Берега. Роман о семействе Дюморье - Дафна Дюморье

Но Мэри-Энн Кларк была неисправима: ей все казалось, что и она, и ее дети выгадают еще больше, если она откажется от своей ренты и вместо этого обратится к шантажу.

Рента – это слишком предсказуемо, размеренно, скучно; а в шантаже есть восхитительный элемент азарта, который придает жизни такую пикантность; кроме того, как это занятно – перечитать старые нескромные письма и вообразить себе, как получатель покраснеет от стыда, получив снятую копию. «Шальные деньги» могут сильно превысить ее скромную ренту и эти до нелепости крошечные ежеквартальные дивиденды.

Герцог Йоркский уже отправился к праотцам – туда, откуда не шлют и куда не доставляют писем, и Мэри-Энн пришло в голову, что можно попробовать подступиться к его брату герцогу Кембриджскому.

Пускать в ход прежние уловки она не собиралась. Ей уже перевалило за шестьдесят, она бросила старое ремесло. Ни о чем подобном и речи быть не могло. С другой стороны, у нее сохранилась с давних времен парочка посланий от его всеми оплакиваемого покойного брата, посланий очень забавных, и если она вдруг решилась бы опубликовать свои мемуары, то всенепременно включила бы их туда; а один издатель с одной из малоизвестных лондонских улочек уже предложил ей изрядную сумму за единоличное право напечатать ее сочинение в Англии. Перед самым отъездом в Булонь она вела с ним тайные переговоры. За спиной у Джорджа, понятное дело. Ее сыночек, узнай он об этом, конечно, рассвирепел бы. А с другой стороны, какая жалость – в голове у нее столько интересных вещей, и все это уйдет в никуда из-за какого-то дурацкого клочка бумаги, на котором она тридцать лет назад от ума большого поставила свою подпись. Герцога Йоркского уже нет в живых – настал самый подходящий момент нарушить договор. Издатель уже успел намекнуть, что в Лондоне ее книгу ждет сногсшибательный успех; ее имя будет у всех на устах, ее портрет напечатают в газетах, и былая слава, по которой она, сказать по совести, сильно скучала на покое, вернется к ней. А какие она сделает родным подарки! Эллен – пианино, Луи – лабораторию со всем оборудованием, любимым внукам, Кики и этому чертенку Джиги, по пони, а малютке Изабелле – восковых куколок. Ну а себе она, наверное, нашьет новых платьев, а еще заведет экипаж с кучером. Но, честно говоря, главное ее удовольствие будет в другом: сидеть в удобном кресле, набив рот леденцами, читать скандальные рецензии в английских газетах и воображать себе, как краснеют и бесятся те, чьи чувства задела ее на диво цепкая память.

И вот Мэри-Энн устроилась за столом в своей светлой, удобной квартире на главной улице Булони и знай себе посмеивалась, а из-под ее пера на бумагу выливались бойкие слова. Писала она легко, без заминок; в другом конце комнаты вышагивал взад-вперед Луи-Матюрен, напевая себе под нос, а Эллен старательно сметывала детям рубашки.

– Пальцы деревянные, – поддразнила ее мать, заглядывая через плечо. – На арфе играешь как ангел, а сшить ничего, кроме детской рубашонки, не умеешь. Как вспомню, что вы с Джорджем на Тависток-плейс ходили в вышитых платьицах, а теперь полюбуйтесь: сидишь тут, будто швея, тык, тык иголкой – тратишь по неделе на один рукав!

– Протестую, – возразил Луи-Матюрен, внезапно остановившись. – Эллен очень хорошо шьет. Наши дети одеты лучше всех в Булони. Простота – признак породы. Bon sang ne sait mentir. – Он с неподражаемой учтивостью поклонился жене, прижав руку к сердцу, – верный знак того, что в карманах у него опять пусто и вскоре он непременно придет к ней и, невинно глядя на нее голубыми глазами, попросит небольшую сумму на следующие несколько дней.

«Спору нет, мать и впрямь одевала меня в детстве в вышитые платьица, – размышляла Эллен не без горечи. – Да только много ли они принесли мне счастья?» Бедное одинокое дитя, вечно брошенное на попечение слуг, пока мать в парадных покоях принимает гостей. Нет уж, ее, Эллен, дети, никогда не смогут на такое пожаловаться, когда вырастут; она пристально следит за их здоровьем и воспитанием, пусть даже и ходят они в простых рубашонках. Она резко одернула Джиги, который лупил палочкой по барабану, велела ему не шуметь и пойти отыскать брата: пришло время урока чтения, который сегодня будет подольше, потому что накануне они закончили на десять минут раньше: Кики пошел с отцом в порт смотреть на корабли.

– А можно мне и сегодня пойти с папой? – попросил Кики; его темноволосая головка вынырнула из-за кушетки. – Мне корабли нравятся больше, чем уроки.

Но мать непреклонно качнула головой и, отложив белые рубашонки, потянулась к учебнику – как хорошо он знал эту тусклую бурую обложку и черную надпись, а внутри – никаких картинок; притянув к себе сына, она начала тихо читать по складам слова, пристально следя за его взглядом.

Сын с тоской повторял за ней, положив ладошки ей на колено; он был слишком хорошо воспитан, чтобы плакать и вырываться, когда папа, все еще беззаботно напевая, вышел из комнаты и, прихватив шляпу, направился в гавань, где запах рыбы и гулкие камни мостовой.

– Ты же не хочешь вырасти невеждой, как те мальчики, что бегают босиком? – сказала Эллен. – Они ходят в лохмотьях, вечно хотят есть, а ночью спят в канаве. А все почему? Мамы не учат их читать.

Кики промолчал, хотя и подумал, что не отказался бы быть портовым мальчишкой. Впрочем, врожденная доброта не позволяла ему произнести это вслух.

Maître Corbeau, sur un arbre perché,Tenait en son bec un fromage[25], —

декламировала мать, и мальчик серьезным голоском повторял за ней как попугай, не вдумываясь в смысл слов, не осознавая сатиры; а тем временем Джиги, укрывшись за широкой бабушкиной юбкой, одну за другой отрывал пуговицы от своей рубашки, хоть и знал, что его за это отшлепают: ну и пусть, зато как здорово проказничать!

Бабушка с ним, безусловно, согласилась бы; она и сама расшалилась не на шутку. Она прекрасно знала, что, опубликовав свои мемуары, нарушит подписанный некогда договор, но герцог-то уже умер, а потому какая разница? Кроме того, ей очень хотелось оправдаться в глазах мира. В 1810 году с ней обошлись просто чудовищно. Она еще не забыла тех пасквилей, не забыла, как карету ее забрасывали грязью, – пусть об этом забыли все остальные. Целых тридцать лет она лелеяла обиду – и теперь та же самая грязь полетит в обидчиков.

К несчастью – а может, и к счастью семьи Бюссонов, вернее, тех из них, чье пропитание зависело от ее доходов, – резкий ответ ее поверенного Фладгейта направил ход событий совсем в иное русло.

Вот это письмо, отправленное из его конторы на Крейвен-стрит и датированное мартом 1841 года:

Сударыня!

Поверенный герцога Кембриджского связался с господами из «Кокс и Ко» касательно договоренности, в рамках которой Вам выплачивается ежегодное содержание; обращение это связано с неким письмом, которое Вы написали Его Королевскому Высочеству; господа из «Кокс и Ко» переадресовали этого джентльмена к нам.

Судя по всему, Вы подумываете предать гласности некие документы, к которым, по Вашему убеждению, у королевской семьи есть интерес; Вы, по сути, предлагаете герцогу выкупить их у Вас, дабы избежать огласки.

Цель обращения к нам состояла в том, чтобы удостовериться: приведет ли вышеозначенная огласка к прекращению выплаты Вам ежегодной ренты; ответ однозначен – вне всякого сомнения, приведет.

Обстоятельства сложились таким образом, что, пока не произошло непоправимого, я считаю себя обязанным нижайше попросить Вас подумать – в противном случае Вы добровольно откажетесь от вышеупомянутого дохода, равно как и лишите соответствующих привилегий свою дочь.

Собственно говоря, в данный момент я не до конца уверен, сохранено ли за Вами, в свете изложенных в письме фактов, право на получение содержания, однако мне представляется, что заинтересованная сторона не расположена наказывать Вас слишком строго, и лично я полагаю, что покамест Вам опасаться нечего. Однако в случае, если Вы приведете свою угрозу в исполнение и обнародуете упомянутые письма, выплаты будут прекращены моментально и, безусловно, не возобновятся уже никогда.

Я убежден, что Вы не получите никаких ответов на свое письмо ни от самого герцога, ни от его советников, а любые новые действия с Вашей стороны приведут лишь к тому, что вопрос дальнейшей выплаты Вашего содержания снова встанет на повестку дня.

Полагаю, что излишне напоминать Вам: одним из условий получения Вами ежегодной ренты было обязательство уничтожить все документы, так или иначе связанные с известным нам обоим вопросом. Из Вашего послания следует, что этого не произошло.

Умоляю Вас, не только ради Вас самой, но и ради Вашей дочери (ибо вряд ли кого-то еще так или иначе затронет эта ситуация): подумайте как следует, прежде чем действовать.