На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

А вскоре откуда-то из города, быть может —  со склонов холмов, где жили Магометане, или из-за изгибов реки грянул взрыв. Не слишком близко —  почти чужеземный, почти высказывание на чужом языке, который до сих пор никто не удосужился выучить...

Хотя Данило Ашкиль носил турецкую феску, когда того требовали обстоятельства —  в Боснии феска была сродни чадре символом покорности, а ее ношение —  ценой ведения бизнеса, он был потомком Евреев-Сефардов, за триста пятьдесят лет до того сбежавших от Испанской Инквизиции и со временем осевших в Салониках, которые уже тогда, несмотря на то, что принадлежали Турции, являлись общепризнанным центром гостеприимства для евреев в бегах. Данило вырос в довольно респектабельной семье, но вскоре попал в водоворот общения с дервишами, игроками и курильщиками гашиша, попадал в обычные неприятности, но в итоге оказалось, что он испытывает повышенное чувство социальной ответственности по отношению к своим родителям, которые отправили его в Сараево к Боснийской ветви семьи в надежде, что преданность родственников работе и их набожность поможет ему очиститься. Впрочем, оставаясь верным своей судьбе, он вскоре оказался на улице, он еще в раннем детстве научился передразнивать смешение языков, в котором ему приходилось вращаться в течение дня, таким образом, к отрочеству освоил не только итальянский, турецкий, болгарский, греческий, армянский, арабский, сербо-хорватский и румынский, равно как и особый еврейско-испанский диалект, известный под названием Юдезмо, но и в случае необходимости мог сойти за носителя того или иного языка, во всяком случае, не желая опровергать это впечатление. Задолго до Австрийской аннексии его лингвистические способности и дар просачиваться во все слои общества привлек к нему внимание Эвиденцбюро. Для разъездных агентов всех Сил он стал единственным необходимым человеком на Балканах, которого обязательно нужно навестить. Но теперь он был в опасности, именно Киприану и Бивису выпало позаботиться о его безопасности.

Данило договорился встретиться с Киприаном в кафе прямо у Замка, увидел бледного юношу-сибарита, чья несомненная английская университетская скука лежала под слоем жизни в Вене и на побережье Адриатики. Также он отметил неправильное восприятие истории, распространенное среди офицеров по работе с агентурными источниками, учитывая необходимую для них погруженность в текущий момент. Значит, именно к истории — патологии Времени — ему нужно обратиться в первую очередь.

 — Знаю, для англичанина это сложно, но попытайтесь на мгновение представить, что на севере от сорок пятой параллели нет никакой истории, исключая лишь наиболее ограниченные и банальные ее проявления. То, что Северная Европа считает своей историей, на самом деле абсолютно провинциально и представляет ограниченный интерес. Различные виды Христиан убивали друг друга, вот и всё. Власти Северных стран больше напоминают чиновников, которые манипулируют историей других народов, но не создают свою собственную. Они спекулируют историей, жизни — их условные единицы. Жизни, которые проживают, смерти, которые умирают, всё, что состоит из плоти, крови, семени, костей, огня, боли, дерьма, безумия, опьянения, видений, всё, что постоянно происходит здесь — вот настоящая история.

—  Теперь представьте, что история соотносится не с Лондоном, Парижем, Берлином или Санкт-Петербургом, а с Константинополем. Война между Турцией и Россией становится переломной войной девятнадцатого века. Благодаря ей появился Берлинский Трактат, в результате подписания которого начался нынешний кризис, и кто знает, какие более темные трагедии ждут нас в будущем. Со времен той самой войны Австрия представляет, что было бы, если бы турки были ее друзьями. Немцы ездят сюда на экскурсии и восхищаются, какое тут всё Восточное: «Смотрите! Сербы и Хорваты носят фески на белокурых волосах! Голубые глаза рассматривают нас из-за Мусульманской чадры! Невероятно!». Но, как вы уже, вероятно, заметили, на Баллхаузплатц отчаянно боятся. Они приезжают в город, эти столь практичные и исполненные уверенности дневного света люди, но при этом вы можете посмотреть на них и увидеть, как они провели ночь, они чувствуют какое-то брожение во тьме, формы и массы, поскольку возвращаются древние кошмары, снова неукротимые орды Мусульман движутся на запад, чтобы вновь собраться у ворот Вены — неважно, что она уже много столетий не укреплена, старые склоны застроены государственными учреждениями и буржуазными домами, в пригороды войти столь же легко, как в любую австрийскую шлюху —  это не может быть правдой, Господь не допустит, но вот они уже на расстоянии часа езды, и какая первая мысль придет им в панике в голову? Они повернутся и проглотят Боснию. Да, это всё решит! Нам остается только ждать в зимних сумерках первого весеннего грома.

Киприан терпеливо слушал. Бивис пришел, откинулся на спинку кресла и мрачно задумался, несомненно, о своей Англо-Славянской инженю. Когда Данило сделал паузу, чтобы выпить раки, Киприан кивнул и сказал:

  — Предполагается, что мы вас вывезем.

  —  А Вена...

 —   Они узнают не сразу.

  — Довольно скоро.

  —  К тому времени мы уже уедем.

  — Или будем мертвы.

—  Мы доедем по узкоколейке в Боснийский Брод, там пересядем и вернемся через Загреб в Триест.

  — Довольно очевидный пропускной пункт, да?

  —  Именно. Последнее, что им может прийти в голову.

  —  А...сколько таких доставок вы совершили?

— Тысячи, — заверил его Бивис.

Киприан с трудом сдержался, чтобы не испепелить его взглядом, а очень хотелось —  вместо этого он улыбался Даниле уголком рта, то и дело быстро косясь на Бивиса.

 — Мне понадобится оружие, — сказал Данило тоном, который позволял предположить, что после этого он перейдет к обсуждению денег.

— Нужно встретиться с членами «Черной Руки», —  резко сообщил Бивис Мойстли, дернув бровью, что означало «Разве это не очевидно?».

Воцарившееся после этого молчание можно было почти почувствовать, как барабанную дробь. Что такой шифровальщик невысокого ранга, как Бивис, мог знать об этой внушавшей повсеместный страх Сербской организации? Уже не в первый раз Киприану пришло на ум, что Бивиса могли приставить шпионить за ним, возможно, задание Деррика Тейна, возможно, это —  один из многих агентов, которые по очереди следят за ним в пользу Тейна.

Обычное явление на Балканах: если кто-то следил за освободительным движением и искал, кого бы из его членов превратить в двойного агента, из Южных Славян выбор был невелик, если был вообще. Националисты и революционеры здесь действительно верили в то, что делали.

— Иногда попадется болгарин или русский, притворяющийся местным. Русский мать родную продаст за стакан водки.

И, кого бы вы думали, Киприан встретил в тот вечер, действуя почти безрассудно: своих бывших оппонентов Мишу и Гришу. Это произошло на другом берегу реки на Каревой улице, в «Дер Лила Штерн», бывшем австрийском военном борделе, переоборудованном для более неопределенных целей. Киприан и Бивис пили илавку с сельтерской. Маленький кафешантанный оркестрик играл за спиной молодой певицы и танцовщицы в костюме гаремного стиля, покрывала которого больше открывали взору, чем прятали.

  — Должен сказать, — заметил Бивис, — она сногсшибательна!

— Да, — согласился Киприан, — а видишь вон тех двух русских, которые направляются к нашему столику, думаю, они хотят уладить со мной старые счеты, так что если ты согласишься притвориться вооруженным телохранителем, возможно, немного импульсивного склада характера, это будет очень любезно с твоей стороны..., —  нервно нащупывая пистолет Уэбли во внутреннем кармане пиджака.

— Кипрскни! — закричали они. —  Мы думали, что ты умер!,

и другие приятности. Вовсе не собираясь сожалеть о делах полковника Кеуча, эти двое словно обрадовались, встретив старого знакомого, и поспешили сообщить ему, что оставили свой образ жизни, который вели на Пратере, в далеком прошлом.