Дорога на Берлин - К. Осипов

Екатерина жестом прервала разглагольствования Грибова.

— Спасибо, друг мой. Ты можешь теперь итти. Я хочу кое-что побеседовать с господином Шатиловым.

Когда дверь за Грибовым закрылась, княгиня протянула Шатилову руку. Тот почтительно поцеловал ее.

— Садитесь, — сказала Екатерина, опускаясь снова в кресло. — Вы удивлены, признайтесь? Я понималь это. Но мне хотелось услышать от вас подробности о замечательной баталии. После вас приехал Еропкин, он мне рассказал немного, но я желаю слышать от вас.

— Мне очень лестно сие, — поклонился Шатилов. — Что интересует ваше высочество?

Екатерина вместо ответа взяла одну из лежащих на столе книг.

— Вы, русские, любите прямо приступать к делу. Это очень хорошо. А книги ваши написаны иначе. В них многое трудно понять, Вот, например, этот духовный книга «Камень веры». Тут мне не все ясное.

Она перелистала несколько страниц, но вдруг снова отложила книгу и с лукавой улыбкой посмотрела на Шатилова.

— Про вас говорят, что вы есть вовсе равнодушны к женщинам. Правда ли это?

Алексей Никитич в растерянности молчал. Он все больше терялся в догадках. Ясно было, что великая княгиня не зря заинтересовалась им. Но зачем он ей понадобился? Он вспомнил многочисленные рассказы Ивонина о дворцовых интригах. Перспектива стать участником одной из них совсем не прельщала его.

— Я очень одинока в Петербурге, господин премьер-майор, — тихо сказала великая княгиня. — Вы мне кажетесь как честный и порядочный человек. И сегодня у меня такое состояние души, что хочется поговорить о своей жизни. Вы не откажетесь быть мой слушатель?

Голос ее звучал просто и доверчиво. У Шатилова мелькнула мысль: «Может, она и в самом деле не имеет других целей, кроме как побеседовать с новым человеком?» Он приготовился со вниманием слушать.

— Сегодня, во время этого шумного бала, — задумчиво говорила Екатерина, — мне сделалось очень грустно, и я ушла сюда. Я вспомнила себя девочкой. У меня была золотуха, и потому стало искривление спины. До одиннадцати лет я носила корсет. На вечерах я не танцовала и не играла, как другие дети, и мне всегда бывало так же грустно, как отчего-то есть сегодня… Когда мне исполнилось семь лет, родители сказали, что я уже большая, и отняли у меня все куклы. И это мне было очень жаль.

Великая княгиня словно забыла о присутствии Шатилова и целиком отдалась воспоминаниям.

— Когда прибыло приглашение ехать в Россию, мои родители, сочтя это большим авантажем, очень волновались. А мне было все равно. Но когда мы ехали через Берлин, я поняла, что теперь я уже не прежний маленький принцесса. Мне было тогда четырнадцать лет, но король Фридрих пожелал меня видеть, пригласил нас с матушкой на вечер, посадил подле себя и все время ухаживал. Помню, я передал кому-то вазу с вареньем. Король сказал: «Примите эту вазу из рук амуров и граций». О, король никогда не упускает случая привлечь к себе человека, который может быть ему полезный!

Алексей Никитич невольно подался вперед. Не служат ли эти слова ключом к неожиданной аудиенции? Давешние предположения снова заворошились в нем. Между тем Екатерина как ни в чем не бывало продолжала рассказ все тем же мерным, задумчивым голосом:

— На русской границе нас ждали роскошные сани. Я не знала, как надо влезать в них, и Нарышкин, сопровождавший нас с матушкой, сказал: «Il faut enjamber»[22], и это слово очень насмешило меня. Когда мы приехали в Петербург, государыня возложила на меня и на мою матушку ордена святой Екатерины. А на следующий день я заболела плевритом. Мне шестнадцать разов пускали кровь, пока нарыв не лопнул. Тетушка Елизавета Петровна прислала мне зато бриллиантовые серьги в двадцать пять тысячей. Помню я тоже, что когда было венчанье, графиня Чернышева прошептала что-то моему жениху, а тот ответил: «Убирайтесь, какой вздор!» После я узнала, что есть поверье: кто первый повернет голову, когда венчаемые будут стоять перед священником, тот первый умрет. Графиня Чернышева хотела, чтобы я первая умерла.

Екатерина умолкла. Воспоминания, нарочито вызванные ею в памяти, незаметно приобрели над нею власть. Живо представилась ей молодость и она, тогдашняя, безучастно относившаяся к жениху, помнившая лишь о том, что нужно сделать карьеру, и потому старавшаяся всем нравиться.

Но сейчас не время отдаваться воспоминаниям. Сейчас надо кончить это маленькое дело…

Слегка вздохнув, великая княгиня прерывает затянувшуюся паузу:

— Скажите, господин премьер-майор, читали ли вы когда-нибудь книгу «Tiran ie blanc»[23]. Мне очень нравилась там принцесса с такой белой кожей, что когда она пила вино, было видно, как оно течет у нее в горле. Когда я приехала, сударь, я была такова: искренняя и откровенная, открытая для каждого. Gott im Himmel![24] Меня скоро отучили от этой привычки. Меня много бранили, обходились со мной грубо, а что касается внимания и любезности, меня не приучили к ним, и, главное, я не имела права ни в чем поступать по-своему. Всякая крестьянка имела больше воли, чем я. Как-то весной я велела выставить окна; за это статс-дам Крузе учинила мне большущий нагоняй, потому что у государыни окна еще не выставили.

Дверь в боскет тихо открылась, и вошел слуга, неся кофе и печенье. Во время наступившей паузы Шатилов тщетно пытался собрать мысли. Рассказ великой княгини возымел свое действие. Одинокая, оскорбляемая, преследуемая женщина… Такой предстала перед ним Екатерина, и этот внезапно возникший образ заставил умолкнуть его всегдашнюю рассудочность. А Екатерина тем временем думала о своем злосчастном браке.

В свадебную ночь ее муж, едва очутившись на брачном ложе, уснул и проспал до утра. И так все годы, каждую ночь. Днем он постоянно дрессирует собак, в комнатах не продохнуть, от псиного запаха мутит в голове. Либо же играет в солдатики, в шкафах стоят целые полки крахмаловых и оловянных пехотинцев и кавалеристов. Государственными делами он интересуется мало, если что делает, то почти всегда невпопад. Были минуты, когда он ее слушался, но это были минуты его отчаяния…

Слуга разлил по чашкам кофе и удалился. Великая княгиня быстро опорожнила свою чашку. Шатилов хотел последовать ее примеру, но после первых же глотков почувствовал, что это ему не под силу.

— Очень крепкий? — спросила, улыбаясь, Екатерина. — А я уже привыкла к этому. На пять чашек у меня уходит фунт левонского[25] кофе. И, кажется, только два человека выдерживали такой порция: капрал Левашев, который спас меня, когда обвалился дом Разумовских, в котором я ночевала, и еще голландский негоциант Таген.

Алексей Никитич так и вскинулся.

— Ваше высочество! Дозвольте быть и мне в свою очередь откровенным. Сей господин Таген весьма интересует меня. Что он за человек?

— Что за человек? — Полузакрытые ресницами глаза Екатерины вдруг блеснули. — По моему разумению, это конфидент короля Фридриха.

Шатилов обмер.

— Как?.. Что?.. Ваше высочество! Но если так, то почему же не сообщить графу Шувалову?

И сейчас же осекся, увидев насмешливый, слегка пренебрежительный взгляд императрицы.

— Александр Иваныч поболее нас с вами знает, господин премьер-майор. Зачем же ему еще подручничать? Скажите мне лучше: согласны ли вы есть оказать мне услугу?

— Располагайте мною, ваше высочество. — В голосе Шатилова прозвучало, видимо, некоторое колебание, потому что великая княгиня нахмурилась и посмотрела на него долгим испытующим взглядом.

— Сей господин Таген имеет, знать, некоторые планы касательно сына Анны Леопольдовны, царевича Ивана, ныне в Шлюссельбургской крепости находящегося.

Мгновенно вспомнилась подслушанная им давеча фраза. Значит, он не ошибся. В костюме нимфы был действительно Таген. Но кто же был с ним?

— Я согласен, ваше высочество, — произнес он на этот раз твердым, отчетливым голосом. — Исполню все, что вы прикажете.

— Я не забуду того, господин Шатилов, — сказала Екатерина, протягивая ему руку. Он прикоснулся губами к ее пальцам и невольно поразился теплоте и какому-то особому трепетанию этой руки, словно по ней непрерывно пробегал электрический ток.

— Слушайте же внимательно, господин Шатилов, — сказала великая княгиня новым, жестким и повелительным голосом. — Король Фридрих хочет посадить на русский престол малоумного царевича Ивана, чтобы тем легче своих целей добиваться. Вам надлежит…

Дверь в комнату отворилась, и вошел, вернее, вкатился, быстро семеня своими ножками, Грибов.

— Екатерина Алексеевна! От государыни посланец идет.

Екатерина вся подобралась. Бросив предостерегающий взгляд Шатилову, она заговорила немного ленивым и вместе наивным голосом:

— После битвы при Франкфурте, в которой Фридрих тяжкое поражение имел, генерал Браун говорил, что, будь он король, а Фридрих генерал, он бы ни одного раза больше не доверил Фридриху командовать войском. Что же теперь, после Кунерсдорфа, можно сказать о военных качествах прусского короля, хотя он ими столь кичится?