Гойда - Джек Гельб

слабины, но отчего-то вид княгини передёрнул что-то в самой глубине его души. Что-то покоробилось, и это не могло уйти от чуткого пытливого взора Фёдора.

Владимир в какой-то миг замер, предаваясь леденящему душу смирению. Осипший, слабый голос его наконец-то стих. Он глядел на тело нежной своей голубки, и жестокие нечистые духи шептали ему, кабы всё сложилось, не возжелай князь её в супруги. Старицкий не мог отвести взгляда. Хотел, ибо пред ним свершился самый лютый кошмар зловещей ночи, но не мог отвести взгляда. Хватка опричника ослабла, а то и вовсе отпустила Владимира.

– Почему так тихо? – осипшим голосом произнёс Старицкий.

В этот миг Иоанн точно отмер и перевёл взгляд на брата. Опричник обернулся через плечо – и было уж поздно что-либо делать. Владимир топил своё отчаяние, испивая из чаши жадными глотками. Он никогда не был столь алчен до питья, как в эти последние мгновения своей жизни.

Агония Владимира длилась недолго. Иоанн не сводил взгляда, видя, как брат его, отроду немощный и слабый, как его до глупости доверчивый Вава исходит кровавой пеной.

Наконец всё закончилось.

Фёдор стоял подле владыки, и боле всего на свете опричник желал унять ту глухую жестокую боль, которой терзался Иоанн. Басманов не смел сказать ни слова, ибо никакие слова не воротили время вспять. Не мог он дать ни исповеди, ни покровительства, ни попросту слов утешения в том великом горе. Фёдор мог лишь быть рядом, подле своего государя, и сердце опричника скорбело вместе с царским сердцем. Иоанн глубоко вздохнул, прильнув спиной к холодному трону.

Что-то навеки оборвалось.

Когда Басманов завидел, что владыка скоро молвит, опричник подался боле.

– Когда ты предашь меня, – произнёс Иоанн, – беги так и прячься так, чтобы я не мог изловить тебя. Ибо суд над тобой будет во сто крат страшнее и жестокосерднее, ибо сегодня моё сердце обескровилось.

Фёдор стиснул зубы, внимая беспощадной царской жестокости. И ведал Басманов, и твердил себе, что ныне воля царская отравлена горем и несчастьем, и всё же речь Иоанна пришлась жестокой раной.

– Когда предам, владыка? – вопрошал Фёдор, прикусив губу до крови да заглядывая в очи царские.

Иоанн глядел на тело своего брата.

– Когда, – кивнул царь. – Тебе не будет никакой пощады, никакого прощения и никакой милости вовек, аминь.

Иоанн осенил себя крестным знамением и поцеловал свой нательный крест.

Дрожащими руками Фёдор обхватил царскую руку и припал на колено. Он прикоснулся губами к царскому перстню.

– Аминь, – эхом вторил Басманов.

Глава 7

Фёдора несколько смутил огонь в печи – нынче посреди лета в том не было никакой нужды. Да при том, что Иоанн, бывало, и в студёную пору будто бы вовсе забывал о лютом холоде и токмо уж после просьб Фёдора велел топить печи. И всяко опричник подошёл к владыке, протягивая сложенную доску с шахматами. Иоанн не удостоил слугу ни единым взглядом.

Приняв в руки шахматы, царь пребывал будто бы где-то далеко отсюда. Его пустой разбитый взгляд не шевелился. Фёдор вздрогнул от резкого движения, когда владыка швырнул доску с фигурами в огонь. Басманов ужаснулся той отчаянной отрешённости, коим полнился каждый жест царя. Царь же оставался недвижим, и чёрные глаза его обратились на огонь.

Янтарным змием вился пламень, пожирая фигуры обеих сторон.

* * *

В Кремле всё стихло. Иоанн восседал на троне, а мысли его сковались безмерной скорбью. Холодный царский взор не шевельнулся, когда на порог явились доложить.

– Светлый государь, посол чужеземный принять просит, – лишь слабый отзвук той речи коснулся уставшего рассудка Иоанна.

Царь медленно поднял взгляд, беспросветно тёмный и тяжёлый.

– Раз просит, то жизнь ему, видать, не дорога, – молвил владыка, едва оскалившись. – А пущай, пущай…

Эти слова глухо сошли с уст Иоанна, и когда царь поднял взор, его лицо искривилось в насмешке над своим бессилием. Царь не мог отвести взор от призрака, что явился нынче к нему.

* * *

Фёдор вошёл в царские покои. На нём не было излюбленных его украшений – ни серёг, ни перстней с самоцветом. Полумрак окутывал фигуру Иоанна. Владыка сидел, поставив локти на стол, а мрачное чело его упиралось в кисти, сложенные в замке. Опричник глубоко вздохнул, видя то унылое бессилие в этой скорбной фигуре. Когда Басманов сделал несколько осторожных шагов к своему царю, Иоанн поднял взгляд.

– Остави нас, – тихо повелел владыка, глядя пред собой точно слепец.

Фёдор замер на месте.

– А ты, Федь, проходи, – продолжил Иоанн, опуская руки на подлокотники кресла.

Басманова пробил холод от этого голоса. Он невольно повёл головой, точно ощутив того третьего – незримого и нечестивого, кто стоит подле них с Иоанном. Пересиливши всякое волнение, Фёдор приблизился к владыке, опустился на колено. Едва опричник наклонился, чтобы поцеловать царский перстень, резкий удар чуть было не повалил его вовсе с ног. Фёдор чудом устоял, опёршись рукой о стол. Опричник сдавленно взвыл, чувствуя горячую кровь у себя во рту.

Резкий удар пришёлся тяжёлым перстнем по зубам – Фёдор почувствовал языком скол на левом клыке. Опричник дал по столу несколько раз, глуша ту нестерпимую боль. Всё то время Иоанн взирал на слугу своего с алчущим и жестоким любопытством. Фёдор поднял взгляд на владыку, не убирая руки ото рта, который заливался горячей кровью.

– Неужто так больно, Федюш? – спросил Иоанн, вставая с кресла.

Басманов бросил короткий взгляд на кровь, оставшуюся на белой ладони. Он отвёл глаза и сплюнул на пол, утирая губы тыльной стороной ладони.

Взгляды их встретились. Он смело взирал на владыку, пересилив всякую робость.

– Пущай, – ответил Басманов, – я всё снесу.

Иоанн усмехнулся, окинув опричника взглядом с ног до головы.

– Пошёл вон, – повелел царь.

Эти слова, брошенные будто поганому псу, были горьким унижением. Фёдор сглотнул ком в горле, поведя головой и глядя на Иоанна исподлобья.

– Я не оставлю тебя, – произнёс Басманов, мотая головою.

Его голос дрожал от глухой, бестолковой боли, и он из последних сил мирился с нынешним нравом государя, ибо владыка был убит горем. Иоанн же усмехнулся, даже не взглянув на опричника.

– Звучит точно проклятье. Притом для нас обоих, – протянул владыка, опираясь рукой о каменную стену.

Фёдор сжал кулаки и уж был не в силах совладать с той жестокостью. Он глухо усмехнулся и замотал головой, опуская взгляд. Басманов не дал воли горячим слезам, подступающим к очам. Резкий и глухой смешок сорвался с запёкшихся губ Басманова. Фёдор ударил об стол рукой и не чуял никакой боли. С трудом он разжал кулак – кисть дрожала.

– Аминь, –