Календарная книга - Владимир Сергеевич Березин

Это было очень удобно, можно было не только подольше спать, но и ходить обедать домой. В школьной столовой учителям есть запрещали — по той же причине, что и туалет у учителей должен быть отдельным. Ученик не имеет права видеть бога в нелепом виде, а нет ничего смешнее этих двух человеческих дел.

Школьная жизнь нравилась учителю своей размеренностью. Ему нравилось даже то, что раздражало всех прочих: бумажная работа, отчёты, справки и комиссии, которые проверяли у него наличие глобуса Луны и карты звёздного неба. Ведь он преподавал астрономию (и часто замещал математику), и больше ничего ему не выделили. Не просить же банку звёздной пыли, а стороны света можно научить определять и без этого. А деревянные математические фигуры были записаны на другую учительницу, казалось, не выходившую из декретного отпуска.

Жизнь представлялась учителю рекой, — раз вступил в неё, нужно отдаться потоку, а не спорить с ним.

Дни шли за днями, а месяцы за месяцами.

Он уже много лет служил в этой школе, и классы отличались один от другого только причёсками на общих фотографиях. Денег хватало, потому что тратить их было не на что.

С начальством у него были прекрасные отношения, то есть не было никаких. Самого Директора учителя видели редко, он постоянно был в разъездах — то на какой-то конференции, то на совещании, и многие из тех, кто пришёл в школу позже учителя астрономии, вовсе не знали Директора в лицо. Иногда и учитель астрономии начинал сомневаться: наблюдал ли он Директора, как Луну в телесоп, или это просто память подсовывает виденного где-то старика, будто вынув его из кармана подсознания. Многие из новых учителей боялись молодого и напористого Завуча, тот был строг и быстр. Но учитель видел в быстроте лёгкость, а в напоре — слабость. Да и у Завуча к учителю не было претензий. Учитель жил неподалёку и легко соглашался заменить заболевших, вовремя сдавал все бумаги и проходил проверки.

Только раз с ним случилось то, что ему не понравилось.

После уроков к нему подошла восьмиклассница и спросила, почему он говорит, что планета существует пять миллиардов лет. Учитель приготовился рассказать ей, как учили: в процессе звездной эволюции выгорает водород, затем начинается синтез углерода из гелия, и все состоим из этого углерода, ну и из воды, конечно. А потом всё превратится в железо — но не везде (тут нужно было добавить оптимизма). Он уже отвечал на этот вопрос и знал, как это надо делать.

Но девочка уставилась на него оловянными глазами и заговорила так, будто внутрь неё был помещён механический органчик. Она вещала о том, что метод радиоуглеродного анализа не работает, потому что расхождения в датах получаются в десятки раз. А гелия в атмосфере очень мало, значит нашей Земле не более десяти тысяч лет, и даже меньше — шесть тысяч, ведь об этом говорит содержание изотопа углерода.

В груди у Учителя тоскливо заныло. Что делать с креационистами он не знал и пошёл спрашивать у директора. Директора, как всегда, не оказалось на месте, а Завуч выслушал его на бегу и крикнул: «Это всё глупости», — исчезая вдали коридора. Что за глупости, что именно — глупости, осталось неясным.

И хотя девочка больше не задавала вопросов, учитель стал осторожнее в формулировках и принялся чаще говорить «как считается».

По вечерам учитель читал, а когда читать надоедало, то выключал свет и смотрел в окно.

Этот двор был похож на двор его детства — у стола сидели местные пьяницы, забывшие, как играть в домино. Висели на верёвке чьи-то трусы и простыни.

Напротив стоял дом, похожий на растрёпанный муравейник Вавилонской башни. Каждый из жильцов норовил украсть часть пространства, окружавшего здание. Те, у кого были балконы, надстроили их, расширили, и оттого дом казался облепленным разноцветными осиными гнёздами — впрочем, прямоугольными. Потом к дому приладили кондиционеры — тоже в беспорядке, отчего-то с одной стороны их было много больше, и учитель вспомнил, что так выглядел пень, по которому в детстве его учили определять стороны света. Отчего-то считалось, что мох будет располагаться на пне исключительно с южной стороны. «Если бы я был мох, — думал тогда мальчик, ещё не ставший учителем, — то вовсе не думал бы о сторонах света. И не думал о северном ветре, и ветре южном, а просто жил бы там, где прилепился. В чём предназначение мха? Чтобы его съели эти… Олени? Нет, не олени, кажется. Мыши, наверное». В этот момент в его рассуждения вплывал голос учителя географии, говорившего о сторонах света, и мыши ускользали прочь, прячась в своих невидимых норах. По муравейникам тоже можно было определять стороны света, и это было ровно так же нелепо.

Однако сейчас можно было поверить, что в одной части дома напротив каждый год стояла ужасная жара, а в другой — равномерно прекрасная прохладная погода.

Во дворе-пустыре, кстати, осталось несколько высоких пней от умерших берёз. Мох на них рос совершенно неравномерно, и нельзя было понять, на какую сторону молиться верующему человеку.

Дом был — мир, и учитель подглядывал за этим миром в не очень хорошо вымытое окно.

Собственно, видно ему было всего несколько комнат.

Семь окон на семи этажах находились в поле его зрения. Однако одно — на первом этаже — было закрашено белым — там был медпункт. Окно на втором этаже было грязным и за ним не было жизни никогда. Окно на последнем этаже было заколочено после пожара, случившегося лет семь назад. Окно под ним предъявляло миру пустую комнату с лампочкой без абажура.

В одной сидела маленькая старушка, и к ней время от времени приходила молодая красивая женщина, похоже — внучка. Через некоторое время внучка перестала менять платья, и всё время появлялась в белом. Тогда учитель догадался, что это не внучка, а медсестра в белом халате. Старушка полулежала в огромном кресле, и точно так же наблюдала за окружающим миром, как он. Иногда ему было неловко за то, что он ходит по комнате голым, но потом учитель решил, что старушке это полезно. Пусть она вспомнит что-нибудь из прошлой жизни, и тогда ей приснится что-то приятное.

В аквариуме другого окна жили молодые супруги. Они постоянно ругались, и учитель видел, как женщина упирает руки в бока, чтобы крик легче выходил из тела. Этот крик был беззвучен, но наблюдатель чувствовал его, будто женщина кричит у него дома. Потом появился ребёнок, и учитель стал угадывать