В огороде баня - Геннадий Емельянов

После обеда как-то во двор к Павлу Ивановичу беззастенчиво, даже не поздоровавшись, ввалилась со своей пестрой палкой та самая девица с вогнутой спиной и встала возле летней кухни. Мужик с другой стороны наставил свою трубу и командовал руками, показывая — левей держать палку или правей.

Павел Иванович сел на бревно верхом и сказал девице подчеркнуто вежливо, с тонким намеком:

— Здравствуйте, уважаемая.

Непрошеная гостья посмотрела на хозяина почему-то враждебно и лишь пожала плечами.

— Вы что здесь вымеряете? Через мой двор, может, железнодорожная магистраль протянется? БАМ, Турксиб?

Девица стыло замерла с палкой наотлет, и Павел Иванович видел, как она моргает крашеными ресницами.

Через забор медведем перелазил мужик с теодолитом.

Павел Иванович, почуяв неладное в пренебрежительном молчании девицы, слез со сруба и шагнул навстречу мужчине. А тот деловито шагал по грядкам, приминая сапожищами цветы, огуречные лунки и помидорные кусты, взлелеянные женой Соней.

— Вы бы поосторожней ходили здесь, эй, товарищ! — крикнул Павел Иванович. Крикнул, хотя мужичок был шагах в пяти от него и раскорячивался посреди огорода со своей треногой. — Я говорю, поосторожней, не в кабак явились. — Сзади кудахтала девица — смеялась. Оскорбительно смеялась. Павел Иванович почувствовал на щеках жар и покалывание в мочках ушей. — Вы меня слышите или нет?

Мужчина лениво оторвался от забора и соизволил поднять голову. Он был свирепо раскосый, глаза его сбегались к переносью и фокусировались в некой точке, лежащей где-то выше головы Павла Ивановича. То обстоятельство, что мужичок по причине косоглазия не смотрел в лицо, а куда-то мимо, оскорбило Павла Ивановича пуще всего.

— Марш отсюда! — фальцетом заорал учитель и лишь сию секунду ощутил в своей руке теплое топорище.

— С какой это стати? — пропел косоглазый.

— Вы хам! Марш! — Учитель взмахнул топором, намереваясь запустить его в голову пришельца. Зимин олицетворял собой в ту минуту саму решимость, и незваный гость дрогнул, спятнлся от треноги, побежал, похожий на черного жука, потому что ноги его были коротки и кривы в коленях. Под его сапожищами бухала земля. На заду убегающего было ясно заметно желтое пятно, след сырой глины, и Павел Иванович целился именно в этот круг, как в мишень. Целился хладнокровно. Над штакетником уже торчали ноги геодезиста, он переваливался на другую его сторону, зацепившись голенищами сапог, и висел, дергаясь. Топор, блеснув лезвием, ударился о нижнюю пряслину, отскочил от нее и упал в траву. Павел Иванович кинулся искать топор, потому что жертва стремительно удалялась в сторону геологической лаборатории. Удалялась она в одном сапоге. На левой ноге геодезиста моталась байковая портянка.

Пока Зимин, царапая руками о малинник, искал топор, девица успела схватить треногу и уволокла ее через калитку. Раскосый мужичок уже мотал портянку, сидя на тротуарчике, и кричал женским голосом. Он заикался от гнева и обиды:

— Кобель цепной! Я сам, што ль. На кой мне твой огород исдался? Твой дом под снос определен. Слышишь меня? Ты мне ишшо за те штучки заплатишь. Иди в сельсовет, там тебе все скажут. И сапог отдай.

Павел Иванович брезгливо сдернул со штакетника разношенный сапог и запустил его, не глядя, во двор геологической лаборатории. Краем глаза он видел, как мужик, по-птичьи встряхиваясь всем телом, прыгает к сапогу.

— Я с ружьем приду!

— Хоть с пушкой! — крикнул в ответ Зимин и вяло махнул рукой, уже задавленный самоанализом.

Глава двенадцатая

Самоанализ Зимина сводился вот к какой мысли: наглость всегда должна быть наказуемой, но почему, если честно, он, Павел Иванович, взорвался, почему готов был на смертоубийство с применением тяжелого предмета? Потому взорвался, опять же если честно, что некий злоумышленник или просто невежливый гражданин каким-то боком покусился на собственность. Павел Иванович теперь шкурой чувствовал неистовость и бескомпромиссность классовых схваток времен коллективизации. Перенесемся мысленно, сказал себе учитель, в двадцатые и тридцатые годы нашего столетия. Перенесемся и представим, что группа сельских активистов из комбеда явилась в один прекрасный день отбирать у Павла Ивановича сруб. Баню твою, заявили бы активисты, конфискуем на том основании, что она самая большая в деревне, а семья у тебя — всего три человека. «Кинулся бы я на активистов с топором?» — задал себе вопрос учитель Зимин. Задал себе такой вопрос и не смог на него ответить с достаточной твердостью. Многое бы, конечно, зависело от обстоятельств…

Так размышлял Павел Иванович по пути в сельсовет. Он спешил туда, чтобы развеять сомнения и восстановить справедливость. Он был погружен в невеселые свои размышления до тех пор, пока не был окликнут Григорием Сотниковым. Григорий стоял в проеме растворенной калитки, за его спиной возвышался, соломенно отблескивая, добрый дом, обшитый паркетной дощечкой.

— В сельсовет бежишь? — Григорий щурился и закрывал ладошкой глаза от света, бьющего ему в лицо. Он уже все знал своим неисповедимым способом.

— Туда.

— Геологи два года земли просят, им расширяться надо.

— А я тут при чем?

— Твоя избенка заколоченная стояла, старуха ее продать не могла, все продешевить боялась. Геологам-то отказывали, теперь бумагу кто-то в области и подмахнул.

Сердце Павла Ивановича упало, покатилось, как валун с горы. Катилось и падало оно долго.

— И что теперь?

— Судиться будешь, не иначе.

— Я буду судиться, а они тем временем начнут строить, так?

— Пожалуй, что и так. — Григорию разговаривать было уже неинтересно, он зевнул нежно, с истомным подвывом, и по тугой его щеке покатилась слеза. — Сходи, чего они там тебе скажут?

Председатель сельского Совета, пожилая женщина с черным пушком на верхней губе, курящая, с остатками, как принято выражаться, былой красоты, встретила Павла Ивановича шумно. Учитель твердо уверился, что председательша когда-то обязательно участвовала в самодеятельности и любимой ее песней была «Синенький скромный, платочек».

— Подкузьмили они нас, язви их в душу! Садитесь. У Вас с фильтром сигареты? Угостите, мне еще с утра «Прима» попалась, в горле першит.

— Кто подкузьмил?

— Геологи. Ну, и настырные ребятишки! Два года письма строчат: по производственной необходимости просим и так далее. Мы им тут на сессиях не раз отказывали. Они — в область. Там, видишь, подписано. Но мы, как зовут-то вас? Павел Иванович. Но мы, Павел Иванович, еще бороться будем, облисполком — не последняя инстанция. Место наше заповедное. Не на тех нарвались, язви их-то!

— А я как же?

— Вы? Вам потесниться придется, усадьбу у вас обрежем. Дом останется, усадьбу отрежем. За огород, за урожай то есть, они заплатят. По государственной цене. Дом не тронут. А усадьбу мы вам в другом месте вырешим. Хорошее место дадим, не волнуйтесь. Но мы еще повоюем. Вы, слышала, там уже топором размахались, в милицию на вас написали.

— Пусть пишут. Вести надо себя по-людски.

— Правильно. Но топор есть топор, оружие смертоносное. И потом еще, — председательша покашляла и туго сжала губы, — жалобы па вас есть. Другого уже порядка. Ульяна Сотникова мне заявление сделала. Заверяют они, что вы будто бы самогон гоните? Теперь еще слухи идут, что вы по пьяному делу хомут на борова напялили. Взрослый человек, учитель, а такие штучки откалываете. Еще и лес чужой с делянки вывезли. Ведете себя, прямо скажу, непозволительно. А еще интеллигент, стихи, говорят, пишете про любовь и красные, понимаешь, зори. Я пока милицию не привлекаю, все с вами поговорить хочу, вызвать вас хотела.

— Да я…

— Все ясно?

— Все ясно. Как же насчет бани?

— Баню уберете. Дом перетащите. Мы вечерком тут обтолкуем, где вам участок нарезать. Вас директор фабрики уважает, Прасковья уважает. За что — ума не приложу.

— Позвольте!

— Лично по их просьбе помогаю, — просили опекать. Могла бы и не помогать, не обязана: у меня на руках решение облисполкома. Вот туда и обращайтесь, если формально к вопросу подходить. А баню перетащите, невелика изба. Бегите. У меня тут дел всяких выше головы. Все запомнили?

— Все запомнил.

Сельсовет Павел Иванович покинул в самом подавленном состоянии духа.

«Что делать? Кто поможет?»

Сразу вспомнилась Прасковья Гулькина. «Она все уладит. Должна уладить!».

Учитель размашисто пошагал на гору, через бор, в контору рабкоопа. Он не замечал красоты, не внимал запахам, он не видел белопенных облаков, гонимых ветром вдоль горизонта. В глазах учителя было черно, он несколько раз с маху натыкался на коров, бродивших посреди деревьев, и говорил им: «Извините, товарищи!».