Шар и крест - Гилберт Честертон

– Ну вы и кретин! – выговорил он наконец.– Это не больной, это доктор.

– Доктор? – переспросил Макиэн.

– Врач, эскулап, медик,– нетерпеливо объяснил Тернбулл.– Он здесь работает. Я тоже с ним говорил. От него многое зависит, будьте осторожны.

– Так мы же нормальны! – сказал Макиэн.

– Еще бы! – вскричал Тернбулл.– Если нас осмотрят, нас признают здоровыми

– и немедленно переправят в тюрьму. Нужно их запутать, иначе нас выведут на чистую воду за полчаса.

Макиэн угрюмо глядел на траву; потом проговорил не своим, каким-то невзрослым голосом:

– Джеймс, я очень глуп, будьте со мной терпеливы.

Доктор как раз приближался к ним, выжидающее улыбаясь.

– Надеюсь, не помешал,– сказал он.– Кажется, вы хотели побеседовать со мной.– Он кивнул Тернбуллу.– Что ж, прошу в мой кабинет.

И он провел их в небольшой, но красивый кабинет, обставленный сверкающей мебелью. Всю стену занимали полированные книжные шкафы, в которых стояли не книги, а какие-то ящички.

Доктор с вежливым нетерпением уселся в кресло. Тернбулл опустился на стул, Макиэн стоял.

– Неудобно отнимать у вас время,– начал редактор.– Такое дурацкое происшествие… видите ли, мы с друзьями играли в охоту. Мы двое изображали зайцев и, увидев такую стену… сами понимаете…

Тернбулл думал, что врач поинтересуется, почему они играли в такую нелепую игру, и быстро придумывал ответ – но медик молчал и улыбался.

– В общем,– растерянно продолжал он,– это досадная случайность. Поверьте, мы не собирались врываться в ваше заведение…

– Я верю,– улыбаясь отвечал доктор.– Я верю всему, что вы скажете.

– Что ж, тогда не будем вам мешать,– сказал Тернбулл, вставая.– Надеюсь, кто-нибудь выпустит нас отсюда?

– Нет,– сказал врач все с той же улыбкой.– Никто вас не выпустит.

– Значит, мы выйдем сами? – не без удивления спросил Тернбулл.

– Конечно, нет,– отвечал служитель науки.– Опасно оставлять ворота открытыми в таком месте, как наше.

– Как же нам отсюда выйти? – крикнул Тернбулл, впервые за эти часы теряя осторожность.

– Это зависит от вашего лечения и от вашего благоразумия,– равнодушно сказал врач.– На мой взгляд, ни одного из вас нельзя признать неизлечимым.

Сын мира онемел от удивления и, как всегда в подобных случаях, на арену вышел тот, кто не от мира сего.

– Простите,– сказал Макиэн,– мы не сумасшедшие.

– Мы не употребляем таких терминов,– сказал доктор, улыбаясь своим башмакам.

– Да вы же нас не знаете! – вскричал Макиэн.

– Мы вас очень хорошо знаем,– отвечал врач.

– Где же доказательства? – вопрошал кельт.– У вас нет ни бумаг, ни свидетельств…

Доктор медленно встал.

– Да,– сказал он,– надо бы показать вам бумаги…

Он подошел к полке и взял один из ящичков, вплотную заполненный карточками. Первые три слова на первой из них были написаны так крупно, что наши герои их прочитали. То были слова: «Макиэн Эван Стюарт».

Когда врач поставил ящичек на стол, Эван склонил над ним гневное лицо: но даже его орлиный взор изменил ему, и он с трудом разобрал:

«Наследственное предрасположение к навязчивым идеям. Дед верил в возвращение Стюартов. Мать хранила косточку т. н. святой Евлалии и касалась ею больных детей. Ярко выраженное религиозное помешательство…» Эван долго молчал, потом промолвил:

– О, если бы мир, который я исходил за этот месяц, был так нормален, как моя мать!

Потом он сжал голову руками, словно хотел раздавить ее; и через несколько минут явил присутствующим молодое, спокойное лицо, словно .омытое святой водой.

– Хорошо,– сказал он,– я заплачу за то, что радуюсь Богу в мире, который не способен радоваться ни человеку, ни зверю. Да, я – маньяк, я – мистик. Но он-то здоров! Слава Богу, его вам обвинить не в чем. Никто из его предков не умирал за Стюартов. Я готов поклясться, что у его матери не было реликвий. Выпустите моего друга, а что до меня…

Врач, все это время близоруко вглядывавшийся в полки, вынул другой ящичек, и другой из наших героев увидел слова:

«Тернбулл Джеймс». Дальше было написано примерно следующее:

«Редкий случай элевтеромании. Как обычно при этой болезни, родители совершенно здоровы. Первые признаки помешательства выразились в интересе к учению социалистов. Позже наблюдались приступы полной анархии…» Тернбулл оттолкнул ящичек, едва не сбросив его на пол, и горько засмеялся.

– Пошли, Макиэн,– сказал он.– Чем нам плохо в саду? Только бы уйти из этой комнаты.

Выйдя в прохладный, зеленый сад он прибавил:

– Теперь я понял самое главное.

– Что же именно? – спросил Эван.

– Выйти отсюда нельзя,– сказал редактор,– но мы легко вошли. Никто не охранял то место, где мы перелезли через стену. Это была ловушка. Двух знаменитых безумцев загнали в сумасшедший дом. Обратно нас не выпустят.

Эван серьезно поглядел на ограду больницы и молча кивнул.

Глава XV

СОН МАКИЭНА

Слежка в сумасшедшем доме была так идеально налажена, что больные жили как бы и без надзора. Они могли подойти к стене, которую никто не охранял, и думать о том, как легко им уйти. Ошибку свою они обнаруживали лишь тогда, когда и впрямь решались бежать.

На этой оскорбительной свободе, в этом мнимом уединении Эван Макиэн часто гулял по саду, когда смеркалось, и особенно часто – в лунные вечера. Луна манила его. Конечно, Аполлон так же прекрасен, как Диана, но дело было не в красоте, а в нетленном воспоминании детства. Солнце поистине невидимо – его нельзя увидеть телесным оком. Луна много доступней, и потому, должно быть, много понятней детям. Она висит в небесах неведомо зачем, серебряная, крепкая, плотная, словно вечный снежок. Именно эти воспоминания (или фантазии) влекли плененного Эвана в залитый луною сад.

Однажды, когда он бродил в обесцвеченном саду, где самыми яркими были в тот час мягкая тьма небес и бледная желтизна луны,– тогда он бродил, глядя вверх с тем странным видом, который оправдывал отчасти ошибку его стражей, он увидел, что к нему летит что-то маленькое и блестящее, словно осколок луны. Сперва он подумал, что это – обман зрения, поморгал и протер глаза. Потом он решил, что это – падающая звезда, не она не падала. Она летела плавно, как не летают метеоры, но летают творения рук человеческих. Тут она оказалась на фоне луны и стала не серебряной на синем, а черной на серебре. И Макиэн понял, что это – аэроплан.

Описав красивую дугу, небесный корабль спустился вниз и остановился над газоном, сверкая, словно доспехи сэра Галахада. Сравнение это вполне уместно, ибо тот, кто сидел в нем, был весь в белом, и голову его венчали не то ослепительно-седые, не то очень светлые волосы. Сидел он неподвижно, и Макиэн принял бы его за изваяние, если бы он не заговорил.

– Эван Макиэн,– сказал он властно, как отец, давно не видевший сына,– твой меч нужен не здесь.

– Кому и чему он нужен? – спросил Эван, почему-то не удивляясь.

– Тому, что тебе дорого,– отвечал незнакомец.– Престолу, порядку и преданию.

Эван снова взглянул на луну, но лик ее был бессмысленным, как его лицо,– природа не поможет против сверхъестественного. И он взглянул на незнакомца.

– Кто вы? – спросил он, и сразу же испугался, что на вопрос его ответят. Но незнакомец долго молчал, потом промолвил:

– Я не могу сказать, кто я, пока стоит мир. Но я скажу, что я: Я – закон.

Он поднял голову, и луна осветила его лицо. То было лицо греческого бога, безупречно-правильное, если бы не слишком длинный раздвоенный подбородок. Широко открытые глаза сверкали, но были бесцветны.

Макиэн был из тех, для кого порядок и ритуал естественнее своеволья. Он поклонился и спросил тише, чем прежде:

– Вы принесли мне весть?

– Да,– отвечал незнакомец.– Король вернулся.

– Я готов,– сказал Макиэн.– Вы возьмете меня с собой?

Серебряная статуя кивнула. Тогда Макиэн сел в серебряную ладью, и они полетели к звездам.

Это не метафора, ибо небеса очистились и стали такими прозрачными, что были ясно видны и звезды, и луна.

Когда облеченный в белые одежды поднял ввысь свою небесную ладью, он спокойно сказал Эвану:

– Вот тебе ответ на глупые толки о равенстве. Одни светила больше, другие

– меньше. Планеты вращаются вокруг звезд. Все они подчинены закону, но не равны.

– Все они прекрасны,– медленно сказал Эван.

– Они потому и прекрасны, что знают свое место,– отвечал небесный кормчий.– Теперь и Англия станет прекрасной по той же причине. Земля уподобится небу, ибо вернулся король.

– Стюарт…– серьезно начал Эван.

– Тот, кто вернулся,– прервал его собеседник,– старше Стюартов. Он и Тюдор, и Плантагенет, и Пендрагон. Вернулось старое время; вернулся век Сатурна; вернулось все, утраченное по воле неповиновения и мятежа – твой предок, погибший в битве, и Карл, отказавшийся отвечать мятежному суду, и Мария, обратившая волшебное лицо к неверным пэрам. Это Ричард, последний Плантагенет, отдающий корону Болингброку, как отдают кошелек разбойнику. Это Артур, окруженный язычниками и умирающий во мгле, не зная, вернется ли он на этот остров.