Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Генерал Лэнсдейл назначен руководить «Мангустой» и непосредственно под ним, как представитель управления (на чью долю падает девять десятых «Мангусты»), поставлен Билл Харви.

Мы с Хью тщательно все обсудили. Это работа вне категорий. Она может стать престижной или губительной — все зависит от вас, Гарри. Можете и очутиться на коленях у богов. Продвижение по службе так часто зависит от заметных этапов в твоей работе: столько-то лет в малозначимом секторе А, потом за границей в малозначимой резидентуре А (читай: Уругвай), потом в более важном секторе, в более важной резидентуре und weiter[184]. Вы, милый мальчик, немного выбиваетесь из сетки категорий — так оно, по-видимому, и останется. А вот работа связным приблизит вас к активно действующим людям. Например, к Лэнсдейлу. Судя по слухам, он настоящая белая ворона в армии, и его военная карьера была далеко не типична. Он не учился в Вест-Пойнте, не служил в регулярной армии, а только в Корпусе по подготовке резервистов. Все тридцатые годы он работал в рекламном бизнесе, а во время войны — в Управлении стратегических служб. (Предполагаю — в Пропаганде.) После победы он получил назначение на Филиппины в качестве майора-резервиста и стал там отличаться. Я уверена, вы теперь кое-что знаете о его легендарной карьере. Он увековечен Грэмом Грином в «Тихом американце» и превознесен Ледерером и Бэрдиком в «Мерзком американце». Факт остается фактом, что он все перевернул на Филиппинах и многое сделал, чтобы одолеть коммунистов Хукбалахапа. А потом, по сути дела, посадил Рамона Макзайзая в президентское кресло. В последнее время он был очень близок с вьетнамским Дьемом. Этому человеку есть чем похвастаться. Хоть он и белая ворона, но с Божьим даром.

Проблема состояла в том, как продать вас Лэнсдейлу. Хью едва знает его — вообще-то Хью собирается получше с ним познакомиться завтра вечером за ужином. Тут сработал Кэл. Я насела на Хью, чтобы он позвонил Кэлу, несмотря на холодные отношения, установившиеся между ними из-за залива Свиней, и ваш отец, который знает Лэнсдейла и дружно работал с ним на Дальнем Востоке, безусловно, откликнулся. Прямо по телефону из Японии он процитировал нам рекомендацию, которую дал Лэнсдейлу: «Гарри — хороший малый и становится все лучше. Я счастлив, что могу назвать его моим сыном». Вот как. И добавил: «Только, Хью, не говорите этого вашему крестнику. Это вскружит ему голову».

Хью и не собирался. А вот я сказала. Чтобы приободрить. А это, Гарри, вам потребуется. Хью пригласил вас на ужин в ресторан «У Харви» не без причины: вы будете связным не только между Лэнсдейлом и Харви, но и между Хью и Харви. И если вам этого будет недостаточно, будете еще подкармливать и меня, сообщая о каждом шаге. Как и я буду по-прежнему подкармливать вас. Я знаю, что проявляю величайшую гордыню, но уверена: мы с вами — самые чистые души во всем ЦРУ. Даже в предательстве ЦРУ требуется чистота намерений.

Ну разве я не сумасшедшая? Я понимаю, что после Берлина вас едва ли привлекает работа на Харви, но вот что я вам скажу: Хью полностью держит в руках Бешеного Билла. С этой стороны вам нечего бояться. Я пытаюсь выяснить у Хью, чем он его держит, — могу лишь сказать, что это какое-то мощное средство.

Надеюсь, вы оправдаете доверие и дадите мне полный отчет о завтрашнем ужине.

С любовью, заговорщической любовью

6

В воскресенье вечером, 29 октября

Дорогая Киттредж!

Вчера вечером Лэнсдейл посвятил небольшую часть ужина мне, поучая, как осторожно я должен действовать.

«Ты будешь иметь дело с материалами Совета национальной безопасности», — сказал он, подчеркивая серьезность источника. Тут Хью впился в меня взглядом, под которым ты чувствуешь себя преступником. Я, естественно, кивнул обоим.

Вы правы. Я наверху блаженства от того, что буду связан с вами. И я выполню свою часть сделки (если не считать случайного предательства в профилактических целях).

К делу. Вечер получился странный. Я сразу понял, что насчет моей работы все уже решено. Едва ли Лэнсдейл, учитывая его нескрываемые добрые чувства к моему отцу, отправился бы с нами ужинать, если бы собирался заявить в конце: «Извините, молодой человек, вы не подходите». Должен признаться, я получил от этого ужина большое удовольствие.

Мне, в частности, интересно было наблюдать, как Хью и Эд Лэнсдейл обмеривали друг друга. Я полагаю, что Хью занимает ранг, равный бригадному генералу, и Лэнсдейл тоже в этом звании, так что они встретились на равных. Хотя Лэнсдейл работал в Управлении стратегических служб и, насколько я понимаю, был сотрудником ЦРУ во Вьетнаме, он совсем не наш человек. Во всяком случае, по манере держаться. Как вы меня и предупреждали, он действительно sui generis[185].

Так или иначе, Лэнсдейл и ваш супруг старались составить себе мнение друг о друге, рассказывая военные истории. Хью рассказал всего одну, и я не понимал почему, пока не догадался, что он решил занять позицию судьи. Пусть-де Лэнсдейл покажет товар лицом. А потому, лишь после того как Лэнсдейл рассказал четыре или пять отличных историй, Хью решил, что настало время подключаться, и позабавил нас очень смешным, хотя и маловажным эпизодом, связанным с правительством Нассера. Как выяснилось, Хью отправился в Каир, чтобы попытаться убедить Нассера принять одну из программ управления, и никак не мог добиться аудиенции у великого человека. Тогда Хью изложил суть вопроса в подробной памятной записке, поставил на ней штамп СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО и положил бумагу наверху шкафа для белья и одежды. Он знал, что бумага будет сфотографирована службой безопасности, как только он выйдет из отеля. На следующий же день Нассер позвонил ему, чтобы обсудить проект.

Знаете, Киттредж, мне вспоминается один ужин в Конюшне, когда у вас в гостях был такой забавный джентльмен по имени Майлз Коплэнд, и он рассказывал ту же историю. Это приоткрыло для меня Хью. Поскольку я уверен, что, с его точки зрения, рассказывать военные истории не высокий класс, надо рассказывать нечто такое, что послужит твоей цели. Можно даже присочинить. Я думаю, он вовсе не хотел заставить Лэнсдейла подпрыгнуть до потолка, рассказав одну из историй, действительно случившихся с ним.

А генерал — он другой. Каждую свою историю он излагает со всей искренностью и убежденностью коммивояжера. Он высокий, нелепый и, если бы не короткая стрижка, совсем не похож на генерала. В свои пятьдесят с чем-то лет он мягкий, приятный, говорит тихим голосом и недурен собой: прямой нос, хорошо очерченный подбородок с ямочкой, густые усы, вот только глаза запавшие. Сам не знаю, что я хочу этим сказать. Это глаза не слабого человека, но они не светятся. Вам словно предлагается заглянуть в личную пещеру. Наверное, я хочу сказать, что он, словно гипнотизер, как бы всасывает вас в себя. Однако он полон противоречий. Наверняка человек многоопытный, но по внешнему виду этого не скажешь. Он даже кажется наивным. Когда подошла моя очередь выдать военную историю, я рассказал про Либертад Ла Ленгуа, и это вызвало звонкое хихиканье у Лэнсдейла.

Сексуальные дела, наверное, далеки от него. Он изображает из себя милого идеалиста с плутовским юмором. Однажды в 1946 году, когда он в военных целях обследовал острова Рюкю, за ним увязались местные детишки, и он научил их кричать при виде американцев: «Мой папа — майор Лэнсдейл/ Мой папа — майор Лэнсдейл!»

Эта история была выпущена в качестве первого залпа. А дальше он показал себя с более любопытной стороны.

«Однажды, — сказал он, — на ранней стадий моей карьеры мне пришлось иметь дело на Лусоне с насквозь продажным чиновником, и когда его приперли к стенке, он заперся в своей комнате и, став перед окном, принялся размахивать пистолетом. Мне надо было укрепить свое положение в глазах местного населения, и я крикнул: „Сэр, стреляйте в меня. Мне доставит удовольствие срезать вас“. И знаете, он сдался.»

Потом один из моих людей спросил, неужели я такой хороший стрелок. И я признался, что не знаю никого, кто бы дольше меня доставал пистолет из кобуры.

«Не было ли рискованно делать такое признание?» — спросил Хью.

«Нет, сэр. Моя стратегия строится не на умении обращаться с оружием, а на психологической войне. Мы вели сражения с коммунистами Хукбалахапа с помощью вертолетов, которые зависали над ними, и мы оттуда обращались к ним по мегафону. Один из моих лучших филиппинцев взывал к беднягам, находившимся внизу. Партизаны понимали, что говорят с вертолета, но ведь это был также и голос свыше. Поскольку у нас была хорошая разведка, мы знали имена некоторых сторонников Хукбалахапа. Все они были из местных баррио, и наши люди знали их родственников и односельчан. Мой парень говорил им примерно так: „Мы видим, где вы там прячетесь. Третий взвод. Мы видим тебя, командир Мигель, и тебя, Хосе Кампос. Мы видим и тебя, Норсагарай-бой, и тебя, Чичи, и Педро, и Эмилио. Не пытайся скрыться, Мальчонка Карабай, потому что мы видим тебя, и Куньо, и Малыша. Мы все о вас знаем. Можете не сомневаться, мы вернемся и перебьем вас вечером. Наши солдаты на подходе.“ И мы говорим нашим друзьям среди вас: „Бегите!“ Нашему союзнику, который назвал нам ваши имена, мы говорим: „Muchas gracias, amigo!“[186] А теперь спасайтесь. Бегите из этого взвода».