Шар и крест - Гилберт Честертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Добрый вечер, мистер Вэйн,– сказал он.– Наверное, вы меня не помните.
– Как не помнить! – с неожиданной живостью, если не злобой, отвечал судья.– Еще бы мне не помнить вас и этого… длинного…
– Макиэна, сэр,– учтиво подсказал Тернбулл.– Он тоже здесь.
– То-то и оно! – воскликнул Взйн.– Черт бы его побрал!
– Мистер Вэйн,– миролюбиво сказал Тернбулл,– спорить не буду, мы вам порядком досадили. Вы были очень добры к нам, и теперь, надеюсь, подтвердите, что мы-не преступники и не сумасшедшие. Пожалуйста, помогите нам! С вашим влиянием…
– Моим влиянием?! – крикнул судья.– В каком это смысле? – Лицо его изменялось от гнева, но сердился он, кажется, не на Тернбулла.
– Разрази меня Бог… простите, гром! – наконец крикнул он снова.– Я здесь не судья. Я – больной. Эти кретины утверждают, что я сошел с ума.
– Вы?! – воскликнул Тернбулл,– Вы сошли с ума? – и, едва удержавшись от слов: «Да у вас его и не было», мягко продолжал: – Быть не может. Такие, как мы с Эваном, можем страдать безвинно, но вам это просто не идет… У вас должно быть влияние.
– Теперь оно есть в Англии только у одного человека,– сказал Вэйн, и высокий его голос неожиданно зазвучал жалобно и покорно.– У этого негодяя с длинным подбородком.
– Как же до этого дошло? – спросил Тернбулл.– Кто виноват?
– Кто виноват? – повторил судья,– Да вы же! Когда вы согласились драться с Макиэном, все перевернулось. Англичане теперь поверят, что премьер-министр выкрасился в розовое с белыми крапинками.
– Не понимаю,– произнес Тернбулл.– Да я же всю свою жизнь дрался.
– Но как вы дрались? – вскричал судья.– Конечно, бывало, вы пересаливали, однако мы понимали вас… мы на вас надеялись…
– Вот как? – спросил редактор «Атеиста».– Жаль, я тогда не знал…
Быстро отойдя в сторону, он опустился на скамейку, и минут шесть собственные мучения мешали ему понять, как странно и как смешно, что судья Вэйн признан сумасшедшим.
Здесь, в саду, было так красиво, что казалось, будто на всем свете просто течет время, когда тут занимается рассвет или начинается закат. Один здешний вечер – точнее, самый конец дня – Эван Макиэн вспомнит, мы полагаем, в самый час своей смерти. Поэты и художники сравнивали именно такое небо с желтым нарциссом, но сравнению этому недостает тонкости и точности. Небеса сияли той невинной желтизною, которая не ведает шафрановых оттенков, и каждый миг может перейти в зеленый цвет. Деревья на этом фоне стали фиолетово-синими, белый месяц едва виднелся. Макиэн, повторю, запомнил навсегда эти прозрачные, почти призрачные минуты, и потому что они сияли девственным золотом и серебром, и потому что они были самыми страшными в его жизни.
Тернбулл сидел на скамейке, и золотое предвечернее сияние трогало даже его, как тронуло бы вола на пастбище. Однако неспешные его раздумья мигом оборвались, когда он увидел, что Макиэн несется по газону, а вид у него такой, какого не бывало за все это время.
Уроженец Южной Шотландии хорошо знал чудачества уроженца Шотландии Северной, но на сей раз удивился, особенно когда Макиэн рухнул на скамью, едва не свалив ее, и стиснул колени, словно боролся с сильной болью.
Взглянув на бледное лицо своего друга и врага, Тернбулл похолодел. Синие глаза и прежде бывали темны, как бурное море у северо-западных берегов Шотландии, но в них звездою над морем всегда светилась надежда. Теперь звезда угасла.
– Они правы, они правы! – воскликнул Эван.– О, Господи, Джеймс, они правы! Меня и должны здесь держать! Ах, можно было догадаться… я столько мечтал, так возомнил о себе… думал, что все против меня… такие верные симптомы…
– Объясните же, что случилось! – вскричал атеист, не заметив, что голос его исполнен отеческой любви.
– Я сумасшедший,– ответил Эван и откинулся на спинку скамьи.
– Какая чепуха! – сказал Тернбулл.– Опять на вас что-то нашло.
Макиэн покачал головою.
– Я себя неплохо знаю.– сказал он.– На меня находит, это правда. Я бываю в раю, бываю в аду. Но ни один мистик не видит – просто так, глазами – того, чего нет.
– Что же вы видели? – недоверчиво спросил Тернбулл.
– Я видел ее,– тихо сказал Макиэн,– сейчас, здесь, в этом чертовом саду.
Тернбулл так растерялся, что ничего не ответил, и Эван продолжал:
– Я видел ее за дивными деревьями, на фоне блаженных небес, как вижу всякий раз, когда закрываю глаза. Я закрыл их, открыл, но она не исчезла. У ворота ее был такой же мех, но костюм казался ярче, чем тогда, когда я и впрямь ее видел.
Тернбулл наконец сумел рассмеяться.
– Замечтались, вот и все…– сказал он.– Приняли за нее другую девушку.
– Принял за нее другую…– начал Макиэн, и голос его пресекся.
Наступило молчание, тяжкое – для скептика, пустое и безнадежное – для рыцаря веры.
Наконец Эван сказал:
– Что ж, если я сошел с ума, слава Богу, что я помешался на этом.
Тернбулл что-то неловко пробормотал и закурил, чтобы собраться с мыслями, но тут же чуть не подпрыгнул.
На фоне бледно-лимонного неба появилась темная хрупкая фигурка, и он узнал соколиный профиль и гордую посадку головы. Медленно поднявшись, он произнес как можно беспечней:
– Да, Макиэн, ничего не скажешь, похожа.
– Что? – закричал Эван.– Вы тоже ее видите? – И звезда загорелась в его глазах.
Сдвинув брови, Тернбулл быстро пошел прямо по траве. Макиэн сидел недвижно и видел то, чего видеть нельзя,– он видел, как человек из плоти и крови подходит к призраку, как они здороваются и даже как они подают друг другу руки.
Больше выдержать он не мог, кинулся к ним и увидел снова, как с Тернбуллом по-светски приветливо беседует та, чье лицо в его снах то почти ускользало от него, то вставало перед ним с немыслимой наяву четкостью. Героиня его снов вежливо и мило протянула ему руку. Когда он тронул ее, он понял, что совершенно здоров, даже если весь мир сошел с ума.
Она была изысканно хороша и держалась с полной непринужденностью. Женщины, как это ни чудовищно, не выказывают чувств на людях; но Макиэн их выказал. Он по сей день не знает, что он спросил, но помнит очень точно, какое было у нее лицо, когда он спрашивал.
– Как, разве вы не слышали? – улыбаясь, ответила она.– Я – сумасшедшая.
Потом помолчала и прибавила не без гордости:
– У меня и справка есть.
Она по-прежнему держалась стоически, как светская дама, а Макиэн по-прежнему едва пролепетал:
– За что они вас сюда посадили? Она засмеялась неизвестно чему, как смеются женщины, и спросила в свой черед:
– А вас?
Тернбулл стоял в стороне и смотрел на рододендрон, быть может, потому, что Эван успешно воззвал к небесам, быть может – потому, что сам он хорошо знал здешнюю, земную жизнь. Но хотя они были теперь одни. как Адам и Ева, она говорила все тем же легким тоном.
– Меня здесь держат за то,– ответил Эван,– что я пытался сдержать обещание, которое дал вам.
– Ну вот,– сказала она и беззаботно кивнула.– А меня за то, что вы его дали мне.
Макиэн посмотрел на нее, потом – на траву, потом – на небо, и снова – на нее.
– Не смейтесь надо мной,– сказал он.– Неужели вы здесь потому, что помогли нам?
– Да,– отвечала она, по-прежнему улыбаясь, но голос изменил ей.
Эван закрыл лицо своей большой рукой и заплакала Даже апостолу науки надоест глядеть сорок пять минут на один и тот же кустик, и потому Тернбулл был рад, когда течение событий заставило его перейти к изучению штокроз, которые росли футов на пятьдесят дальше. Однако и там, не глядя на него, показались двое его знакомых, настолько захваченные беседой, что черноволосая голова почти прикасалась к каштановой.
Оставив штокрозы, Тернбулл перепрыгнул через клумбу и пошел к дому. Двое других медленно шли по тропинке, и только Бог знает, о чем они говорили (ибо ни он, ни она так и смогли это вспомнить); но если бы я случайно и знал, я бы не сказал вам.
Когда они остановились, она с прежней светскостью протянула руку, но рука эта дрожала.
– Если всегда будет, как сейчас,– неловко проговорил Эван,– неважно, выпустят ли нас отсюда.
– Вы пытались умереть из-за меня четыре раза,– сказала она.– Меня заперли из-за вас в сумасшедшем доме. Мне кажется, после этого…
– Да– тихо сказал Эван, не поднимая глаз,– после этого мы отданы друг другу. Мы… мы как бы проданы друг другу навеки.– И он поднял глаза.– Скажите, как вас зовут?
–Меня зовут Беатрис Дрейк,– серьезно отвечала она.– Можете все про меня прочитать вот тут, в этой справке.
Глава XIX
ПОСЛЕДНИЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Тернбулл шел к дому, тщетно пытаясь понять, почему здесь оказались два столь разных человека, как судья и девушка.
Вдруг из-за лавровых кустов выскочил еще один человек и чуть не кинулся ему на шею.
– Неужели не узнаете? – почти прорыдал он,– Забыли меня? А что с моей яхтой?
– Пожалуйста, не обнимайте меня,– сказал Тернбулл.– Вы что, с ума сошли?