Гойда - Джек Гельб

к нему, внимая речи с большим чаяньем. Казалось, она уж ведала, что гложет супруга.

– Ежели даст благословение… – с трудом выговорил Владимир.

Евдокия не дала договорить мужу, взяла его руки и поцеловала. Князь опешил, а как только отмер – так отнял руки от супруги.

– На всё воля Божья, – с кротким поклоном ответила Евдокия.

Владимир окинул нежным взором супругу свою. Взяв верных людей, они тронулись в путь. Дорога тяжело далась Владимиру – волнения ни на мгновение не отпускали сердце его. Когда наконец князь Старицкий прибыл к монастырским стенам, тело его было изможденно.

Он постучал трижды, прежде чем привратник, шаркая тяжёлыми ногами, подступился да впустил князя с его людьми. Внутри монастырской крепости лето занималось сладким своим благолепием. Деревья перешёптывались богатой листвой, которую бегло трепал тёплый ветер. Владимир испросил благословения, сложив руки пред собой, и старый монах осенил князя и спутников его крестным знамением.

– Благодарю, отче, – молвил Владимир.

– Откуда путь держите? – вопрошал старик, идя вдоль ряда молоденьких яблонек.

– С Вереи, – ответил Старицкий.

– Не близко же… – вздохнул монах. – Что ж завело вас?

Владимир глубоко вздохнул, пряча взор от светлых очей монаха. Бледно-голубые глаза казались вовсе белыми.

– Пришёл я исповедаться отцу Филиппу, – молвил князь, боясь укора в том проникновенном взоре.

Заместо того же монах лишь глубоко вздохнул, поджав губы.

– Оно что ж… – опечаленно молвил старец. – Ты запоздал, княже.

Старицкий поднял взор. К горлу подступил ком, покуда холод пробирался к рукам и шее.

– Что?.. – глухо взмолился Владимир.

– Он уж окончил земной свой путь, – смиренно молвил монах, осеняя себя крестным знамением.

– Нет, но ведь… – сглотнул князь, унимая подступающую дрожь.

– Ещё в начале весны, – сказал святой отец, мотая головой.

Старицкий замер, чуя, как сокрушающее, измождающее бессилие подлой змеёй сдавливало его горло.

– Молитесь о душе его, – произнёс монах и уж было хотел оставить князя, как Владимир резко схватил его за локоть.

– Скажите же, отче, что же сгубило? – вопрошал князь.

– Всему приходит конец, – ответил святой отец, воротя взор в пол.

– Скажи мне, – твёрдо повелел Владимир.

Монах сглотнул, и тихое признание ударило князя в самое сердце. На мгновение мир стих – листья беззвучно трепетали на ветру, не издавая никакого шума. Владимир не помнил дороги домой. Весь рассудок его занялся видениями из Московского Кремля. Притом то была не страшная расправа, но брат его. Владимир вспоминал, как Иоанн говорил об отце Филиппе, как улыбка не сходила с его уст, как голос царский не дрогнул.

«Неужто…»

Эти мысли оглушительным вихрем взбились в голове князя. Они не отпускали его до тех самых пор, как он очутился на крыльце собственного дома. Дрожащий от усталости и жуткой боли, тянущей где-то глубоко внутри, Владимир брёл, не примечая ничего на своём пути. Владимир было ступил на лестницу, и деревянная ступень повела протяжным скрипом. На сём рассудок милосердно покинул князя.

* * *

Владимир глядел на бумагу, дрожащей рукой опуская перо. Всего пара кривых строк – не боле, да подпись. Короткое послание. Владимир даже не ведал, к кому обращено оно.

Мимолетный, но безмерно сильный порыв побудил Владимира порвать письмо, сжечь, изжить всякую мысль о вероломстве, но то – лишь миг. Князь с тяжёлым сердцем поднялся и направился в покои супруги. Дверь была приотворена – княгиня переплетала косу перед сном.

Она обернулась на вошедшего супруга и поднялась со своего места. Её взгляд метнулся на бумагу, которую князь сжимал в руке. С глубоким вздохом Владимир подал письмо Евдокии.

– С твоих слов сего должно хватить, – тихо и разбито молвил Владимир.

* * *

Перо треснуло, залив пальцы Иоанна чернилами. Фёдор тотчас же обернулся на звук, отпрянув от зеркала. Стиснув зубы, царь овладевал собой, покуда опричник спешно принялся вбирать чернила белым полотенцем. Владыка огляделся, точно выискивал во мраке своей опочивальни того незримого врага, что подступился слишком близко.

– Царе? – вопрошал Басманов, обратя взор Иоанна на себя.

Очи государевы метались, впиваясь лютым прищуром в дрожащие тени. Его сбитое дыхание хрипло раздавалось в ночной темени.

– Что тебя гложет, мой царь? – вопрошал опричник.

Эти слова молвлены были с такой сокровенной силой, что их хватило Иоанну, чтобы избрать путеводной нитью. Прильнувшие к сердцу и к разуму страхи расступались, покуда царь внимал живому голосу. Фёдор воротил Иоанна от тех жутких видений, но смутное и до боли скверное чувство не покидало царя, и он крепче сжимал руки своего слуги.

– Что видишь ты, сокрытое от взора моего? – тихо шептал Басманов. – Что тебя гложет?

* * *

Евдокия делила ложе с мужем. На сердце её впервые было не столь тревожно. Она не спала – многие думы роились в её голове. Долгие годы она лелеяла мечту увидеться на чужбине со своим братом Андреем. Каждое письмо, каждая весточка от Курбского грела ей душу, и каждый раз она отрывала от сердца послания и бросала в огонь.

И всё же нежное сердце её дрогнуло, и Евдокия приберегала лишь самые близкие, самые тёплые послания от Андрея. Эти строки были ей единственной отрадой, единственным утешением и самым большим страхом.

Нынче же волнения поутихли. Она лежала подле супруга, и князь не решался прильнуть в объятьях к супруге. Владимир предался поверхностному сну – он беспокойно ворочался, не находя покоя. К Евдокии сон не шёл, но он и не нужен был ей. Впервой за долгие годы несчастной её доли она тихо и безмолвно радовалась, упиваясь хрупкими своими мечтами.

Когда солнце стало приступать к окнам, осторожно протискиваясь сквозь ставни, Евдокия собралась покинуть мужа да заняться хозяйством. Резкий крик разбудил Владимира. Княгиня согнулась, крепко обхватив себя за живот. Владимир спросонья замер, видя кровь на руках своей жены.

– Ты поранилась?! – Владимир в ужасе метнулся к супруге.

Княгиня же отпрянула прочь, соскочив с кровати, да отступила. Она мотала головой, а подбородок её дрожал, сдерживая рыдание. Владимир свёл брови, пытаясь взять в толк, что стряслось с его голубкой. Белая сорочка, как и простыни, и перины, была пропитана кровью.

Наконец мысль, ясная как день и с тем же беспощадная, озарила ум князя. Он сглотнул. Не будучи в силах унять своей тревоги, он осторожно протянул руку супруге, вставая с кровати.

– Тише, тише!.. – молвил Владимир, взяв в толк, в чём дело.

Евдокия мотала головой, зажимая рот руками. Плечи её вздрагивали, и не было ей сил совладать с тем пристыженным позором, что скверной измарал супружеское ложе.

– Не горюй, голубка моя, чего ж ты?.. – тихо произнёс князь, подходя к взволнованной донельзя супруге.

– Это ж… – задыхаясь от плача, бормотала она,