Сто братьев - Дональд Антрим

что-то конкретное. Где, например, моя тарелка? Должно быть, оставил на одном из незанятых стульев. И это тоже смешно. Подобные пустяки были везде, куда я ни смотрел. На диванах и креслах накапливались братья, пострадавшие от падений или драк, и библиотека стала напоминать военный госпиталь в ветхом особняке. Один брат стонал на кресле, другой просил воды, добрые самаритяне делали обходы, взбивали подушки и раздавали напитки. Обычное дело к полуночи. Симулировать травму – отличный способ допроситься выпивки в этом доме.

– О! Моя нога! Нога! – вскричал я. Кажется, никто не услышал. Я попрыгал на одной ноге, изображая спазм или растяжение. Наклонился и театрально потер левую голень. Глянул искоса, заметил кто-нибудь или нет. Выпрямился, пошатываясь, как хромой, потряс «больной» ногой и скорчил гримасу – выражение, передающее боль. Ничто не привлекало внимания. Я с трудом сделал пару шагов и тяжело оперся на спинку стула, сказал ближайшему человеку:

– Лестер? Можешь помочь?

– Что случилось, Даг?

– Нога. – Я скривился. Лестер уставился на меня, на мой синяк под глазом и окровавленную рубашку, на обожженную ковром руку. Я объяснил: – Я торопился за корейкой и упал.

– Сочувствую, Даг. Давай присядь. Я тебе помогу. Нет ничего хуже, чем содрать руку о ковер. Наложи потом повязку с витамином Е. Ого, ну и фингал у тебя. Видать, ты не сможешь выйти в воскресенье против «Епископальных священников».

Это мне в голову не приходило. Как удобно получилось.

– Скорее всего. Лодыжка, кажется, опухает.

– Опусти носок, давай-ка посмотрим. Хм-м. Не похоже, что опухает. Так больно?

– Ай! – сказал я, – как я надеялся, убедительно. Лестер надавил на лодыжку в нескольких местах, и каждый раз я драматически вскрикивал: «Полегче!», «Не надо!» и «Больно!»

– Надо приложить лед, – посоветовал он. – И держать повыше, чтобы нога не отекала. Лично я против перевязок. Я убежден, что сустав восстанавливается лучше, когда им можно свободно вращать.

– Согласен.

В кресле было удобно. Я опустил ногу на оттоманку. Электрический свет тускло отражался от окон; наши люстры покачивались на ветру, и казалось, что стекло искрится и сияет. Этот приятный глазу эффект, проявляющийся, когда снаружи темно, без сомнения, вызван тем, что окна очень грязные. Внутрь задувало снег, с подоконников капало. Вокруг шнуров, на которых висели люстры, наматывали круги летучие мыши. Я поискал глазами курящее лицо, но оно уже пропало. Отец наверняка еще вернется, я увижу его и услышу его слова. Час уже был поздний, но мне казалось, что времени для всего еще предостаточно. Я радовался, что наконец сел, и надеялся, что Лестер будет так любезен принести лед для ноги. Я всегда считал его самым обходительным и сострадательным из людей.

– Лед – это то, что надо, – сказал я.

– Давай, Даг, ты пока посидишь тут и расслабишься, а я принесу лед из бара.

– Принесешь, Лестер? Ты так добр, – сказал я, подводя к своей истинной цели. – Лестер, не хочу тебя утруждать, но раз ты идешь в бар – ты же все равно уже идешь? – не мог бы ты прихватить еще и стаканчик виски? Неразбавленный? Заодно?

– Пить во время травмы – так себе идея, Даг. Алкоголь – это анестетик. Не стоит притуплять боль: ты же будешь опираться на лодыжку, тебе надо чувствовать, где болит, а где нет. А то сделаешь еще хуже.

Что за чушь. На него хотелось наорать. Чем он вообще думает? Я же не ребенок! Я взрослый человек и могу сам принимать решения.

– Ну только капельку, Лестер. Пожалуйста? – заканючил я.

– Ох.

– Пожалуйста?

И он ушел. Слава богу. Лестер дружелюбен до невозможности, чем и раздражает. Я же не прям страдаю. А сколько братьев страдают здесь по-настоящему. Я глубоко вдохнул и расслабился на мягком кресле с подлокотниками, разглядывая библиотеку, усеянную павшими, и дожидаясь виски. В чем-то, пожалуй, я и правда страдал. Рука болела, ныло место там, где меня пнул Хайрам; заплывал глаз; когда вернется Лестер, лед можно будет приложить к гематоме. Меня не в первый раз пинает по голове брат. Однажды в припадке грусти и тоски я бросился на пол и потискал пару новеньких рабочих башмаков со стальными носками. Вот тогда было больно.

Температура в красной библиотеке падала. Огонь в камине пылал ярко, но бесполезно. Меня трясло. Из протечек на потолке брызгала вода. На подоконниках нарастали сугробы. Поднялась метель. Я уютно запахнулся в пиджак. Карманы были битком набиты: использованные шприцы, закупоренные ампулы и стетоскоп Барри. С этим я был готов встретить все, что бы ни принесла эта ночь. На трехногом столике рядом с моим креслом лежало несколько книг. Вообразите мою радость, когда среди этих томиков я обнаружил давно утраченное – видимо, кто-то сунул не туда – «Полное руководство по геральдике» Артура Чарльза Фокса-Дэвиса, труд, примечательный не только великолепными иллюстрациями гербов вплоть до двенадцатого века, но и редкостным пылом, с которым автор любовно занимается экзегезой современного стремления найти место для семьи и иерархии в мире, столь безразличном к родословной. Вот моя любимая книга детства. К сожалению, от сырости страницы распухли и слиплись и я, как ни старался, так и не смог открыть кожаную обложку. По всей видимости, кто-то оставил «Полное руководство по геральдике» под протечкой потолка или у открытого окна. Разве можно небрежно относиться к труду такой красоты и важности? Я хочу сказать, что, хотя это и библиотека, причем незаурядная частная библиотека с весьма обширной коллекцией книг (наши поэмы и пьесы эпохи Реставрации, наши патриотические песни и так далее), которые наверняка стоят кучу денег, если их разобрать по порядку, а не сваливать стопками где попало и не оставлять на них кольца влажными коктейльными стаканами… хотя красная библиотека – перворазрядное частное хранилище, здесь с книгами обращаются с беспечностью, граничащей с пренебрежением. Мне трудно не презирать любимых братьев всякий раз, когда я вижу примеры их бытовой деструктивности. А когда размокшие романы, клейменные сигаретами столики, наволочки в кофейных пятнах и потертые гардины напоминают о смерти, мне больше всего хочется в одиночестве прогуляться среди темных и пыльных шкафов.

Как летит время в сих зачарованных коридорах, набитых забытыми сокровищами.

Но сегодняшней ночью, как и во все ночи после ужина, среди шкафов обитают одинокие мужчины; они, извинившись и покинув стол, ненадолго удаляются из общества и пропадают в неосвещенных краях библиотеки. Там, скрывшись в тенях, они прислоняются к полкам или бродят по проходам. Только приглядись – и увидишь, как они вроде бы бесцельно рыскают украдкой, спрятав руки глубоко в карманах, уставившись в пол, пока один не заденет другого и они не смерят друг друга быстрыми взглядами. Странно это и слегка зловеще – это тайное внутрисемейно-гомосексуальное блуждание моих братьев. Не то чтобы я совсем не одобряю подобного. Но почему именно здесь, в родных стенах? Я слышал из своего драного кресла, как их туфли шаркают по паркету. Слышал бормотание и тихое, приглушенное покашливание в недрах проходов.

Очевидно, час уже более поздний, чем я думал. Даже доберман Стрелок не находил себе места. И пришел с обглоданной костью к моему креслу.

– Здравствуй, мальчик.

Стрелок уставился на меня своими глазами. Вблизи он казался гигантским. Шерсть под светом лоснилась, ни грамма жира. Из пасти торчала кость.

– Сидеть? – сказал я.

Зубы Стрелка поблескивали. Он не сел, а подошел еще ближе. Встал рядом с креслом. Сунулся носом над подлокотником, словно собирался уронить кость мне на колени. Но подумывал он не об этом. Кость он так и не выпустил. Она вся была во вмятинах и царапинах от его зубов.

– Хороший песик. – Я медленно и робко поднял руку, чтобы погладить Стрелка. Он зарычал через влажные клыки, не выпуская кость. Я быстро отдернул руку. Стрелок уставился на мою рубашку голодным взглядом, и я решил, что он учуял кровь Максвелла. Из пасти на меня накатывала ужасная вонь. Страх перед животными атавистический, и люди считают, что животные его чувствуют. Точно так же полагал и я. Поблизости не было никого, кто бы меня спас, я остался один в своем кресле, и защищаться нечем, разве что «Полным руководством по геральдике» Артура Чарльза Фокса-Дэвиса.

Так