Властелин Руси - Андрей Посняков

Кто-то из солидных купцов, отвлекшись от рядка, подозвал сбитенщика:

— А налей-ка!

Испил, вытер бороду:

— Вкусно. Плесни-ка еще, паря.

А сбитенщик, ясно, и рад:

— Пейте на здоровьице, люди добрые! Ой, на яру, на яру… — наклонился к торговцам: — Квакуш, говорят, как станет князем, торговлишку поднимет высоко! От бояр защитит и от нахапников.

— Квакуш? — Купчина, тот самый, что первый подозвал сбитенщика, с усмешкой прищурил глаза. — Так он, говорят, зело на голову слаб.

Остальные обидно засмеялись.

— Ничего и не слаб, из зависти врут люди, — тоже посмеялся сбитенщик, понизил голос. — Да и советники у него люди не из последних, вот хоть взять Малибора-кудесника.

— Да, кудесник Малибор умен дюже, — согласно покивали купцы.

— На вече Квакуша в князья выкрикнуть — торговым людям от того одна польза!

— Выкрикнуть, говоришь? Ужо поглядим.

Торговцы чесали бороды и переговаривались. Не к одним купцам подходил сбитенщик, ко многим, везде одно говорил — за Квакуша и Малибора — и не только один он. Много таких было. Бояре знатные о том ведь не думали, вообще, купчин толстобрюхих за людей не считали, не говоря уж об однодворцах и тем паче смердах. Среди своих, бояр да дружинников знатных, порекли — выкрикнуть на княжение ладожского князя Олега. Умен князь и ловок, недаром Вещим прозвали. И порядок у него наведен в Ладоге — дружина сильна. К тому ж дальний поход задумал Олег. В Царьград, не куда-нибудь! От того боярам-дружинникам одна прибыль. А вот что касается смердов да однодворцев…

— И на что нам тот Царьград? — говаривали. — Смертушку только на чужой стороне сыскивать. Мы уж лучше тут будем — вона, видать по всему, лен хорошо уродится и конопля.

— Верно говорите, люди, — кивали, подзуживая народ, сбитенщики-квасники. — Выкрикнем Квакуша нашего — и ни в какой Царьград не пойдем, иначе ж принудит нас Олег ладожский.

Так вот — от одного к другому, к третьему — и разносились по Новгороду слухи. Всетиславу и прочим то ведомо было, да только что толку? Плечами пожимали да насмехались:

— Тю, людишки худые, черные, нешто по-ихнему будет?

А квасники меж тем все наговаривали, все шептали, все разносили слухи…

Хельги-ярл остановился не в самом Новгороде, хоть и звал Всетислав. Расположился на Рюриковом дворище с частью дружины, поболтал с сестрицей — умершего князя вдовой — та беременна была, так снова напомнил: как родится сын, чтоб назвала Ингварем. Потом походил задумчиво по двору, потребовав коня, выехал из ворот на холм, спешился в голубых травах. Захолонуло сердце. Эх, небо синее, густой батюшка-лес, Волхов могучий, бескрайнее Нево-озеро! Да разве ж обоймет, удержит все это человечья длань, хоть и княжеская, да ведь не всемогущая? Что человек перед этими сопками, перед светлым небом, перед вековым бором? Так, игрушка богов… И все же… И все же нужно спешить, нужно стать новгородским князем, ибо без этого снова ввергнется все в пучину кровавых усобиц, как было когда-то до Рюрика.

— Здрав будь, княже, — услышал Хельги у себя за спиной тихий вкрадчивый голос.

Обернулся с усмешкой — давно ждал — скривил губы:

— Что-то не очень ты весел, Онгуз?

— А чего веселиться-то зря, князь? Как ты приказал, все обсказал волхвам.

— Ну?

— Сказали — поговорим. Пусть приходит.

— А что Кармана?

— Тоже к разговору склоняется. Квакуш-то уж больно не люб в граде. Что на голову дурной — о том все судачат. Так что, князь, думаю, разговор будет.

— Вот и отлично. — Хельги ловко вскочил в седло. — Скажи, пусть к вечеру приходят на Заручевье.

Подняв на дыбы коня, ярл погнал его лугом. Летела из-под копыт трава и желтые цветы-одуванчики, а пахло — сосновой смолой, травой-муравой, влажной речною пеной — так пахло, что, казалось, не выдержит, разорвется, грудь.

— Скачи, скачи, князь, — прошептал вслед удаляющему ярлу Онгуз. — А я уж в обрат — слова твои передам, кому надоть.

Вытерев слезящиеся глаза, поправил под рубахой медную куриную лапу, новую, что недавно пожаловал ему волхв Малибор. Вздохнул полной грудью да пошел себе потихоньку вниз, к лодкам. Не дойдя до пристани, свернул к хлебопекам — дымились уже с самого утра круглые, огороженные плетнями печки. Подошел, поздоровался, беседу завел-затеял:

— А что, мужички, под росу-то медвяну не угодили?

— Да уберегли боги!

— Вот и хорошо, вот и славненько. Чего ж вы так раненько сегодня? Нешто в крепости все хлебы поели?

— Так ведь гости, парниша! Ольг-князь с Ладоги, и с ним дружина верная, хорошо, хоть не вся, часть только, а и то человек с полсорока будет.

— С полсорока, говорите… Ну, инда Велес вам в помощь, работнички!

— Лучше уж — Сварог, — пошутил кто-то из хлебопеков. — Огонь в печах веселей гореть будет!

Попрощавшись, Онгуз спустился к лодке, вытащил из кустов весло, оттолкнулся и быстро погреб вниз по реке — к Новгороду. Когда лодка его превратилась в едва заметную точку, подъехал к мужикам-хлебопекам сам Хельги-ярл. Пожелал удачи в работе, поговорил о чем-то и, улыбаясь, поскакал в крепость.

— Говоришь, человек с полсорока? — волхв Мали-бор задумчиво переспросил Онгуза. Усмехнулся. — Не велика и дружина…

— Дело не в том, велика или нет, иногда и обученности вполне хватит, — войдя в дверь, резонно заявила Кармана.

Малибор вздрогнул — вот уж проныра-ведьма, все про всех ведает!

— Не так уж они и обучены, — пожал плечами Онгуз. — Это молодшая дружина, отроки-гриди, старших-то да обученных Хельги-князь у себя в Ладоге оставил. Неспокойно, чай, там — в князей стрелы мечут.

— Так ведь промахнулся твой стрелок-человечек!

— Ну, так что? Все равно опаска у князя осталась. Не один, так другой, не тот, так этот. Вот и поостерегся дружину всю с собой забирать.

— Он верно говорит, — усевшись на сундук, заметила жрица. Темные глаза ее смотрели пытливо и строго. — И где Хельги-князь объявил встречу?

— В Заручевье.

— В Заручевье? — подавшись вперед, переспросила Кармана. — Так это ж у нас… А что же он? Мог назначить и на том берегу, в крепости, или рядом.

— Не хочет лишних ушей, — улыбнулся Онгуз. — Не всем он в крепости доверяет.

— Правильно делает, — засмеявшись, кивнул Малибор. — Я б на его месте тоже не доверял тамошним, особенно толстяку Хаснульфу. Этот-то родную мать запродаст за кружку пива.

— Да, Хаснульф ладожан не жалует. Как бы только не снюхался с Всетиславом, — Кармана скривила губы. — Старик женил наконец свою обманную вдовицу-внучку?

— Нет еще, — покачал головой Малибор. — Переменил только имя — теперь Алушка нареченная Изяслава, якобы рабыня бывшая, — жрец злобно выдохнул. — Жаль, мы не распознали подмену на тризне! Тогда мало бы Всетиславу не показалось.

— Пить надо было меньше, — сварливо огрызнулась старуха.

— Кто бы говорил! — ответил волхв. — Ладно, хватит собачиться, мать. Давай-ко лучше помыслим, что нам вечером делать на Заручевье.

— И то дело. — Кармана согласно кивнула и бросила подозрительный взгляд на Онгуза.

— Ты еще здесь, парень? Пожди здесь, во дворе, потом, как поговорим, кликнем. — Она проводила парня глазами, дождалась, когда притворилась за ним дверь, и снова взглянула на Малибора. Поинтересовалась, куда это запропастился молодой волхв, посланец самого Вельведа.

— Рабыню он вчерась на торгу прикупил, — ухмыльнулся жрец. — В амбар увел, тешиться.

— То-то она там орет — слыхала.

— Так он и кнуты с собой взял, и ножи всякие. Вельвед-волхв тоже, помнится, любил вытворять такое. Иную девку бывало, так застегает — у той, бедной, аж кожа слезает. Ну, инда пес с ним, пущай себе тешится, нам он умничаньем своим не мешает.

— Верно, — Кармана кивнула. — И то сказать — пронырлив больно.

Так и не позвали в избу молодого волхва Велимора. А тот и не рвался — сжав от счастья губы, стегал кнутом молодую рабыню, как его самого когда-то стегали волхвы за малейшую провинность.

— Получай, тля! Получай! — растянув губы в гнусной ухмылке, приговаривал Велимор. Вся черная душа его пела, наполняясь извращенно-чувственной радостью истязаний. — Получай, тля! Получай…

Послушав доносившиеся из амбара вопли, Онгуз поднялся со ступенек крыльца и направился к летней печке, что давно уже дымилась под крытым дранкой навесом. Похоже, старый угрюмый слуга пек там вкусные просяные лепешки. Может, и угостит дед?

А в амбаре все вопила дева…

Слуга, гад, дал лепешку, да только старую, зачерствевшую, новых пожалел, хорек старый! Ну и ладно, и старую погрызть пока можно, вот еще бы кваску.

— А может, тебе и бражки, и пива, и медов травчатых? — нехорошо усмехнулся слуга. — Инда хозяин скажет, тогда и дам, уразумел, паря?

Онгуз пожал плечами. Уразумел — чего тут не уразуметь? Хотел было что-нибудь обидное бросить слуге, оскорбить как-нибудь, да не успел, вот ведь незадача какая! Выглянув на крыльцо, уже вовсю кликал его волхв. Быстро поднявшись в избу, Онгуз получил необходимые указания и побежал за пристань, к капищу, где гордо возвышались над Волховом расписанные яркими красками идолы.