Настоящее Имя. Беседы о "Джапджи-сахиб" гуру Нанака - Бхагаван Раджниш

Бодхидхарма, буддийский мастер, пришел в Китай. Он сел лицом к стене и сказал: "Я заговорю лишь тогда, когда придет настоящий ученик. Зачем мне говорить с кем-то еще? Это также бесполезно, как говорить со стенами!"

Однажды к нему пришел человек по имени Хуэйнэн[4]. Сутки напролет он безмолвно простоял за спиной Бодхидхармы, а потом, не выдержав, сказал: "Пожалуйста, Бодхидхарма, повернись", — но тот не шевельнулся. Тогда Хуэйнэн отрубил себе правую руку и положил ее перед Бодхидхармой, сказав: "Если этого недостаточно, то я отрублю себе голову и поднесу тебе".

Бодхидхарма ответил: "Какой в этом будет прок? А ты действительно готов отрубить себе голову?"

"Да, — подтвердил Хуэйнэн, — я готов сделать все, что ты захочешь".

Хуэйнэн был первым человеком, к которому Бодхидхарма обратил свое лицо; он удостоился этой чести. Когда Бодхидхарма спрашивал его о готовности отрубить себе голову, он имел в виду не ту голову, которая на плечах, он говорил об "эго". До тех пор, пока существует "Я", "Я решаю", вы не можете быть учеником; вы не услышите слов гуру.

Ноу того, кто услышит хотя бы одно учение гуру,Понимание становится словно драгоценный камень.

Его разум достигает тогда такой чистоты, такой прозрачности, что он начинает видеть суть вещей. Мысли исчезают, потому что они исходят не из сердца. По мере того, как интеллект отодвигается в сторону и напущенный им туман рассеивается, а то, что остается — это кристально-ясная чистота и свежесть. Под "омовением в Ганге" понимается именно этот процесс очищения.

Когда Нанак говорит об омовении в священных реках, то речь идет о внутреннем омовении, благодаря которому понимание становится ясным, вы больше не думаете, а мысли не отягощают вашу голову. Голова — это вообще не ваше, ее дает вам взаймы этот мир. Когда вы рож даетесь, у вас уже есть сердце, но еще нет мыслей, — одна лишь девственная чистота. Постепенно, одно за другим, вы усвоили слова, и общество принялось формировать ваш образ мышления, готовя вас к тому, что необходимо для жизни в этом мире. Общество дало вам разум, и внутри вас возникла дихотомия: сердце и разум были отъединены друг от друга.

Сердце принадлежало вам. Но, к несчастью, то, что было подлинно нашим, у вас забрали, и оно стало чужим для вас; а то, что было создано обществом, стало вашим. Инородное, имплантированное, стало вашим центром, и вы совершенно забыли о своем подлинном центре — сердце.

Лишь сняв голову, вы сможете услышать учение гуру. Одного учения достаточно; нет нужды выслушивать тысячу разных учений. Один урок, одна тайна, — этого более чем достаточно. Что же это за тайна?

Он — это всеобщий благодетель.Да не забуду я о Нем никогда!

Существует два состояния, о которых надо сказать по-подробнее: смарана — это означает "вспоминание" и висмарана — забывание. Вспоминание, смарана, всегда течет внутри вас, чтобы вы не делали, — гуляли, говорили, спали, работали…

Беременная женщина выполняет свою обычную работу по дому — готовит, подметает, стелет постель, — но все время она ощущает присутствие ребенка в своем теле. Новая жизнь пустила в ней свои корни, крошечное сердце запульсировало под ее сердцем. Это ощущение, осознание жизни, которую она носит в себе и должна защитить, никогда не покидает ее; в результате, у женщины вырабатывается особая походка, по которой можно с уверенностью сказать, что она беременна.

Вспоминание не требует отдельного усилия, ведь иначе вы будете все время забывать, тысячу раз на дню вспоминание будет теряться, — на кухне, во время походов в магазин, в офисе.

И повторение мантры — это тоже вспоминание. Если вы весь день твердите: "Рам, Рам, Рам", — это не смарана. Продолжая в том же духе, вы рискуете угодить под машину, не расслышав ее гудка. Любое вспоминание, вызываемое усилием, вспоминание, что погремушкой гремит у вас в мозгу, — это не смарана.

Состояние, которое овладевает всем вашим телом, до кончиков волос, Нанак называет "вспоминанием без воспоминания". Это не поверхностное вспоминание за счет непрерывного повторения. Скорее, оно, это вспоминание о Нем, наполняет каждую частицу вашего существа негромкой, эхом повторяющейся мелодией. Подобное вспоминание Кабир называется сурати; отсюда — его "сурати-йога". Сурати также означает вспоминание.

Но есть и другое состояние — висмарана, когда вы помните обо всем, кроме одной мелочи: вы полностью забываете, кто вы. А тот, кто не вспоминает о самом себе, — что он может знать о бытии?

В нашем веке Гурджиев[5] придавал огромное значение само-вспоминанию. Его метод сводился, по сути, к одному: все двадцать четыре часа в сутки помнить, что я есть. Так, постепенно, вспоминание делается все сильнее и сильнее. Происходит кристаллизация, — новый текучий элемент зарождается внутри вас.

Но в этом методе, равно как и в методе Махавиры и в йоге Патанджали есть опасность. Опасность эта заключается в том, что поскольку новый элемент находится в тесном соседстве с "эго", то они начинают срастаться. Гурджиев называет этот элемент "кристаллизованное я", и есть высокая вероятность, что вы начнете отождествлять это "я" с "эго". Вас может переполнить высокомерие, и тогда вы скажете: "Есть только Я". Возникнет реальная угроза, что вы отвергнете Бога. И тогда вы, находясь почти у цели, не достигнете ее; как если бы, переплывая реку и почти добравшись до дальнего берега, вы повернули назад.

Та же опасность кроется и в методе Махавиры, так как он тоже предлагает усилить восприятие себя. Для Бога не остается места. Махавира учит, что когда восприятие "я есть" становится всеобъемлющим, через него Бог являет себя; тотальное "я-чество" становиться Богом. Для самого Махавиры все так и было. Однако его последователи не суме (и повторить опыт учителя, и, следовательно, поток его традиции иссяк. Этот метод опасен еще и тем, что "эго" может надеть на себя личину атмана.

Этим, кстати, объясняется то, среди монахов нет на свете больших эгоистов, чем джайнские муни. Джайнский монах не может даже сложить руки в приветственном жесте — намаскаре, он вообще не складывает рук. Опять-таки джайнский метод верен, но опасен. Одинаковая опасность таится во всех подходах, за исключением подхода Нанака; так как Нанак не учит вспоминать о себе. Он говорит: "Есть один благодетель всего живого — да не забуду я о Нем никогда!" Единый пребывает во всем; Единый скрыт во множестве — Эк Омкар Сатнам. Это Он трепещет в каждом листике; это Он доносится с каждым порывом ветра; Он в облаках, в Луне, в звездах, в каждой песчинке… Это Он! Это — Он! Да не забуду я о Нем никогда! Пусть Его вспоминание во мне станет твердым кристаллом.

Трудно найти подвижника более смиренного, нежели Нанак, — ведь если Он пребывает во всех, то легко склониться в приветствии перед любым человеком. Легко припасть к стопам другого человека, так как Он есть во всяком.

В методе Нанака нет угрозы эгоизма, но таится иная опасность: в постоянном вспоминании Его во всем можно забыть о себе самом. Вы можете забыть, что вы тоже есть, и жить, словно в трансе, в глубоком духовном сне. Вы будете видеть Его всюду вокруг себя, но не в себе. Все стороны света будут полны Им. Вы будете петь Ему хвалу и рассказывать о Его славе, но слава Его так и не коснется вас.

Эта меньшая опасность, чем эгоизм, потому что такого спящего можно разбудить, а вот наполненный собственным "эго" пребывает в летаргическом сне, в коме, из которой его очень трудно вывести. Простой духовный сон йоги назвали йога тандра; чтобы прервать тандру достаточно чтобы кто-нибудь хлопнул в ладоши.

Путь Нанака легче, нежели путь Махавиры, но в обоих методах кроется риск заблудиться и потерять направление. Идущие путем Махавиры теряются в отречении, идущие путем Нанака — в мирских удовольствиях.

Махавира учил полному отречению от мира, отказу от каких-либо удовольствий и абсолютному подвижничеству саньясина. В результате саньясины Махавиры жили как враги мира. Но развить в себе враждебность к кому бы то ни было, означает создать привязанность к врагу. Подвижник Махавиры, непрерывно сражаясь с миром повседневности, самим фактом борьбы непрерывно поддерживает в себе вспоминание внешнего мира объектов, а вспоминание души отодвигает на задний план. Он беспокоится о том, где ему спать, что поесть, во что одеться. Он так глубоко вовлечен в эти обыденные вещи, что сбивается с пути.

У Нанака происходит прямо противоположное: Он является Всем. Поскольку Он присутствует во всякой вещи, то нет надобности покидать этот мир, так что последователи Нанака сбиваются с пути в пределах этого мира. Пенджабцы, сикхи, синдхи, — все последователи Нанака, — сосредотачивают свою жизнь на еде, питье и одежде; они считают этот мир и есть весь мир. Нанак к этому не стремился. Когда он говорил, что нет нужды покидать этот мир, это не означало, что одного мира будет достаточно. Мы должны искать Его в этом мире. От мира не надо отрекаться, но мир — еще не все.