Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

Он задыхался.

— Нет, к чему эти мысли?

И захлебываясь, со слезами на глазах, он упал к моим коленям.

Я отодвинулась, вспыхнув от досады. О, спасительный рояль!

— У вас должен быть такой добрый характер, — сказал он.

— Еще бы! Иначе я бы уже давно прогнала вас, — ответила я, отворачиваясь со смехом.

Потом я встала, спокойная и удовлетворенная, и отправилась выполнить долг любезности с другими.

Но нужно было уходить.

Уже пора? — сказал его вопросительный взгляд.

— Да, — говорит мама.

Передав все вкратце маме и Дине, я запираюсь в своей комнате и прежде, чем взяться за перо, сижу целый час, закрыв лицо руками, с пальцами в волосах, стараясь отдать себе отчет в своих собственных ощущениях.

Кажется, я понимаю себя!

Бедный Пиетро, — не то, чтоб я ничего не чувствовала к нему, напротив, но я не могу согласиться быть его женой.

Богатства, виллы, музеи всех этих Рисполи, Дориа, Торлониа, Боргезе, Чиара — постоянно давили бы меня. Я прежде всего честолюбива и тщеславна. Приходится сказать, что такое создание любят только потому, что хорошенько не знают его! Если бы его знали, это создание… О, полно! Его все-таки любили бы.

Честолюбие — благородная страсть.

И почему это именно А…, вместо кого-нибудь другого?

И я постоянно повторяю эту фразу, подставляя другое имя.

Суббота, 18 марта. Мне никогда не приходится ни на минуту остаться наедине с А…, — это меня сердит. Я люблю, когда он говорит, что любит меня. С тех пор, как он все высказал мне, я постоянно сижу, опершись локтями на стол, и думаю. Я люблю, может быть. Всегда, когда я утомлена и наполовину дремлю, мне кажется, что я люблю Пиетро. Зачем я так тщеславна? Зачем я честолюбива? Зачем я так рассудительна? Я не способна посвятить минуте удовольствия целые годы величия и удовлетворенного тщеславия.

Да, говорят романисты, но этой минуты удовольствия достаточно, чтобы осветить ее лучами целое существование. О! Нет! Теперь мне холодно, и я люблю, завтра мне будет тепло, и я не буду любить. И от таких изменений температуры зависят судьбы людей!

Уходя, А… говорит: «прощайте» и берет меня за руку, которую не выпускает из своей, делая в то же время десять различных вопросов, чтобы промедлить время.

Все это я сейчас же рассказала маме: я ей все рассказываю.

20-го марта. Я преглупо вела себя сегодня вечером.

Я говорила шепотом с этим повесой и дала повод надеяться на такие вещи, которые никогда не могут исполниться. В обществе — он нисколько не занимает меня; когда же мы остаемся вдвоем, он говорит мне о любви и браке. Он ревнив, до бешенства ревнив. К кому? Ко всем. Я слушаю его речи с высоты моего холодного равнодушия, и в то же время позволяю ему завладеть моей рукой. Я беру его руку, с почти материнским видом, и если он еще не совсем омрачен своей страстью, как он говорит, он должен видеть, что, отталкивая его своими словами, я в то же время удерживаю его взглядами.

И говоря ему, что я никогда не буду любить его, я его люблю, или по крайней мере веду себя так, как будто бы любила его. Я говорю ему всевозможные глупости. Другой был бы доволен, другой человек, постарше, а он разрывает салфетку, ломает две пары щипцов, прорывает холст. Все эти эволюции позволяют мне взять его за руку и сказать ему, что он сумасшедший.

Тогда он глядит на меня с дикой неподвижностью, и взгляд его черных глаз теряется в моих серых глазах. Я говорю ему без всякого смеха: «сделайте гримасу», и он смеется, а я делаю вид, что недовольна.

— Значит, вы меня не любите?

— Нет.

— Я не должен надеяться?

— Боже мой! Да всегда можно надеяться; надежда — в натуре человека, но что до меня, вы ничего от меня не добьетесь. И так как я говорю это смеясь, он уходит до некоторой степени удовлетворенный.

Понедельник 27 марта. Вечером, у нас были гости, между прочим и А…

Опять за роялем… «Я знаю, кто будет иметь у вас успех. Человек, который будет очень терпелив и будет гораздо меньше любить вас. Но вы, вы меня не любите!»

— Нет, — говорю я еще раз.

И наши лица были так близко одно от другого, что я удивляюсь, как не произошло «искры».

— Вот видите! — воскликнул он. — Что тут можно сделать, когда только один любит? Вы холодны, как снег, а я вас люблю.

— Вы меня любите? Нет, но это может прийти.

— Когда?

— Через шесть месяцев.

— О! Через шесть месяцев! Я вас люблю, я с ума схожу, а вы надо мной смеетесь.

— Да, действительно! Вы удивительно догадливы. Послушайте, если бы даже я и любила вас, это было бы все-таки чрезвычайно трудно устроить: я слишком молода, и потом — еще различие религий.

— Ну! Я так и знал! Да ведь у меня тоже будут затруднения, вы думаете — нет?.. Вы не можете меня понять, потому что вы меня не любите. А если бы я предложил вам бежать со мной?

— Что за ужас!

— Постойте… я вам этого не предлагаю. Это ужасно, я знаю, когда не любят. Но если бы вы любили меня, это не было бы для вас так ужасно.

— Не будем больше говорить об этом.

— Да я и не говорю. Я говорил бы вам об этом, если бы вы меня любили.

— Я не люблю вас.

Я не люблю его и в то же время позволяю говорить себе все эти вещи; что за нелепость!

Я предполагаю, что он говорил об этом своему отцу, но был принят не ласково. Я не могу решиться; я не знаю условий, я ни за что в мире не согласилась бы жить в чужой семье. Довольно мне и моей; что бы это было с чужими? Не правда ли — я полна рассудительности для моего возраста.

— Я всюду последую за вами, — сказал он как-то раз, прежде.

— Приезжайте в Ниццу, — сказала я ему сегодня. Он молча опустил голову, и это служит для меня лишним подтверждением того, что он говорил со своим отцом.

— Я совершенно ничего не понимаю. Я люблю — и не люблю.

Четверг, 30 марта. Сегодня запершись на ключ одна в своей комнате, я должна обсудить серьезнейшую вещь.

Вот уже несколько дней в положение мое закралась какая-то фальшь, и почему? Потому что Пиетро просил меня быть его женой, потому что я не отказала ему окончательно, потому что он говорил об этом со своими родителями, потому что с его родителями трудно сговориться об этом, и потому что Висконти сказал следующее.

— Нужно знать, сударыня, где вы хотите выдать дочь свою замуж, — начал Висконти, наговорив похвал богатству и личности Пиетро.

— Право, у меня на этот счет нет никакого определенного понятия, — сказала мама, — и к тому же моя дочь так молода!

— Нет, сударыня, тут нужен решительный ответ. Хотите вы выдать ее замуж за границей или в России?