Записки опального директора - Натан Гимельфарб

О поездке на интервью без дочери Верочка и мыслить не могла, и мы начали осторожную, но целенаправленную обработку девочки. Ей приводились многочисленные доводы и аргументы в пользу отъезда, её предупреждали об опасности проживания в зоне повышенной радиации и угрозе развития болезни щитовидной железы, а она твердила одно: “Это моя родина и я отсюда никуда не уеду”.

Решающий разговор с ней у меня состоялся один на один, когда я напросился проводить её к автобусу, что шёл в микрорайон “Запад”, где жил Жора. Уже стемнело, накрапывал мелкий дождик, автобусы один за другим полупустыми уходили от остановки, а мы всё говорили и говорили. Наташенька плакала... Она не поддавалась на уговоры и убеждала меня, что не может навсегда оставить отца, одинокого дедушку в Ляховичах, тётушек и дядечек, подруг и друзей, бросить своё медучилище, откуда открывалась дорога в мединститут, и ехать на другой конец света, где всё чужое, непонятное, и даже по русски поговорить будет не с кем.

Когда весь мой запас доводов и убеждений иссяк и я уже готов был признать очередное поражение, в голову пришёл последний аргумент, который оказался решающим и склонил Наташу согласиться поехать на интервью. Я повёл разговор о маме, которая её безумно любит, не мыслит себе жизни без неё, которую она своим поступком в могилу сведёт. Я упрекал Наташу в том, что при всём обилии любви и жалости, которую она испытывает ко всем своим родственникам, она совсем не жалеет человека, давшего ей жизнь и любящего её больше всех на белом свете.

Когда подошёл очередной автобус, внучка, сквозь слёзы, произнесла:

- Я поеду с вами в Москву, но не мучайте меня больше своими разговорами.

Наташа уехала, а я еще долго оставался на скамейке пустующей автобусной остановки в раздумии о том, почему мы, взрослые, терзаем детские души своими поступками и действиями.

168

Пока Иринка только догадывалась о возможности нашего отъезда, она относилась к этому довольно спокойно. У нас возобновились прежние отношения, мы нередко бывали у неё в Минске и, как могли, помогали ей. Она отказалась от квартирантов, произвела капитальный ремонт своей квартиры, обставила её с нашей помощью добротной импортной мебелью и полностью посвятила себя детям. Работа в финотделе облисполкома её вполне устраивала и ею там были довольны. Зарплата была небольшой, но, с учётом полагающейся им части Мишенькиной пенсии, денег на жизнь хватало и материально они были вполне обеспечены. Нуждались больше в моральной помощи и поддержке, которая им оказывалась. Одно то, что мы жили рядом и к нам можно было в любое время обратиться, было для Иринки очень важно.

Известие о нашей поездке на интервью вызвало настоящий шок в семье Зуськовых (такую теперь фамилию носили и дети) и они не считали нужным скрывать от нас своёго отношения к этому. Больше всех возмущалась Алёнка. Ей стукнуло уже тринадцать лет и рассуждала она не по-детски серьёзно.

Когда я, как-то, гуляя с ней по лесу возле нашей дачи, попытался высказать свои тёплые чувства, она грубо прервала меня и совсем по-взрослому заметила:

-Своё отношение к детям, дедушка, нужно подтверждать делами, а ты с бабушкой бросаешь нас одних на произвол судьбы.

Тяжело было слушать такие слова от любимой внучки, которая так рано стала сиротой, но, к сожалению, в них была и доля правды. Я попытался тогда объяснить Алёнушке, что мы вовсе их не бросаем, а только на какое-то время расстаёмся, что делаем это, чтобы иметь возможность оказывать им реальную помощь. Я добавил, что мы с удовольствием взяли бы их с собой, но мама об этом даже слушать не хочет и заявила, что о её выезде из Белоруссии и речи быть не может, а мы уже слишком стары, чтобы нам можно было доверить воспитание малолетних детей.

Даже маленький Андрюшка, которому только шесть лет исполнилось, принимая от нас в подарок автомобиль “Москвич”, на котором он мог самостоятельно ездить, нажимая ножками на педали, спросил меня в день своего рождения:

-Если ты меня так сильно любишь, то зачем же ты от меня насовсем уезжаешь?

Ему, самому маленькому из шести внуков, которого мы все очень любили, я и не пытался что-нибудь обяснять, а только твёрдо пообещал:

-Мы расстаёмся не насовсем, Андрюшка. Мы скоро обязательно снова будем вместе, мой мальчик.

Иринка, хоть и не скрывала своего недовольства, старалась в разговорах избегать этой темы. Только раз, когда мы как-то за столом, в присутствии друзей и родственников, в очередной раз коснулись возможности их отъезда сейчас или в недалёком будущем, она вновь наотрез исключила такой вариант для себя, но то ли в шутку, то ли всерьёз заметила, что детей своих она могла бы доверить только Вовочке и никому другому. Больше мы с ней эту прблему не обсуждали.

Очень болезненно восприняла известие о приглашении нашей семьи на интервью сестра Анечки -Полина, которая очень страдала от своего одиночества. После развода с Петей она так и не создала новой семьи и жила одна с сыном Ариком. Теперь, когда ей было уже за шестьдесят, сын женился и она осталась совсем одна. Мы стали для неё единственной опорой и надеждой. Полечка просила не оставлять её одну и обратилась с просьбой в американское посольство приобщить её к нашей семье. Было мало надежд на успех этой затеи, но мы решили сделать всё возможное, чтобы ей помочь. В нашем обращении в службу иммиграции и натурализации были убедительные доводы и, к обшей радости, перед самым выездом в Москву, мы получили сообщение об удовлетворении нашего ходатайства. Сестра Анечки могла ехать на интервью, как член нашей семьи.

Труднее было с моей Полечкой. Хоть она и не была одинокой и формально считалась вполне материально обеспеченной (пенсия отставного подполковника была выше моей директорской зарплаты), её нельзя было оставлять без нашей моральной поддержки и помощи во всё осложняющейся ситуации в стране. Несмотря на то, что её сыновья к тому времени уже успели защитить диссертации, занимали довольно высокие должности и получали вполне приличную зарплату, она не прекращала о них заботиться и на это уходила значительная часть их семейного дохода. На этой почве продолжались разногласия с Володей и семья не вылезала из долгов. Ни ссоры с мужем, ни наши уговоры, ни убеждения её детей в том, что они уже способны прожить без её помощи, на неё не действовали.

У нас были серьёзные основания беспокоиться о прочности их брака с Володей. Полечка могла в любое время остаться одна, без достаточных средств к существованию и необходимой моральной

поддержки. Расчитывать, что её, на старости лет, приютят дети не приходилось. В их семье только она была полной еврейкой и сполна получала всю жизнь полагающиеся по этому статусу дивиденды.