Навеки вместе - Илья Клаз

В монастыре стоял грохот. Ломали все, что можно было сломать…

Из кельи Шаненя пробежал коридором к боковому выходу. Дверь во двор была заперта. Хотел вернуться, но заметил быструю осторожную тень на крутой винтообразной лестнице. Кто-то бесшумно спускался вниз. Шаненя отпрянул в сторону и приник к широкой пилястре. Выглядывая из-за нее, увидел черную накидку с желтым крестом. «Ксендз Халевский!» — узнал Шаненя и оторопел от неожиданной встречи. Ксендз спускался, держа в руке ключ. Сухо щелкнул старый замок, Халевский выскользнул во двор. И только тогда, словно опомнившись, Шаненя рванулся и настиг ксендза в тыльной стороне монастырского двора.

— Пане ксенже!..

Шаненя видал, как вздрогнули плечи Халевского. Он остановился, посмотрел на Шаненю обезумевшими глазами и, подхватив накидку, бросился к калитке. Шаненя преградил ему дорогу.

— Пане ксенже!..

— Что тебе надобно? — восковые щеки Халевского окаменели, поджались тонкие дрожащие губы.

Шаненя не мог ответить, что ему надобно. Много раз наедине с самим собой думал: если б представился случай, то высказал бы ему, ксендзу Халевскому, все. И про обиды, что чинят униаты, и про то, что разоряются ремесленники, и в долговой тюрьме сидят, и про то, что иезуиты захватывают для своих потреб городские земли. Теперь же отняло язык. Вымолвил нескладно:

— Больше не будешь, пане ксенже, вере нашей шкодить.

— Вера одна, и бог один! — Ксендз Халевский задергался, стараясь освободиться от цепкой руки.

— Две! — закричал Шаненя и крепче сжал локоть Халевского. — У тебя своя вера, у меня своя!

Не заметил Шаненя, как прибежали мужики. Опомнился, когда ксендза Халевского стала прижимать толпа к монастырской ограде.

— Пусти до ксендза, пусти!..

Шаненя узнал хриплый голос Гришки Мешковича. Шапошник пробивался сквозь толпу, отчаянно работая руками. Короткие, узловатые пальцы его старались поймать подбородок Халевского. Тот мотал головой, ударяясь затылком о камень ограды.

— Ну?! — прохрипел Гришка. — Настал час!

Мешковича все же опередили. Сверкнула алебарда, и стон ксендза Халевского потонул в разгневанном крике мужиков.

А в монастыре все нарастал грохот. Казаки, разыскав лестницы, добрались до высоких окон и вырывали тяжелые свинцовые рамы.

— Пули лить будем. Чистый свинец! Ну, навались!

Мужики тоже полезли к окнам. Небаба осмотрел первую раму, ударил топориком по мягкому металлу, остался доволен.

— Несите в кузню к Шанене, — приказал казакам, — Там все прилады найдете.

Но самого Шаненю Небаба не отпустил. И тот понял, что предстоит разговор с атаманом.

В кузню казаков повел Алексашка. Нести раму неудобно. Сабля непривычно бьет по ноге, мешает шагать. Алексашка вспотел. Оглянулся, а следом казаки тащат вторую раму.

Во дворе Ховра бросилась к Алексашке со слезами.

— Где Иван?

— Цел твой Иван! — с достоинством ответил Алексашка. — С атаманом в кляшторе стоят.

Казак, что помогал Алексашке тащить раму, увидел пробегавшую Устю, остановился:

— Ото дивка! Мо, твоя?

У Алексашки радостно забилось сердце. Откинув шапку на затылок, гордо ответил:

— Моя!

Устя бросила быстрый взгляд на Алексашку и скрылась в хате.

А казак, проводив взглядом Устю, осмотрел кузню, ударил несколько раз молотом о наковальню, как будто хотел убедиться, крепка ли она, и начал прилаживать на нее угол рамы. Повыше локтя Алексашка увидел синевато-красный рубец.

— Недолго было и совсем отсечь, — Алексашка неодобрительно посмотрел на руку.

— И такое у казаков бывало. Пока меня господь бог бережет. А как дальше будет — не знаю. Меня Юрком кличуть… А тэбе як?

— Алексашкой.

Юрко взял зубило, проворно перебил раму и, отрубив кусок свинца, начал старательно плескать его молотом.

— Пулелейки нет ли у тебя? — спросил Юрко. — Плавкий ли? Попроворнее раздуй горн.

Пулелейки в кузне, конечно, не оказалось. Юрко куда-то сбегал и принес крошечный ковшик с острым носиком и деревянной ручкой. Алексашка догадался, что это и есть пулелейка. В нее набросали свинца. Пошла работа! Вот уже высыпали в песок первый десяток пуль. Завязав их в тряпицу, пошли искать Небабу.

Иезуитский коллегиум на Васильевской горке. Позади, от дворов, высокий берег Пины. Впереди коллегиума — костел, монастырь и ратуша. В коллегиуме Шаненя никогда не был. Делать ему там нечего. На здание поглядывал косо — коллегиум считал рассадником еретиков и нечисти, от которой и шли все беды работному люду. Сейчас с любопытством переступил порог. От дверей на второй этаж широкая лестница. Вдоль длинного коридора квадратные колонны под стрельчатым сводом. А с правой стороны — кельи. Там на деревянных койках сенники, застеленные шерстяными подстилками.

Любомир разыскал Шаненю на третьем этаже, возле окна, из которого виден весь город.

— Все кельи облазил, пока тебя нашел.

— Дивлюся, — оправдывался Иван.

— Не время дивиться. Небаба кличет.

Сапоги Любомира загремели по гулким ступеням. За ним едва поспевал Шаненя. На первом этаже из коридора свернули в закоморник, и в полутьме Любомир нащупал ручку двери. Вошли в комнату, уставленную полками с книгами. В старинном резном кресле сидел Небаба. На расстеленном полотенце — хлеб и вареное мясо. Небаба жевал и переворачивал листки книги.

— Джура, налей Шанене браги. За день и у него во рту пересохло.

— Слово божие учили, — ехидно заметил Шаненя, принимая угощенье. — Дабы Брестский собор толковать черни.

Небаба не обратил внимания на колкое слово.

— Географию, математику и риторику учили. Джура, неси свечи! Сейчас тебе сховище покажу.

За джурой пошел Небаба. Следом — Шаненя. В библиотеке, за крайними полками, была дверь. Каменные узкие ступени вели вниз. В подвале пахло плесенью и мышами. На полу кучей лежали книги, покрытые зеленью.

— И здесь писания, только другие.

— Может, ненужные, — усомнился Шаненя, поднимая с пола тяжелую книгу.

Небаба взял у Шанени книгу. Любомир поднес ближе свечи. Пламя заколыхалось и замерло, Небаба, медленно водя пальцами, прочел порыжевшую страничку:

— «Букварь языка славянского. З Могилева. З друкарни Спиридона Соболя. Лета 1636…»

Губы Небабы скривились в горькой усмешке. Он поднял еще одну книгу. Буковки потускнели, покрылись черными крапинками листики. Но все же разобрал название: «Библия. Премудрости божией книга починается. Зупольно выложена на русский язык доктором Франциском Скориной… Из славного града Полацака».

Шаненя стоял удивленный и задумчивый. Пересохшие губы механически повторяли за Небабой:

— «Катехизис… то есть наука стародавняя святого письма… для простых людей языка русского… Сымон Будный…»

И припомнился недавний разговор с владыкой Егорием, который жаловался на ксендза Халевского. Требовал ксендз, чтоб закрыли братскую школу, ибо читают ученики недозволенные, пасквильные книги, направленные против шановного панства и униатов. Ксендз Халевский говаривал Ермоле Велесницкому, чтоб своего отрока вел в коллегиум, где содержать его будут за кошт короны — кормить и учить наукам разным, а также греческой и латинской мове. Не согласился тогда Ервдола. Ходил отрок в братскую школу…

— Горит. Не пожар ли? — встревожился Шаненя и потянул ноздрями воздух.

— Пожар не к месту, — Небаба забеспокоился. — Сухота стоит. Джура, коней!

Любомир подвел лошадей. Небаба вскочил в седло. Но не мог взобраться Иван — конь чувствовал чужого человека, топтался, отходил. Небаба смеялся, качаясь в седле:

— Пособь, Любомир!

Джура взял коня за уздечку. Только тогда Иван неуклюже всунул ногу в стремя и рысью пустился за атаманом. Завернули за угол, и отлегло сердце Небабы. Перед ратушей толпа. Неспокойный гомон. На мостовой разложен костер. Он чадит густыми сизыми клубами. Возле костра телега, на ней Ермола Велесницкий. Нос у Ермолы распух, Велесницкий гундосит. Что он говорит, издали неслышно. Только видно, что рукой машет и держит скруток пергамента. Увидав Небабу, толпа на мгновение притихла, и стал слышен голос Велесницкого…

— Грамота сия королевская дает право панам мети закладней. А те закладни, которые будут займаться ремеслом и торговлей разной, повинны платить сербщину и ордынщину…

Снова взорвалась толпа. Гневные голоса требовали:

— Спалити грамоту!

— В огонь!..

Велесницкий бросил в костер сверток. Рассыпались листы, вспыхнули разом синевато-фиолетовым пламенем и зачадили. Горело то, что было причиной многолетних споров и обид. Ермоле передали еще охапку бумаг.

— Читай! — требовала толпа.

— Паны нам почали кривду чинити, — продолжал Велесницкий. Он поднял скруток над головой и потряс им. — Моцно хотели люди их судити и рядити… Здесь квиты попасовые, подымные и поборовые…