Родная старина - В. Сиповский

В. Холлар. «Голландский торговый корабль». XVII в.

Заботы правительства долго направлялись на то, чтобы рабочую и промышленную силу как-нибудь надежнее прикрепить к месту и заставить нести тягло; а тягловые люди нередко только и думают о том, как бы выбиться из-под него. Кроме обычного укрывательства, побегов, т. е. незаконных способов, были для этого и некоторые более благовидные пути: грамотные посадские люди могли поступать в подьячие, – и таким образом из человека, несшего известное тягло, обязанного кормить других, посадский обращался в лицо, имеющее право кормиться на чужой счет. Другой способ уйти из тягла был в закладничестве. Уже раньше было в обычае, что бобыли – одинокие люди из крестьян – примыкали к чужим семьям, составляли с ними как бы одно целое, могли работать, промышлять и не несли сами никаких повинностей; таких людей называли подсоседниками или захребетниками. Правительство сперва допускало это. Чем тяжелее становились всякие налоги и повинности, а также насилия воевод и приказных людей, тем выгоднее делалось выходить из прямой зависимости от правительства и поступать в зависимость к частным сильным людям, которые могли защитить своих подчиненных. Это называлось закладываться за кого-либо.

Такие закладчики из промышленного люда, заложившись, например, за какого-нибудь богатого вотчинника-боярина, могли под его покровом с большим успехом заниматься разными промыслами, чем промышленники, обремененные тяжелыми налогами и повинностями. Эти последние постоянно жаловались, что закладчики отбивают промыслы от них и потому им невмоготу нести тягло. При Алексее Михайловиче закладничество было уничтожено, и городское население все обязано было прямо подчиняться государству и нести все повинности и налоги.

Трудно было правительству собрать необходимые доходы, тяжело было и населению нести многочисленные налоги и повинности. Вся беда была в том, что земля велика, а народу было мало, и раскидался он на ней во все стороны мелкими поселками. И теперь [к концу XIX в.] наше отечество можно назвать деревенским государством: гораздо большая часть народа у нас живет по маленьким деревням, а не по городам и большим селам, как на Западе, а в старину даже и многие наши города мало чем отличались от деревни, и городские жители тогда нередко занимались земледелием. Не могло быть ни сильной промышленности, ни богатой торговли там, где большая часть населения жила мелкими поселками, да еще разбросанными на далеком расстоянии один от другого. Немногим бывает доволен простолюдин, живущий в глухой деревушке. «Хлеба край да угол теплый – вот и живы», – зачастую говорит наш нетребовательный крестьянин и до сих пор; потребностей у него мало, прихотей – никаких, живет, лишь бы не умереть. В глухом месте приходится все самому делать: и избу срубить, и соху наладить, и землю пахать, и зипун снарядить, и лапти сплесть, и многое другое. На все дела крестьянин горазд, да ни в одном из них не мастер: все кое-как сделано, да и требовать нельзя лучшего – самодельщина! Если бы не нужда все самому делать, он к одному делу бы приспособился, понаторел бы в нем, и промышлять бы им можно. Мало было потребностей у жителей, слабо было и разделение труда, стало быть, не могли процветать ни торговля, ни промыслы. Особенно слаба была обрабатывающая промышленность: она требует и знания, и мастерства, а их-то и было еще очень мало в нашем отечестве за два века назад. Гораздо сильнее были добывающие промыслы: страна, обильная всякими естественными произведениями, невольно направляла труд на добывание их. «Едва ли есть в мире земля, – говорит один иностранец, бывший в России в XVII в., – которой Московия могла бы позавидовать как в здоровом воздухе, так и в плодородии полей». Тут много было прекрасных, еще не тронутых земель, на которых росла одна трава, да и ту не косили, потому что скот и без того имел достаточно корма. Земля нашего отечества легко может прокормить население в десять раз большее, чем теперешнее, лишь бы приложить к ней больше знания и рук, а за два века назад их было на Руси, как сказано, очень мало. Пахали даже в начале XVII в. во многих местах деревянными сохами без железных сошников, боронили боронами, кое-как сколоченными из сучковых ветвей… Таким же первобытным способом производилась и дальнейшая работа земледельца; даже водяных и ветряных мельниц встречалось немного, а были в ходу домашние ручные, состоявшие из двух круглых жерновов. Посредством такой самодельной мельницы каждая крестьянская семья молола себе муки, сколько требовалось. Так мало было еще в труде земледельца тех приспособлений, которые облегчают и ускоряют труд; а между тем земледельческий труд был одним из самых главных промыслов, каким испокон веку занимался русский народ. То же надо сказать и о других промыслах, – всюду преобладают самые первобытные приемы: народ, разбившийся на мелкие поселки, медленно, почти незаметно подвигался вперед и в жизни своей, и в промыслах. Как проста, незатейлива была эта жизнь, мало чем отличавшаяся от жизни предков лет за пятьсот, так просты и первобытны были и промыслы по своим приемам.

Главные хлебные растения, которые возделывались в нашем отечестве, были пшеница, рожь, ячмень, овес, греча, горох. Они росли в таком изобилии, что четверть пшеницы [ок. 65 кг], по свидетельству Флетчера, продавалась иногда по два алтына [6 коп.]. Не везде земля была достаточно плодородна, но были благодатные участки, которые приносили богатейшие урожаи. Плодородием отличалась юго-восточная часть Владимирской области по реке Клязьме; но самой плодородной в Московском государстве (в Великороссии) считалась Рязанская область: по рассказам иноземцев, каждое посеянное зерно давало там по два колоса и больше, и нивы летом так бывали густы, что лошадь с большим трудом могла пробраться сквозь них, а перепела не могли вылетать из чащи колосьев. Таким же плодородием славились поля, лежавшие по течению Оки. Но чем дальше путешественник ехал к северу от этих земель, тем более нивы уступали место лесам и болотам.

Обилие лесов вызывало лесные промыслы. Леса доставляли богатый строевой материал: славились необыкновенно высокие и толстые сосны, превосходные дубы и клены. Лес, от которого усиливалась влажность и суровость климата нашего отечества, давал и средства борьбы с ними: огромное количество деревьев шло на топливо; почти все постройки в нашем отечестве строились из дерева, не только жилья, но и городские стены; по болотам гати делались из бревен, мосты чрез реки и проч. Что для западного европейца был камень, то для русского человека – дерево. Мало того. Домашняя утварь – не только столы, скамьи, поставцы, лари, но даже и посуда – у простого люда была преимущественно деревянная. Из сосны он смолу или деготь гнал, лучину колол, которая светила ему, с липы лыко драл, из которого рогожки да лапти себе плел… Сверх того, лес ему давал меха, мед и воск; добыванием их занимались почти во всех областях Московского государства.

Более всего звероловством промышляли на дальнем севере. Лучшие меха собольи, лисьи, куньи шли из областей Печерской, Югорской, Пермской и Сибири; беличьи, рысьи и горностаевые шли особенно из Галича и Углича, а также из Новгородской области; лучшие бобры водились на Мурманском побережье; из приморских мест Двинской области доставлялись в Москву меха белых медведей. Сибирь особенно промышляла куньими мехами; они были главным предметом торговли сибирских жителей. Сибиряки недель на 6 или 7 толпами отправлялись на охоту, на санях, запряженных в 30 или 40 собак. Звериный промысел возлагался также на обязанность преступников, которые ссылались в Сибирь; потом это заменено было работою в рудниках.

После мехов главными произведениями, которые доставлял русский лес, были мед и воск. Как известно, в старину не только занимались искусственным пчеловодством, как теперь, а по большей части просто собирали в лесах, в дуплах старых дерев, огромные залежи меду… В большом количестве шел он из Мордвы, а также из областей Северской, Рязанской, Муромской, Казанской и Смоленской.

Реки Московии удивляли иноземцев обилием рыбы. Можно предположить, что русские повсюду занимались рыболовством, но оно особенно процветало на севере и по Волге. Более всего ценилась рыба, пойманная в реке Оке близ Мурома, а также в Шексне; чем дольше в этих реках оставалась рыба, зашедшая из Волги, тем вкуснее становилась она. Рыбным промыслом особенно славились города: Ярославль, Нижний [Новгород], Астрахань, Казань, Белоозеро. Близ Астрахани рыболовство велось в больших размерах; ловилось здесь огромное количество карпов, белуг, осетров и стерлядей. Ловлю, или, вернее, бой белуг, по описанию одного путешественника-иностранца, производили таким способом: в дно реки вбивались колья рядами, образующими треугольники с узкими входами; белуга, попав в них, не могла выйти, и тогда рыбаки били ее дротиками. Из убитой рыбы – белуги и осетра – вынимали икру, клали ее в огромные мешки с солью и держали ее таким образом несколько времени, затем сжимали ее и набивали в бочонки. Астраханская икра славилась уже в те времена в Европе и вывозилась в большом количестве, особенно в Италию; рыбу солили и отправляли в Москву и другие города.