На холмах горячих - Иоаким Кузнецов

Более полумесяца поезд Раевских был в пути. В первом экипаже ехал генерал с доктором, во втором — Николай и Пушкин, в третьем — Мария, Софьюшка, Мятен, в четвертом — прислуга с вещами. Ночевали в степи, пищу готовили на костре. Вечерами Пушкин чи-

тал стихи. Целительный воздух, разнообразные впечатления, лечение Рудыковского поставили поэта на ноги...

В Георгиевске сделали остановку. То, что здесь увидел генерал, отличалось от прежнего поселка. В те годы крепость была крохотной, неуютной. А теперь разрослась, похорошела. В окруженной с севера вторым, внешним земляным валом и глубокими рвами, а с других сторон — крутыми берегами шумного и многоводного Подкумка крепости теперь было много новых домов, поселение шагнуло и за крепостные стены, образуя улицы правильной, городской планировки. На центральной Никольской площади возвышалась церковь, здание штаба Кавказской линии, губернского и уездного управлений. Невдалеке от крепости, на левом берегу Подкум-ка, привольно раскинулась казачья станица.

Генерал надеялся показать детям дом, в котором он когда-то жил, командуя Нижегородским драгунским полком, и где родился старший сын Александр, но так и не нашел следов прежнего жилища...

Чем ближе подъезжали путники к Горячим Водам, тем отчетливее проступали на горизонте Кавказские горы. Пушкин, выглядывая из кареты, любовался синеющей на западном склоне горизонта цепью гор. Еще издали он увидел мчавшегося навстречу по пыльной дороге всадника. Перед поездом всадник круто осадил коня, легко соскочил на землю.

— Да это же Александр!— радостно воскликнул Николай, узнав старшего брата, которого известили о приезде родных.

Александр, среднего роста, сухощавый, в ловко сидевшем мундире, посвежевший, с загорелым лицом, подбежал к первой карете, обнял отца, потом кинулся к брату, сестрам.

Приехавшие сошли на зеленую обочину дороги у подножия Машука, обступили Александра, наперебой расспрашивая о здешней жизни.

— Пью воду, принимаю ванны. Посторонних много. Насчет жилья, милый батюшка, не беспокойтесь. Получив известие о вашем прибытии, я нанял дом у помещика Реброва. Правда, хозяин взял шестьсот рублей за сезон, но что делать?.. С квартирами здесь туго, и они очень дорогие,— отвечал Александр.,.

Семья расположилась в ребровской усадьбе, заняв повозками почти весь двор. 4

На второй день Александр повел Пушкина и Николая смотреть источники. Остановившись у ручья, стекающего с горы и сильно пахнувшего сероводородом, поэт поморщился:

— И люди пьют эту воду?

— И ты, представь, тоже будешь пить,— ответил Александр, усмехаясь.

— А как?..

— А вот смотри,— Раевский показал на ковшик из бересты и дно разбитой бутылки, висевшие на хилом кустике.— Попробуй!

Пушкин снял с ветки ковш, покрытый темно-серым слоем соли, зачерпнул в ручье воды, отлил глоток, улыбнулся:

— Вы знаете, не так уж невкусно!

— Уважающие себя господа имеют свою посуду. И пьют не из лужи,— хохотнул Александр,— а вон в том Елизаветинском колодце,— показал на седловину вершины ущельица.

Поднялись на Горячую гору. У Федоровской и Са-банеевской купален длинная очередь. В конце ее пристроился солдат на деревянной ноге, со свежим во всю щеку шрамом.

Александр брезгливо скривил губы:

— Смотрите, и этот Аника-воин туда, где порядочные люди. Есть же свои, солдатские купальни.

Пушкин покосился на Александра. Старший сын генерала надменен и резок в суждениях, однако надо и меру знать — так пренебрежительно отзываться о солдате, герое кавказских сражений!..

Каждое утро братья Раевские и Пушкин поднимались на Горячую, любовались долиной Подкумка. А однажды, оседлав лошадей, на утренней заре поднялись на вершину Машука, с восхищением наблюдали белоснежные вершины Кавказского хребта с папахой величавого Эльбруса, розоватые перед восходом солнца. Когда первые лучи озарили их, вершины вдруг зазолотились, а потом начали бледнеть и наконец приняли обычную окраску. Такие же вылазки совершали они и на другие вершины...

Через неделю Пушкин писал в Петербург брату Льву:

«Жалею, мой друг, что ты не со мной вместе видел великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными; жалею, что не всходил со мной на острый верх пятиглавого Бештау, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной...»

Однажды днем Александр Раевский повел Пушкина на татарский базар, где мирные горцы торговали всякой всячиной. Показал на красивого горца, продававшего баранов.

— Знаешь ли, это известный человек. Необычайно умен, кроме родного, владеет пятью языками: арабским, татарским, турецким, персидским и русским. Сочиняет небольшие поэмы. И представь, поскольку у кабардинцев нет письменности, он заучивает стихи на память и передает в устной форме. Он, кажется, и тебя переводит на адыгейский.

— Как его зовут? заинтересовался Пушкин.

— Шора-Бекмурзин Ногмов.

Поэт подошел к кавказцу:

— Милостивый государь, честь имею представиться, Пушкин Александр Сергеевич.

Тот изумленно посмотрел на поэта, воздел к небу руки:

— Мой аллах! Ты ниспослал счастье увидеть любимого мною стихотворца! Салам, Александр Сергеевич!— торжественно произнес Ногмов и в знак особого уважения приложил руку к сердцу, покорно наклонив голову. Он сдернул с коня свернутый ковер, расстелил на земле:

— Прошу вас, Александр Сергеевич, по нашему обычаю присесть.

Ногмов пригласил сесть и Раевского. В ответ на вопрос Пушкина Шора рассказал, что основу его произведений составляют собираемые им народные сказания и песни. Пушкин заинтересовался, о чем говорится в старинных преданиях, и кавказец с видимым удовольствием начал рассказ:

— Вот здесь, у пяти гор,—Шора показал рукой на пространство вокруг себя,— два века назад послы кабардинцев, абазинцев и ногайцев дали шерсть русским послам.

Пушкин удивленно поднял брови:

— Шерсть?.. В знак чего?

Ногмов мягко улыбнулся, пояснил:

— «Шерсть», по-нашему, присяга на верность дру-

гу. Первую-то присягу на верность Москве пятигорские черкесы дали еще Иоанну Грозному. Но потом, после его смерти на Руси часто менялись цари: был Федор Иоаннович, потом Борис Годунов, потом Лжедмитрий, Шуйский—-не мне говорить об этом вам, вы лучше меня знаете историю своего государства. Русь забыла, что у нее есть подданные в Предкавказье. Худо нашим стало от этого: терзали их то крымская орда, то шамхал тарковский. Аллах видел, как рвали несчастных горцев на куски разные собаки, а помощи ждать было неоткуда.

Огонек надежды вспыхнул, когда на Руси установилась крепкая власть, на престол взошел Михаил Романов. Наши послали в Москву своих джигитов, напомнить царю о горцах. И царь направил своего посла в Пятигорье. Как говорят старики, съехались послы у подножия Машука, по древнему обычаю зарезали барана у ног знатного гостя, а потом, положив руку на коран, наши прадеды дали повторную присягу на верность России...

Ногмов опустил голову, о чем-то задумался, вдруг на его бронзовом от загара лице вспыхнула улыбка:

— А вот послушайте еще, Александр Сергеевич, про побоище в верховьях реки Малки... Это было при вашем государе Петре Великом. Кровожадный крымский хан Каплан-Гирей налетел с ордой на Пятигорье. Многотысячный отряд его после длительного перехода расположился у горы Кинжал. Хан предвкушал легкую и сладкую победу. Он направил своих десятников в аулы, выставив горцам требование сдаваться пока не поздно, а в знак покорности привести в стан три тысячи девушек и юношей.

Для вида согласившись, горцы спрятали свои семьи в глубокие ущелья Приэльбрусья, а сами вооружились, собрали триста ослов, каждому по две вязанки сена привязали на спины. Ночью, когда вражеский стан спал, незаметно подогнали табун, подожгли сено и направили обезумевших животных на орду. Ослы орут, огненной лавиной несутся, сломя голову.

Крымским татарам показалось спросонья, что на них обрушились земля и небо. Первые ряды повскакали с мест и без памяти бросились спасаться, сминая других, а те, приняв первых за кавказцев, напавших на них, сабли из ножен и давай рубить направо и налево.

Кровь рекой, побоище страшное... На рассвете, окружив ревущий от безумия лагерь, горцы довершили разгром непрошеных гостей.

Потом Ногмов рассказывал о Машуке, о чудо-озере Тамбукан, о богатырях-нартах. Перевод легенд с адыгейского на русский страдал в иных местах большими погрешностями, Александр Сергеевич, осторожно, чтобы не обидеть друга, поправил эти места, говоря, что так будет лучше, выразительнее-