Сократ - Йозеф Томан

Я притворился, будто не расслышал его последних слов, и со всем пылом приветствовал дорогого гостя.

Но старый философ, не слушая меня, сердито продолжал:

- Мало о ком столько написано за все эти столетия, как обо мне. Один мне рукоплещет, другой свистит и топает ногами, как плохому миму. Тот превозносит, этот ругает... Клянусь псом! Можешь ли ты разобраться во всем этом, если вдобавок сам-то я ничегошеньки не написал?

- Потому я и радуюсь так, Сократ, что ты посетил меня...

- Погоди! Когда я узнал, что ты собираешься писать обо мне роман, да когда объяснили мне, что такое роман, в котором автор якобы имеет право по своему произволу...

- Ну, не совсем, - попытался я возразить, но Сократ не дал мне договорить.

- ... Я сказал себе: присмотри-ка за ним, ступай побеседуй...

- Ты не представляешь, как я этому рад.

- Но сначала я буду ругать тебя! Я возмущен!

- Чем, дорогой Сократ?

- Я ведь слышал, как ты тут разговаривал сам с собой...

- Приношу свои извинения - дурная привычка...

- Э, у меня она тоже была, - отмахнулся Сократ. - Но к делу. С тем, что ты написал обо мне до самого того момента, когда позвали меня мои Афины и я во главе товарищей помчался на агору, я согласен. Но в самом начале второй части - какая ошибка! Будто я забыл Коринну! Откуда ты это взял, гипербореец? Никогда! Ведь то была моя первая настоящая любовь, а она не забывается. Правда, она отравила даже мое искусство... Жизнь перестала меня радовать, обещание изваять Харит для Пропилеев меня тяготило. Однако время рассекает гордиевы узлы лучше всякого меча. Я чувствовал, что и теперь Коринна - больше моя, чем этого зловонного красильщика. Он впряг ее в работу, словно пятого своего раба, а я видел в ней богиню. Да не одну - трех богинь сразу! Причем видел я ее такой в тот миг, когда она была прекрасней всего, и такой она останется во мне навсегда.

- Ты и вознес ее такой над Пропилеями!

- Да - но ты не знаешь, как далеко было до этого, когда я вернулся с военной службы. Фидий похвалил мои рисунки: да, да, мило, мило - слышать его похвалу мне было приятно, ведь рисовал-то я скорее сердцем, чем рукой, - но тут же он заявил, что фриз может подождать, и ну гонять меня, как борзая лисицу!

Сократ поднялся с кресла, прошелся по кабинету своей утиной походкой; босые ступни его грузно шлепали по паркету, плащ развевался на ходу. Он грыз семечки, сплевывая шелуху в цветочные горшки на подоконнике. Глянул на меня своими выпуклыми глазами:

- Видел бы ты, как гонял меня Фидий! Говорил: хочешь быть скульптором будь настоящим! Не просто каменотесом - художником! Ох, и труд же был - без конца единоборствовать с камнем... А тогда для этого было столько возможностей - тучи мраморной пыли стояли над Афинами...

- О каких возможностях ты говоришь, дорогой Сократ?

- Клянусь псом! Вспомни только: после нашей победы над персами на Кипре, под Саламином, вдруг мир, конец персидских войн. В силах ли ты представить себе, что это значило для Афин? Владычество над морем, над островами, портами, морская торговля, богатство!

Незадолго до появления Сократа я решал трудную задачу: как поведать читателю обо всем том, что произошло за эти два десятка лет прежде всего с самим Сократом, но и с Афинами, со всей Элладой. И вот Сократ задает мне тот же вопрос! Пожалуй, можно воспользоваться случаем, чтоб осведомить читателя о событиях тех лет, почерпнув сведения из самого достоверного источника: непосредственно из уст моего героя.

И я попросил Сократа рассказать о том, что он считает самым важным из происходившего в тот далекий век, когда он жил.

Бесхитростный философ легко дал себя уговорить. Он рассказывал, лузгая семечки, а я записывал с таким усердием, что бумага под моим пером едва не дымилась:

- Борьба Перикла с Фукидидом, вождем аристократов, завершилась остракизмом - Фукидид был изгнан из Афин на десять лет. Демократия одержала верх над аристократией. Ты знаешь, конечно, - основу демократии положил Солон. Для нашего мира это было равносильно чуду. Клисфен возвел стены этого здания, а Перикл расширил его и украсил.

- Поначалу он, должно быть, натолкнулся на сопротивление со стороны многих... - осмелился я вставить.

- Еще бы! До сей поры живо помню, как все тогда кипело в Афинах. Могло ли нравиться богачам, что Перикл у них отнимал, а низшим прибавлял и оболов, и власти? Не могло - ты киваешь, и ты прав.

Сократ рассказал, что Перикл хотел сгладить вопиющее различие между богатыми и неимущими. Поддерживая неимущих, он укреплял экономическую, военную и политическую мощь Афин.

Установив бесплатный вход в театры, он дал возможность народу расширить свои горизонты, повысить образованность, улучшить нравы, пробудить в нем любовь к Афинам.

То, что могло быть принято за милостыню, подачку, благотворительность, на деле приносило пользу всей общине; что казалось просто зрелищем поднимало дух народа.

- А что, по-твоему, больше бесило аристократов - убыль денег или власти и авторитета?

- Думаю, то и другое в равной мере, - ответил я.

Сократ засмеялся:

- В равной мере? Нет! Больше всего они ярились на народное собрание, на нашу экклесию. Видишь ли, Перикл превратил экклесию в верховную политическую институцию. Четырежды в месяц собиралась экклесия на холме Пникс и народ голосованием решал все важнейшие вопросы. Пникс стал пугалом для богачей. Там ведь решались и их дела, что сказывалось на их доходах, на их былом влиянии. Периклу было чего опасаться - не только тех аристократов, которые открыто шли против него, но куда более страшного - ибо незримого - недруга. Ходишь по Афинам, ничего подозрительного вроде и нет, а между тем в этой вилле или в той шепчутся, сдвинув головы, девять, человек, одиннадцать человек... Никто даже не знал, сколько их в городе, таких гетерий, таких сборищ богачей-олигархов, тайно присягнувших все силы отдать для свержения демократии и захвата власти...

- Неужели Перикл не боялся их? - удивился я.

- Не могу сказать. Может, боялся, может, нет - во всяком случае действовал без оглядки. - Сократ погладил свою лысину. - Было у Перикла одно свойство, чуть ли не страсть - любил опасность. А быть с народом против тех, кто наверху, чертовски опасно.

- Ну а тысячи талантов, истраченных на строительство? Экклесия проголосовала за них? Ведь это было опасным шагом против полисов - членов морского союза: общая казна, откуда черпал Перикл, складывалась из их взносов. Или я ошибаюсь?

- Нет, нет. Не ошибаешься. Экклесия тоже поняла, что это опасная игра. Но не забывай - Перикл был великий государственный муж и зажигательный оратор. Он привлек народное собрание на свою сторону не описанием того, какими прекрасными станут Афины, а тем, что указал на выгоды, которые получит от строительства афинский народ. Возрастет красота Афин - поднимется и благосостояние всех жителей. Вот чем завоевал он голоса - и голоса восторженные.

Затем Сократ - и сам восторженно - рассказал, как расшевелил Перикл все Афины, всю страну, даже море с островами. Все пришло в движение! Он то и дело являлся в народное собрание с каким-нибудь новым предложением: возвести Длинные стены, расширить гавань в Пирее, увеличить число триер и - строить, строить... "Лукоголовый олимпиец", сказал Сократ, хоть и любил больше всего искусства и философию, отнюдь не был пустым мечтателем. Он обеими ногами прочно стоял на земле и думал об экономической прочности Афин и всей Аттики.

Усевшись снова в кресло и удобно вытянув ноги, Сократ продолжал:

- Представь только, какое оживление внесло строительство одного лишь Парфенона! Надо было добывать мрамор на Пентеликоне, грузить, возить, доставлять на Акрополь, обрабатывать; затем - лес, драгоценные ливанские кедры, слоновая кость из Африки, золото... Перикл дал работу людям на суше и на море. Всем ремесленникам: чеканщикам, каменотесам, скульпторам, живописцам, ткачам - да разве всех перечислишь? Каждого, у кого были здоровые руки и хоть какое-то умение, - каждого занял делом Перикл! Брал от всей страны - но и возвращал всей стране. - Сократ встал, протянул ко мне свои большие, сильные руки. - Вот и я этими самыми руками помогал со рвением, участвуя в великолепных трудах. И горжусь этим, напиши там у себя!

Я был поражен картиной, вставшей передо мной со слов старого философа. И у меня сорвалось удивленное:

- Замечательный человек был Перикл!

- Да, но он был честолюбив и охоч до славы, как все из проклятого рода Алкмеонидов. Забывал о софросине! - Он засмеялся своим чудесным жизнерадостным смехом. - Софросине - великая мудрость человечества, но кто из нас не забывал о ней частенько? Ты, например? - повернулся он ко мне.

- Конечно, дорогой Сократ! На каждом шагу грешу против софросине. Хотя под старость...

- Не говори мне о старости! - расхохотался Сократ. - Я старше тебя на двадцать четыре столетия!

Когда мы насмеялись, он рассказал мне, как в определенные дни посещал кружок Аспасии, к которой ходили знаменитые художники и философы. Там он познакомился с Эврипидом, там началась их большая дружба. С Анаксагором Сократ встречался постоянно. Философ уже написал о том, что некогда, на берегу Илисса, говорил Сократу о богах, и часть его рукописи ходила по рукам в тайных списках, распространяя неверие, хотя в то же самое время возродился величественный храм Афины, Парфенон, а закон по-прежнему карал неверие смертной казнью.