Крымский Ковчег - Александр Прокопович

Гигант уже поднялся в кабину и бесшумно двинул – в сторону центра. Не торопясь, а и десяти секунд не прошло – точка в конце проспекта.

Антон опустился на камни мостовой. Рядом лежал булыжник, вывороченный сапогом водителя трицикла. Намеки нужно понимать. До Антона наконец-то дошло, что именно ему сказал водитель. Это было странно. Как проявившийся негатив, так же отчетливо Антон осознал смысл фразы, которую минуту назад не пытался запомнить, да и не мог понять. «Дворник тебе поможет».

Ну да, кто же еще? Дворник. На этот раз Изя не соврал.

Повернуть назад. Только отдышаться, встать и – до ворот Периметра рукой подать. Сейчас, как же! Стрельцов тяжело встал, выдохнул, поправил сумку на ремне и шагнул в сторону центра. Не потому, что смел, и не потому, что упрям. Стрельцов разучился жить без своей Елены. Ему было плохо, когда он просто пытался себе представить, как это – без нее? Так привыкают к тому, что утром светает, так больно, если скажут – дальше только ночь. Антон просто хотел, чтобы не было больно. Больше ничего.

Стрельцов свернул во дворы. Это Дворник может ездить по Кутузовскому, Антон рисковать не будет. Пусть пока еще не видно машин, пусть и рано, он по проверенному маршруту – дворами, мимо поросшей красным мхом трансформаторной будки, по берегу Ловчего озера. На самом деле, какое оно озеро – так, вечная лужа на прогнувшемся асфальте. Пусть в Москве не бывало совсем уж жарко, но и того, что бывало, должно было хватить, чтобы осушить озеро глубиной в пару сантиметров. Должно было, но не хватало, вероятно, нужно было что-то помощнее солнца для такой работы.

Еще комары. Не кусаются, вьются в воздухе – прямо перед глазами, пытаются сбить с пути.

Убогая тропинка между озером и будкой, чуть правее в сторону – красный мох вопьется, никакая ткань не убережет – взрежет, вгрызется и не отпустит. Чуть левее – озеро, на то и ловчее, выбросит волну – и откуда возьмется на такой глубине, – затопит, сшибет с ног, не выпустит, затянет на свое дно – захлебнешься в столовой ложке дворовой воды. И не останется ничего – ни одежды, ни костей, так же будут слегка дрожать волоски мха, так же время от времени пробегать рябь по поверхности.

С последнего раза – ничего не изменилось. Антон шел не думая, ноги сами помнили – шаг рядом с битым кирпичом, теперь прыгнуть в сторону канализационного люка, но не наступить. Теперь в сторону грибка на детской площадке – точно по прямой от люка, и можно будет отдышаться. Дальше будет легче – с этой стороны Кутузовского, если не нарваться на охотящегося падшего, можно ходить без опаски.

Комары кончились. Как отрезало. Антон медленно повернул голову – в этом месте, под вылинявшим мухомором, он переводил дыхание каждый раз, пройдя мимо озера. Он как раз собирался выкурить сигарету – так хорошо, так сладко затянуться, только что пройдя по краешку беды… Комары не боялись сигаретного дыма, но каждый раз, закуривая здесь, он надеялся – вдруг улетят. На этот раз получилось – комары сгинули, одна незадача – он еще даже зажигалку не вытащил.

Есть такая штука – поверхностное натяжение. В детстве Антон обожал наливать в стакан воды чуть больше, чем он должен был бы вместить. Смотреть сквозь миллиметровую стеночку влаги, возвышающуюся над краем стекла. Сейчас детская забава превращалась в кошмар.

Ловчее озеро уже не было лужей. Вода поднималась, не разливаясь по двору – хрустальной колонной, вверх, немного кренясь то влево, то вправо. Надо бы бежать, только по Москве бегать нельзя. На испугавшегося много охотников – вмиг проснутся, прилетят. Что угодно, а бежать в этом городе нельзя.

Антон боком двинулся с места. Слева в доме – арка, выход на проспект, если что, можно укрыться, у каждой твари в Москве своя территория, вопрос только в том, где именно проходит граница… Стрельцов двинулся к арке, хотя заходить под них не посоветует ни один ходок. Пока прямо – подальше от озера. Считать. Один шаг, второй… Сам себе загадал – если сто шагов сделаю и ничего не случится, значит – спасся. Сотня шагов прошла, пошла вторая, и тут ударило. Вода, кажется, забыла, что должна быть мягкой, податливой, ударила по земле – жестянкой в бетон, зашипела и поползла – прямо, не замечая ложбинок и трещинок, подъемов и спусков, к Антону, ближе и ближе – нестрашный, веселый ручеек.

Антон все-таки побежал – в то, что расстояние может его спасти, он уже не верил, лишь надеялся, что на проспект ручей не выползет. Там другое. Чужая земля, Ловчее туда сунуться не должно. Только и до арки ему было не добежать.

Поток взобрался на выступ асфальта, брызнул, перекатываясь через решетку водостока, не потерял ни капли и почти достал Антона – выпустил тонюсенькие волокна-струйки, еще немного – и потянет в озеро…

До арки уже было совсем чуток, до арки уже было не добраться никогда, когда что-то в глубине её взвизгнуло, невидимое еще рванулось и вылетело во двор. Лоснящийся серый «мерседес» тормознул перед Антоном, чуть не сбил с ног открывшейся дверцей.

– Антоха, залезай, а то ноги промочишь!

Прыгнул, перелетел – оттолкнулся двумя ногами, боком сразу в салон, в объятия кожи и прохлады. Поток остановился у колес и вдруг зажил обычной жизнью воды – разливаясь по впадинам и трещинкам старого московского двора…

Антон закрыл дверь и откинулся на сиденье. Водитель вывернул руль, и машина юркнула обратно в арку. Господин Воронин, падший и деловой партнер Антона Стрельцова, только что спас своему контрагенту жизнь. Теперь Антон был ему должен. В Москве с человеком может случиться много чего плохого, и мало что из этого хуже того, что случилось с Антоном Стрельцовым. Он был должен падшему.

Антон, как и любой другой торговец, начинал с драфта. Если бы с деньгами было чуть-чуть лучше, то есть если бы их было хоть сколько-то, Стрельцов не поехал бы в Кубинку. Балтийская республика пыталась жить мирной жизнью, в которой профессия Стрельцова – биохимик – не угадывалась.

Быть может, Антон нашел бы что-то еще, если бы его лаборатория последний месяц своей жизни не работала в двадцати метрах от Периметра. В руки комитетчиков попала черная гончая – одно из созданий падших. Судя по тому, что в лаборатории военных оказалось раза в четыре больше, чем собственно ученых, добыча была и вправду ценная.

Труп создания начали исследовать, пытаясь просто разложить на знакомые части: сердце, печень – налево, желудок, почки – направо.

Антон занимался более тонкими материями – он пытался что-то найти на клеточном уровне. Отчет Стрельцова военные изъяли прямо из компа, не дожидаясь, пока молодой ученый решит его распечатать.

У гончей было все в порядке с органами. То есть все как у любой собаки, с поправкой на то, что в холке она была под полтора метра и весила не меньше центнера. Черные гончие были красивы – лебединые шеи, длинная блестящая шерсть, клиновидная голова, огромные глаза немного навыкате… Особенно вся эта красота должна была впечатлять в движении, когда стая гончих накатывалась на жертву. На самом деле по экстерьеру черные гончие были куда как ближе к борзым, но название приклеилось, и менять его уже никто не собирался.

Как позже узнал Антон, этот экземпляр был получен – по случаю. Свора атаковала ходока у самого Периметра. Ходок не выжил, зато один из псов перемахнул ворота и попал под прицельный огонь таманцев. В теории зенитный пулемет должен был просто разорвать его тело на части. Только в теории.

То, что увидел Антон, мало что объясняло, кроме того, что если где-то существует библиотека, в которой стоят все написанные человечеством учебники, то в ней явно не хватает еще пары залов.

Оказалось, существует как минимум еще один принцип создания живых существ. Именно создания: существо, которое лежало в наглухо запаянной капсуле под охраной отделения спецназовцев, не могло быть продуктом никакой эволюции.

Стрельцов мог бы довольно долго говорить, чего именно ему не удалось обнаружить, и что в любом случае должно присутствовать в каком угодно живом существе. Все было нормально, пока Антон не перешел на внутриклеточный уровень. Уже после того, как Стрельцов убедил себя, что не сошел с ума, он принялся за отчет, прекрасно понимая, что ни один ученый не прочтет его дальше первой строчки, гласившей, что в исследуемом образце материала не удалось обнаружить ни одной органеллы: ни ядра, ни митохондрий – ничего. Никто никогда не сможет расшифровать геном черной гончей просто потому, что у этого существа не было генов. Практически это был макет живого существа, которое так и должно было оставаться макетом, но вместо этого не просто жило, но охотилось и, если верить тому, что рассказывали ходоки, – размножалось.

Клетки были заполнены раствором, который не поддавался анализу, будто состоял из какого-нибудь первичного вещества – неделимого, неанализируемого и… Кое-что Антон все-таки выяснил – оно горело. Точнее, исчезало, стоило температуре подняться до двухсот семидесяти трех градусов.