Имаджика - Клайв Баркер

Однако, прежде чем будет заложено основание нового города, править бал будет разрушение, и банальности, вроде Башни Tabula Rasa, которая как раз появилась в поле его зрения, первыми услышат свой смертный приговор. Он двинулся через асфальтированную площадку к парадному входу, насвистывая по дороге и задавая себе вопрос, слышит ли эта женщина, на встрече с которой Юдит так настаивала – Целестина, кажется? – его свист. Дверь была распахнута настежь, но он усомнился, что хотя бы один вор – пусть даже самый закоренелый материалист – осмелился забрести внутрь. Воздух перед порогом буквально пронзал его иголочками силы, напомнив ему его любимую Башню Оси.

Продолжая насвистывать, он пересек вестибюль в направлении еще одной двери и шагнул в комнату, которая была ему знакома. Два раза за свою жизнь он ступал по этим древним доскам: в первый раз – за день до Примирения, когда он предстал перед Роксборо, выдавая себя за Маэстро Сартори ради пикантного удовольствия пожать руки покровителям Примирителя перед тем, как спланированная им диверсия отправит их прямиком в Ад; во второй раз – в ночь после Примирения, когда грозы раздирали небо на части. В последнем случае он пришел вместе с Чэнтом – своим новым подчиненным духом, – намереваясь прикончить Люциуса Коббитта, невольного исполнителя его замысла. Не найдя его на Гамут-стрит, он бросил вызов буре – целые леса вырывало с корнем и поднимало в воздух, а на Хайгейтском холме горел человек, в которого только что попала молния – и отправился в дом Роксборо, оказавшийся пустым. Коббитта ему найти так и не удалось. Выброшенный из-под безопасного крова на Гамут-стрит, мальчишка, скорее всего, просто пал жертвой бури, кстати сказать, далеко не единственной.

Теперь комната молчала – молчал и он. Сильные мира сего, которые построили этот дом, и их потомки, которые возвели над ним Башню, были мертвы. Это было долгожданное молчание, а теперь, в наступившем покое, найдется время и для флирта. Он нырнул в пасть камина и стал спускаться в библиотеку, существование которой до этого момента было для него тайной. Возможно, он и поддался бы искушению помедлить у заставленных до отказа полок и просмотреть несколько книг, но сила, пронзающая иголочками его тело, стала еще более ощутимой и тянула его вперед. Он подчинился, заинтригованный больше, чем когда бы то ни было.

Он услышал голос женщины еще до того, как увидел ее. Он исходил из места, где клубилась пыль, не менее густая, чем туман над изорддеррекской дельтой. Сквозь нее виднелось зрелище откровенного вандализма: повсюду валялись превращенные в обрывки книги, свитки и манускрипты, наполовину погребенные под обломками полок, на которых они раньше стояли. За грудой руин в кирпичной стене виднелся пролом, из которого и исходил голос.

– Это Сартори?

– Да, – сказал он.

– Подойди поближе. Я хочу тебя видеть.

Он подошел к подножию кирпичной груды.

– А я думала, она не сумеет тебя найти, – сказала Целестина. – Или ты откажешься прийти.

– Как я мог устоять против такого зова? – сказал он вкрадчиво.

– Ты что, решил, что я назначила тебе любовное свидание? – сказала она в ответ.

Ее голос был хриплым от пыли, и в нем слышалась горечь. Это ему нравилось. Женщины с норовом всегда были интереснее своих добродушных сестер.

– Входи, Маэстро, – сказала она ему. – Дай мне открыть тебе глаза.

Он вскарабкался на кирпичи и всмотрелся в темноту. Камера была убогой, грязной дырой, но находившаяся в ней женщина не была похожа на отшельницу. Тело ее вовсе не было истощено затворничеством, а напротив, выглядело едва ли не пышным, несмотря на уродующие его раны. Округлость ее форм подчеркивалась прилепившимися к телу полосками плоти, которые двигались по ее бедрам, грудям и животу, словно жирные змеи. Некоторые прижимались к ее голове и увивались вокруг ее медовых губ; другие в блаженстве отдыхали у нее между ног. Он ощутил на себе ее нежный взгляд и блаженно расслабился под его прикосновением.

– Красивый, – сказала она.

Он принял ее комплимент за приглашение приблизиться, но стоило ему шагнуть к ней, как с уст ее сорвался тихий разочарованный стон, и он замер на месте.

– Что это за тень в тебе? – спросила она.

– Тебе нечего бояться, – сказал он.

Несколько змей расползлись в разные стороны, и из-под них появились длинные щупальца, которые, в отличие от жирных ухажеров, являлись частью ее тела. Они уцепились за шероховатую стену и подняли ее на ноги.

– Мне уже приходилось слышать это и раньше, – сказала она. – Когда мужчина говорит, что бояться нечего, он лжет. Это относится даже к тебе, Сартори.

– Я больше не приближусь к тебе ни на шаг, если это тебя пугает, – сказал он.

Таким податливым его сделало вовсе не беспокойство Целестины, а вид поднявших ее щупалец. Он вспомнил, что у Кезуар появлялись такие же отростки после ее общения с женщинами из Бастиона Бану. Они были проявлением каких-то возможностей противоположного пола, сущность которых ему была недоступна, – рудиментарным остатком свойств женской природы, почти полностью уничтоженных Хапексамендиосом в Примиренных Доминионах. Возможно, эта зараза успела расцвести в Пятом, пока его здесь не было. Во всяком случае, пока он не узнает, каковы пределы ее могущества, он не собирается приближаться.

– Я хотел бы задать вопрос, с твоего позволения, – сказал он.

– Да?

– Откуда ты меня знаешь?

– Сначала ты скажи мне, где ты был все эти годы?

О, какое искушение овладело им – рассказать ей правду и похвастаться всеми своими великими свершениями в надежде произвести на нее впечатление. Но он пришел сюда в обличье своего двойника, и, как и в случае с Юдит, ему надо быть поосторожней в выборе момента своего саморазоблачения.

– Я странствовал, – сказал он. Это было не так уж далеко от истины.

– Где?

– Во Втором Доминионе. Иногда забредал и в Третий.

– А в Изорддеррексе ты бывал?

– Случалось.

– А в пустыне за городом?

– И там тоже. А почему ты спрашиваешь?

– Мне там пришлось однажды побывать. Еще до того, как ты родился.

– Я старше, чем кажется, – сказал он. – Я знаю, что выгляжу...

– Я знаю, сколько ты прожил, Сартори, – сказала она. – С точностью до одного дня.

Ее уверенность усилила то беспокойство, которое успел вселить в него вид щупалец. Неужели эта женщина может читать его мысли? А если это так – если она уже знает, кто он и что он сделал за свою жизнь, – то почему ее до сих пор не охватил ужас перед ним?

Не было смысла притворяться, что ему нет дела до того, что она, похоже, многое о нем знает. Откровенно, но вежливо он спросил у нее об источнике ее сведений, готовясь рассыпаться в тысяче извинений, если она окажется одной из соблазненных жертв Маэстро и обвинит его в том, что он забыл о ней. Но обвинения, прозвучавшие из ее уст, были совсем иного рода.