Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Звонил Загладин: Б. Н. перепахал статью про ИКП как плуг, которая, оказывается, уродует почву, а этот делает ее просто бесплодной.

Сегодня она утверждалась на ПБ, как и «план мероприятий» в отношении итальянцев.

Позвонил вдруг Дезька (Давид Самойлов). Сидят с Карякиным пьют водку. Решили позвонить мне, чтоб сказать, как они меня любят. Дезька пожаловался, что Наровчатов незадолго перед смертью признался ему, что горд, что принадлежит к его, Дезькиному, поколению, хотя сам был и на финской и в Отечественной воевал больше Дезьки.

Кстати, «Новый мир» начал публикацию Наровчатова посмертно. «Ведьмы» — вещь глубокая. А по радио недели три назад я слышал запись его воспоминаний о последних предвоенных годах — ИФЛИ и проч.

Меня Дезька числит за князя Горчакова в Пушкинских (своих) лицеистах.

Впрочем: пример Наровчатова заслуживает внимания. Он, как и Константин Симонов, был солдатом своего времени и страны.

Вышел сегодня на работу. И лучше бы этого не делал. Основной крутеж шел вокруг двух статей по итальянцам (для «Правды» и для «Коммуниста»). На Политбюро решено было «поручить Пономареву доработать в духе обсуждения». Тот сразу обещал это до середины пятницы.

А произошло, как мне рассказал Загладин, следующее. Б. Н.'у он подготовил памятку, чтоб что-то связное Пономарев произнес на ПБ. Загладин мне прислал ее домой: она умеренная и взвешенная. Но, как выяснилось, — об этом сообщил потом Загладин, Блатов, — Б. Н. ее не произнес, а твердил только, что с ИКП «много работали»: Брежнев три раза встречался с Берлингуэром, он сам, Пономарев, столько-то раз, другие и т. п., письма писали, посылали делегации и, однако, — «вот, мол, что имеем». Это заключение добавил уже Блатов: мол, так не докладывают, — «работали-де, работали, а результат обратный. И Леонида Ильича впутал в эту работу»… Но здесь — вся логика Пономарева, логика чиновника, человека в 77 лет на побегушках. И в этой ситуации ему главное — оправдаться, показать, что он, как секретарь обкома в своей области, все сделал, что мог, а они вот такие сволочи — ни с чем не считаются. Он в этом своем чиновничьем раже, мелкотравчатом карьеризме, который стал второй натурой, хотя и потерял в его возрасте и положении всякий смысл, — не в состоянии правильно оценить даже своих коллег, которые не занимаются МКД, и даже внешними делами вообще, но проявили гораздо больше политического чутья и делового подхода.

Вел ПБ Черненко (Суслов болен, а Брежнев в Завидово). Андропов, не зная еще мнения Л. И., начал с того, что, мол, надо еще подумать, чего мы хотим, нельзя не рубить с плеча, нужен хороший план работы, чтоб «сохранить партию (ИКП) с нами».

А в это время происходило следующее. Загладина не пригласили на ПБ. Он сидел у себя. Звонок по спецтелефону: Брежнев. «Читал, говорит, я эту вашу статью (для «Коммуниста»), вернее Галя мне ее прочла. Клочковатый текст, видно, что много народу писало. Есть места ничего, а есть банальность и скука, как сам ваш шеф (Пономарев). А главное — неизвестно, чего мы хотим. Что — рвать с ними или работать с ними? Ты как думаешь, только прямо мне скажи».

Загладин якобы ответил: конечно работать!

«Так это же ты тогда здесь пишешь? Зачем эти истерические ноты, эта ругань? Мы же большая партия, солидная сила, мы — партия Ленина. И надо спокойно порассуждать, попытаться объяснить, конечно, ясно изложить свое отношение, но не превращать статью в обвинительный акт. (это как раз то, что требовал от нас Пономарев, буквально такими же словами: чтоб не дискуссия, даже не полемика, а — «обвинительный акт»!)». Договорились? — закончил Брежнев, — и положил трубку.

Но, как вскоре выяснилось, он то же самое сказал Черненко. И тот, выслушав всех, от имени Леонида Ильича изложил вышеупомянутое.

Б. Н., примчавшись в Отдел, собрал Загладина, Зуева, Смирнова и, как ни в чем не бывало, стал «откручивать назад», обвиняя присутствующих в том, что получилось не то, чего потребовало ПБ. Ни намека на угрызения, на то, что сам виноват, он же давал Загладину по ушам за либерализм и сам жаловался мне на Загладина, что тот «потворствует». И делал это не раз. Первый проект для «Правды, который мы с Загладиным подготовили, он забраковал, как раз на том основании, что он «даже мягче», чем текст для «Коммуниста». Тьфу! И вот под таким человеком приходится ходить и выкладываться, чтоб он на публике не выглядел анахроническим кретином!

Все это меня взвинтило до внутренней истерики. Особенно, когда я увидел результат работы Зуева, Смирнова и самого Пономарева над текстом после и по итогам ПБ. Если и в предыдущем варианте была клочковатость, бросившаяся в глаза Брежневу, то теперь он превратился в набор абзацев, часто совсем не связанных между собой. Правка и дополнительные фразы, исполненные «самим», были ярчайшими образчиками «банальности и скуки», на которые так метко указал Брежнев.

Хитрый Вадим занялся статьей для «Правды» и начисто отключился от этой статьи. — после комментариев Брежнева ему совсем ни к чему было ассоциироваться с нею.

Совсем вечером, после совещания у Б. Н. с участием Зимянина, Замятина, ТАСС и радио, Рахманина, Шахназарова по поводу предстоящего 30 января «Дня защиты Польши», организуемого Рейганом, я в довольно нервном тоне высказал свое отношение к новому тексту (в присутствии Загладина и Меньшикова).

— Вы не в курсе дела, — парировал Пономарев. Было, де, Политбюро.

— Я в курсе дела. И я не возражаю против политических оценок, которые появились в результате Политбюро, но я считаю, что дело слишком серьезное, чтобы выпускать на весь свет столь полуграмотное по языку и элементарно беспорядочно по логике сочинение

Он озлился. Я тоже.

— Чего вы хотите?

— Я хочу, чтоб текст был читабелен, чтобы одно было связано с другим и чтоб об одном и том же не говорилось в трех местах.

— Вот и сделайте, — резюмировал он. — Но так, чтоб видно было, что вы сделали. И я пошел делать… Идиот! Поучиться бы у Загладина!

А совещание, о котором я упомянул (по поводу Рейгана и Польши) — еще одно доказательство мелкой суеты, в которую то и дело выливается его неуемная активность и желание показать, что он делает все необходимое, чтобы дать отпор!

Сегодня утром позвал меня Пономарев. Встал и неожиданно сообщил, что Суслов совсем плох. 11 — го, помню, он согласился на статью об итальянцах. Потом лег в больницу на обследование. Через неделю выяснилось, что все в порядке. А три дня назад — удар (кровоизлияние). И вот с тех пор — без сознания. В этом году ему, мол, должно было быть 80 лет. И начал летальную речь, неожиданную, потому что никогда он Суслова не жаловал, как видимо, и тот его, а все подозревали, что именно он, Суслов, не пропускает Б. Н. в члены Политбюро. (Мнение, впрочем, не подтвержденное. Думаю, что этого скорее Брежнев не хочет!).