Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

трудной ситуации. Знаю немало примеров: театр терял лидера, и сам разваливался. До книг ли? И сейчас: чем худрук ни занимается – только не основным ремеслом. Хотя наш театр федерального подчинения, большую часть средств получаем из госбюджета, но все равно не хватает. Что-то приходится добывать и самим. В общем, опять на книгу нет времени… А гастроли? Они необходимы, и не только из-за дополнительного заработка: нужно российской глубинке часть души отдать. Но вы правы, моя жизнь – длинная история, в ней много интересных событий, фактов, встреч – так что книжка, наверное, получилась бы. Но, увы…

Радостно мне было слушать Лаврова не со сцены, беседовать не в рабочем кабинете в театре, а вот здесь, в его доме, за этим столом, когда знаменитого артиста можно о чем-то переспросить, что-то уточнить. Здесь он откровенен и свободен от забот.

– Кирилл Юрьевич, у меня две дочери и четверо внуков, все, что я делаю в жизни, я делаю для них. А вы?

– Я соврал бы, сказав, что не хочу успеха своему ребенку! Очень хочу! Но не за счет других. Ни сына, ни дочку я никуда не пропихивал, пользуясь своим именем. Не умею, не научился, так что упрекать мне себя не в чем. Дети сами выбирали профессию. Но я радуюсь их успехам, горжусь ими…

Мы выпили водки, закусили, отужинали, потом появился чай. Окна я посоветовал Лаврову заменить обязательно: современные окна стильные и удобнее – для глаза радость и для хозяйки облегчение. Несколько раз вставал, начинал прощаться, но уйти почему-то не мог. Мы говорили о театре, об актерах, о родителях, о детях. По мере осмысления своих судеб пытались ответить на извечный вопрос: что же такое жизнь? Для чего мы живем?

Осмысление бытия, стремление к красоте, жажда гармонии присущи в большей степени переломным периодам истории, эпохам смут и войн. Жесточайшая война выпала на долю Лаврова, но нам обоим пришлось пережить переломавшие Россию новые смутные времена, которые тоже страшны. Если во время войны известны и враг, и способы борьбы с ним, то во время революционных преобразований человек оказывается перед личным выбором, остается ему надеяться лишь на помощь собственной души, которая на основе извечных законов человеческого существования и собственного опыта может подсказать правильный путь. Вспоминая попеременно с Кириллом Юрьевичем события наших судеб, мы пришли к выводу, что все-таки правильно поняли душевные подсказки, определив свой образ жизни стремлением к деланию добрых дел, к служению Родине, как бы она к нам ни относилась.

Лиричность в наш философский разговор вносила своим присутствием и мудрыми репликами Валентина Александровна. Казалось, сердечный магнит притягивал меня к этим двум людям, с ними мне было хорошо…

Кирилл Юрьевич, однако, разговорился, и я уже молча и вдохновенно ему внимал. Ни до, ни после не слышал я от Лаврова такого откровенного рассказа о себе.

– Мы с мамой жили в Ленинграде, а отец – в Киеве, там он работал в театре имени Леси Украинки. Я был обычным дворовым мальчишкой, и дрался, и хулиганил. Иногда мои «приключения» принимали опасный характер, и мама жаловалась в письмах отцу: «У Кирки не все в порядке! Попал в плохую компанию!» В том районе Ленинграда, где мы жили, сколотилась компания «серьезных» парней, дело у них доходило до воровства, даже до убийств… А мы, подростки, на них засматривались, перенимали повадки, наблюдали «взрослую жизнь». Что и говорить, блатная романтика в этом возрасте привлекает. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут пришла общая беда – война. Мне исполнилось пятнадцать лет. Мама была директором интерната, и вместе с ее воспитанниками мы уехали в эвакуацию, в Кировскую область. Конечно, прежние проблемы тут же забылись! Пришлось работать, кормить семью. У меня ведь еще младшая сестра была, совсем маленькая, два годика. И бабушка. Потому-то я и остался недоучкой: возможности учиться в школе не было. Работал грузчиком в «Заготзерне», на реке Вятке. Работа тяжелая, но я был мальчишкой жилистым, выдержал.

– Неужели вас удовлетворяла такая обычная, простая жизнь? – с любопытством прервал я его рассказ.

– Нет, конечно. Когда потом работал на военном заводе – страстно мечтал уйти на фронт. Я был уверен, что совершу героические подвиги, во всяком случае, выполню свой долг… Ходил в военкомат как на работу, и, в конце концов, меня все-таки взяли! Но отправили не на фронт, а в специальную школу, где очень быстро, за один-два месяца, готовили младших командиров. А дальше – военное училище, я выпускался из него как раз в день окончания войны! Получил звание старшего сержанта. И отправили меня служить на Дальний Восток, где я «оттрубил» пять лет…

– А потом? Как потом складывалась ваша судьба? – подбодрил я его рассказ логичным вопросом. Очень мне хотелось, чтобы Лавров побыстрее подошел к повествованию о начале своей актерской карьеры.

– Дальше старшего сержанта я не пошел, хотя занимал офицерскую должность: был техником звена, обслуживал три самолета. Но главное – я самозабвенно увлекся самодеятельностью, очевидно, сработали гены. Самолеты отошли на второе место, на первое выдвинулся клуб, наши спектакли. Мое амплуа, разумеется, герой-любовник.

Руководителем театра был некто Монахов – очень серьезный театральный человек. До войны он работал в Москве, в Камерном театре у Таирова: и артистом в массовках, и плотником, и монтировщиком был. Владел множеством профессий, но, кроме того, был необыкновенно талантливым человеком и очень много знал о театре. Вы бы видели, какие прекрасные мы делали декорации, при том, что каждый гвоздь и доска привозились к нам с Большой земли. Тамошние деревья невозможно использовать как строительный материал: они все изогнутые, корявые. Добывали какие-то коробки, ящики, красили их зеленкой, йодом, мягкие детали шили из марли. И в результате получалось красиво и эффектно. У меня даже фотографии сохранились тех лет.

– А когда же началась ваша настоящая театральная жизнь? – нетерпеливо поинтересовался я.

– Аттестата зрелости у меня так и не было, хотя я окончил военное училище. Но все-таки отважно явился в Ленинградский театральный институт, на консультацию к профессору Леониду Федоровичу Макарьеву. Читал стихи Симонова. Был на подъеме, читал эмоционально. И профессор рекомендовал мне поступать. Но, узнав, что десятилетку я не окончил, посоветовал в первую очередь заняться средним образованием, а уж потом думать о специальном. Видимо, у меня стало такое кислое лицо, что профессор смягчился и сказал: есть еще один путь – просто пойти работать в театр.

Поначалу я попытался окончить школу. Накупил учебников, обложился ими, но через два дня понял: бессмысленное занятие, один не осилю.

В это время в Ленинград на гастроли приехал театр имени Леси Украинки, где работал мой отец. Зная