Вальс под дождём - Ирина Анатольевна Богданова

* * *

Артиллеристы части тов. Александрова, действующей на Западном фронте, за одну ночь уничтожили 2 немецкие миномётные батареи, 2 пулемётные точки и истребили роту пехоты противника.

* * *

Командир эскадрона лейтенант Кучерявый под непрерывным обстрелом противника подполз к огневым точкам фашистов, мешавшим продвижению наших частей, и забросал их гранатами. Заметив вражеский танк, тов. Кучерявый незаметно подкрался к вражеской машине и подорвал её противотанковой гранатой.

* * *

В письмах, получаемых германскими солдатами из тыла, всё чаще сквозят тревога и неуверенность. Обер-ефрейтор Вольфганг Гейне пишет из Варшавы своему брату Францу Гейне на Восточный фронт: «В городе свирепствует эпидемия сыпного тифа. Многие наши солдаты заболели. Местные жители нас ненавидят. В любую минуту жди удара из-за угла. В Польше погибает немало немецких солдат, хотя война здесь уже давно окончена». Ефрейтору Феликсу Зелигеру сообщают: «В Польше странные вещи происходят. Ведь там нет ни одного человека, который был бы доволен». В письме, обнаруженном у немецкого унтер-офицера Вальтера Рейнбергера, говорится: «В Югославии партизаны бродят по лесам. Каждую неделю они убивают немецких солдат или полицейских».

* * *

Жители освобождённого ныне от немецких захватчиков города Плавска сообщают: «В Плавске немцы организовали лагерь для военнопленных. Красноармейцев в этом лагере было немного. Фашисты загнали сюда главным образом жителей города и соседних районов. Пища заключённых на день состояла из двух картофелин. Воды в лагере не было. Заключённым предлагалось утолять жажду снегом. От голода, холода, побоев и пыток ежедневно умирало 25–30 человек. Больных и обессилевших, неспособных выполнять тяжёлую работу, фашисты расстреливали».

* * *

Первый военный Новый год наша бригада отметила ударным трудом, расчистив несколько километров снежных заносов на железнодорожном полотне. Один раз нас бомбили, и, к своему стыду, я снова забылась от липкого страха, как при первой бомбёжке в Москве. Фашист кружил так низко, что я видела его лицо в шлеме и круглых лётных очках. Он не успел расстрелять нас из пулемёта только потому, что с грузовой платформы стоящего на путях поезда по нему жахнула зенитка.

— В лес! Бегите в лес! Врассыпную! — размахивая руками, закричал лейтенант около орудия, и вся наша бригада кубарем скатилась с насыпи. По пояс в снегу мы пробирались в сторону леса, и эти несколько шагов показались мне вечностью. Снег сразу же набился в валенки и за шиворот. Самолёт сделал второй круг, и одновременно с пулемётной очередью снова ударила зенитка. Словно пойманный заяц, я на несколько мгновений замерла, не понимая, куда бежать.

— Сюда! Иди ко мне!

Накинувшись сверху, Антон повалил меня в снег и прикрыл собой. Его лицо прижалось к моему, и я увидела совсем рядом шалые зелёные глаза с антрацитово-чёрными зрачками.

— Улька, если меня сейчас убьют, я буду рад, потому что умру, защищая тебя.

Сначала я растерялась, а потом начала с силой отталкивать его от себя:

— Уйди, дурак! Слушать не хочу всякие глупости!

Вблизи наших голов строчил пулемёт фашиста, по нему прямой наводкой с платформы била наша зенитка, но самым важным для меня сейчас было избавиться от Антона и никогда больше не слышать его слов, произнесённых словно в бреду. Антон выпустил меня из плена лишь после того, как наступило затишье. Я поднималась на ноги растрёпанная и несчастная, не смея поднять виноватые глаза на Полину.

Она не взглянула в нашу сторону, как будто бы нас с Антоном не существовало на белом свете, и я поняла, что окончательно потеряла подругу.

Я подошла к Поле после работы, когда мы складывали инвентарь в каптёрку при вокзале.

— Я сегодня ночевать не приду. Останусь у знакомых.

— Как хочешь.

Послюнив палец, Поля оттёрла невидимое пятнышко с ручки своей лопаты.

На меня она не глядела. Мы обе знали, что я говорю ложь, и никаких друзей в посёлке у меня нет, и ночевать мне идти некуда, но тем не менее мысль о том, чтобы провести время вместе, представлялась невыносимой. Плотнее перепоясав ватник, я вышла на улицу в промозглые зимние сумерки, насквозь пропахшие паровозным дымом. Через полчаса станет совсем темно, и светомаскировка будет лишь изредка нарушаться светом переносных фонарей в руках железнодорожников. Чтобы не замёрзнуть в мокрых валенках, я решила скоротать ночь в зале ожидания, и без того забитом людьми. Но там хотя бы топилась печь и горела пара коптилок.

— Пирожки, пирожки горячие с картошечкой и лучком! — визгливо кричала тётка Степанида, что частенько выносила выпечку к поездам.

— Квашеная капуста! Кому капусты? Недорого, — вторила ей пухлощёкая вдова в чёрном платке. Я не знала её по имени, но постоянно видела на платформе. Капусту вдова раскладывала в берестяные кульки. Один кулёк — тридцать копеек.

— А вот караси сушёные, — выводила свою песню длинная и тощая баба в барашковой шубе явно с чужого плеча. Её я видела впервые, но заметила косой взгляд Степаниды на нежданную конкурентку.

В последнее время нашу станцию наводнили военные, и торговля шла бойко.

Несколько солдат курили около столба с почтовым ящиком. Наверное, отправили письма домой. В этот почтовый ящик я опустила добрый десяток писем папе. Как камушки в воду бросала.

— Пирожки! Пирожки!

Есть хотелось. Зарплату рабочего я полностью отдавала бабе Лизе, но кое-какие деньги в нагрудной сумочке всё же имелись.

— Пирожки! Капусточка! Караси!

Я представила себе хрустящую корочку пирожка, туго набитого мятым картофелем с поджаренным луком, и двинулась в сторону Степаниды.

— Пирожки! Пирожки!

Вокруг Степаниды клубилась небольшая очередь, по большей части из эвакуированных. Я купила два пирожка, тут же надкусив тот, что показался мне побольше. Мама часто пекла пирожки с картошкой, но не такие, а шаньги, наподобие ватрушки. Если бы мама была со мной…

«Не заводись», — сурово оборвала я своё нытье и внезапно услышала, как кто-то позади меня громко окликнул:

— Эй, москвичка!

Но звали не меня.

* * *

— Москвичка, мы ждём! — приветом из далёкой Москвы повисло в воздухе и упало на песок пассажирской платформы.

Круглолицая девушка в новеньком армейском ватнике привстала на цыпочки и помахала рукой по направлению вагона-теплушки:

— Сейчас приду!

Москвичка… Родная душа… Я шагнула навстречу девушке и преградила ей дорогу:

— Ты москвичка?

Она была