивер не мог с ним не согласиться и говорит: «Том, мы с тобой это знаем, но вот у властей штата Техас другое мнение».
– Да, у нас дороги и люди бывают разные, – говорит тут Кутер: – Я недавно ехал за одним стариком… – но Бен бросает на него испепеляющий взгляд, и Кутер затыкается.
– Бишоп отнял у отца права для управления автомобилем. Так вы думаете, это отца остановило? – Отец смотрит на присутствующих, переводя взгляд с одного на другого. – Черт подери, конечно, нет! Когда ему надо было куда-нибудь поехать, это его не останавливало. Биверу пришлось однажды в воскресенье приехать со своим помощником, который снял с папиного джипа шины. Шериф сказал:
– Миссис Карр, если вам надо поехать в магазин или по делам, мы вас довезем. Но я не могу позволить, чтобы ваш муж ездил по дорогам.
– И как долго все это продолжалось? – поинтересовался Шаг и налил из бутылки в бумажный стаканчик.
Все дружно последовали его примеру. Во время рассказа отцу нравится, когда ему задают вопросы, за исключением тех, которые торопят события. Смысл вопроса Шага в том, чтобы немного поторопить папу. Отец берет с тарелки крекер, и я тут же начинаю намазывать новый, чтобы заполнить пустое место. Отец жует и ждет, пока его приятели закончат передавать друг другу бутылки. Если бы в «клубе лжецов» объявили состязание на то, кто дольше всех промолчит, папа точно бы вышел из него победителем.
– Где-то с год продолжалось, – говорит он наконец. – Иногда он меня узнавал, а иногда нет.
– Он тогда начал залезать на все, что близко стоит. Ну, на сарай или амбар. Приставит лестницу и забирается на крышу. Говорил, что хочет быть ближе к Господу. И он начал ходить во сне. Я по ночам слышал, как он на предметы натыкается. Мать звала меня: «Пит! Он снова гулять пошел. Поймай его», – имитируя свою мать, отец говорит высоким голосом, но в его тоне нет никакой насмешки, которую могут себе позволить некоторые, когда говорят о женщинах. Голос отца звучит очень реалистично. Слыша его слова, четко представляешь себе немного дребезжащий голос сильной и властной старой женщины. – Он мог в кальсонах бежать прямо, как стрела, я за ним едва поспевал. Когда он просыпался ночью, то перво-наперво надевал на голову шляпу. У него был шоколадного цвета стетсон с короткими полями. Я много ночей так бегал за этой шляпой. – Отец замечает, что начинает терять внимание аудитории, и подкидывает что-то интригующее. – Эта шляпа была на нем, когда он умер.
– Ну и дела, – произносит Кутер, – повеситься со шляпой на голове! – Кутеру кажется, что он вставил хорошее замечание.
– Не в этом суть, Кутер, – пожимает плечами Шаг, и они враждебно начинают смотреть друг на друга, словно у них есть нерешенные вопросы. Бен замечает эту враждебность и бьет по столу кулаком так, что виски расплескивается из стаканчиков и обезьянка падает на бок. – Пацаны, сочельник все-таки, – Бен ставит обезьянку на место, но не включает ее. Все терпеливо ждут продолжения рассказа.
– Я спал на веранде, когда услышал, что кто-то ходит по крыше. Может, енот, думаю. Ну и снова засыпаю. Вскоре слышу, что меня мать зовет: «Пит, он снова на крышу забрался». Ну, мы выходим на улицу, смотрим, а он действительно на крыше. Стоит и смотрит на старую сосну, словно на ней кто-то сидит. На голове у отца шляпа, он смотрит вниз на меня и говорит: «Скажи ему, чтобы первым спустился», – и пальцем показывает на что-то на сосне.
– А кто там был? – спрашивает Кутер.
– Понятия не имею. Наверное, он что-то себе выдумал. Мать вынесла из дома соты с медом, потому что при помощи меда она его уже неоднократно заставляла спускаться с крыши. Я прислонил лестницу к стене и начал по ней подниматься. В ту ночь была полная луна, и когда я поднялся по лестнице достаточно высоко, чтобы рассмотреть пуговицы на его кальсонах и темные пятна от пота на стетсоне, отец снова заговорил. – Папа задумчиво смотрит на лампу, вокруг которой вьются мотыльки. Его лицо принимает выражение лица его отца. Он словно становится наполовину индейцем, наполовину ирландцем. – «Убирайся к чертовой матери с моей земли. Сын, принеси мне ружье». Вот что говорит отец. И это были последние его слова. Он наступил на прогнившую доску и упал сквозь крышу. Его тело было таким худым, что его голова застряла в дырке. Он застрял так, что его голова не пролезла в дырку. Когда я к нему подошел, он был уже мертв. Смотрел мертвыми глазами на ветки сосны, и язык у него вывалился. А шляпа все еще была на голове, – отец постукивает концом сигареты «Кэмел» по столу. Это постукивание означает точку в его рассказе.
– Ну и смерть! – произносит Бен.
– Хорошей смерти не бывает, – говорит Шаг. – Обидно, Пит, что вам с матерью пришлось при всем этом присутствовать. – Произнося эти слова, Шаг не смотрит на отца. Все присутствующие пожимают плечами.
В это время я вспоминаю обо всех смертях и несчастных случаях, которые видела за последнее время. Я представляю себе бабушку, когда я нашла ее в кровати с ползающими по ней муравьями, и Лишу, когда она с отсутствующим видом сидела на песке. Я даже вспоминаю о матери, которая лежит дома в кровати рядом с шаткой Эйфелевой башней из книг. Потом представляю себе маму в кровати с лицом бабушки. Я даже забыла о том, где нахожусь, так папа хорошо соврал. В то же время я стала еще более сознательной и сконцентрированной, что говорит о том, что ложь может помочь вам понять правду. Я сижу на перевернутом ведерке для наживки в тени моего отца. Мои глаза находятся на уровне стола, и я думаю о том, как моя мать лежит в кровати мертвая.
Я открываю рот, и у меня вырывается вопрос. Я еще не закончила говорить, но уже знаю, что его не стоит задавать. Я спрашиваю отца о том, что происходит с человеком после смерти.
Шаг бросает на меня суровый взгляд. Бен – баптист и не любит шуток по поводу своей религии, а папа порой себе их позволяет. Он иногда тонким голосом распевает выдуманную им песню: «Иисусик, мой дружок, передай-ка пирожок»[25]. Бена раздражает, когда отец поет эту песню, но при этом Бен понимает, что настоящий баптист не должен напрягаться по поводу таких антирелигиозных шуток. Когда это происходит, Бен неожиданно вспоминает, что ему надо заехать в магазин за молоком или идти стричься, и встреча «клуба лжецов» заканчивается. Поэтому никто не хочет, чтобы мой отец начал развивать свои теории по поводу рая. Именно поэтому Шаг с неодобрением встречает мой вопрос.