Навеки вместе - Илья Клаз

— Огнем палити квиты! — взметнулись десятки рук.

— Чтобы в помине не было! — Мешкович вскочил на телегу, вырвал из рук Велесницкого квиты и швырнул их в костер.

— Слухайте, мужики! — Ермола сорвал с головы шапку и помахал ею. Стало тише. — Бесчинствует духовенство в городах и весях. В Меньске отняли униаты православный Свято-Духовский монастырь… Вознесенский монастырь отдали под начало виленским униатам…

Из ратуши мужики тащили охапками инвентарные книги, описи имущества горожан, купчие ведомости и все, что попадалось под руки. Шипела, скручивалась, как береста, бумага, чадила, бросала в небо снопы искр и белого удушливого дыма. По улицам, потрясая кольями, носились работные люди. В шляхетном городе звенело оконное стекло, летели наземь заборы, трещали в домах двери…

Небаба, объехав городскую стену, наказал часовым казакам зорко следить за дорогой.

— Город взяли, а что будет дальше, неведомо. — Небаба с тревогой посмотрел на небо. Ветер гнал низкие, темные облака, в которых таяли кресты святого Франциска.

— Вернется войт с рейтарами? — забеспокоился и Шаненя.

— Вернутся, — уверенно подтвердил Небаба. — За Пиньск паны будут головы ложить.

— Пока нету войска, атаман, прикажи бить в колокола и собирать ратный люд. Всем да чтоб вместе.

— Одним загоном Пансков войско никогда не осилим, Иван. И думать об этом нечего…

Шаненя ничего не ответил. Только повернул голову и ждал, о чем будет говорить Небаба еще. Атаман привязал коня к частоколу, что отделял сад от коллегиума, неторопливым шагом прошел к шатру. Джура поставил шатер посреди двора: не любит атаман смердючий дух, которым пропитаны иезуитские костелы и монастыри. Небаба сел на седло.

— Не осилим панов, но и ударить по гетманову войску с севера не дадим. Так-то, Иван.

Обида тяжелым комом подкатилась к горлу Шанени. Выходит, так, как думал он раньше и чего опасался больше всего: закончится война гетмана Хмеля с королем, запишут казаков в реестровые, снимет Ян-Казимир с черкасов непомерные налоги и подати, подадутся казаки в родные земли…

— А здесь, на Белой Руси, будет как было доселе?

— Ты мне душу не трави! — вскипел Небаба. На переносице у него сошлись брови.

— Не серчай, атаман. Не хочу обиды твоему сердцу. Знаешь сам, камня за пазухой не таю. Сказал, что думал.

— Знаю, — помягчел Небаба. — И тебе знать следует, что войну гетман Хмель ведет не только ради реестровых списков. Ну, будет сто тысяч реестровых казаков. А потом что? Через пять годов король снова поднимет коронное войско и пройдет мечом? Под русского царя — вот единая дорога Украины. И Белой Руси — тоже.

Шаненя слушал, потупив голову.

— Может, и твоя правда, атаман. Только черни все это неведомо. Чернь по-своему судит.

— Чернь не дурнее нас с тобой.

— Не смею так думать. А тебе скажу, атаман, что мужики и челядники не отступят от начатого дела. Они обет будут блюсти свято и клятвы не порушат.

— Этих слов я ждал от тебя. — Небаба облегченно вздохнул. — Тебе утром надобно раздать все алебарды и сабли. У кого кони есть, пусть седлают коней и держат их наготове.

Недалеко от шатра послышался шум.

— Пошел вон! — кричал казак. — Я тобе дам грабницю. Геть з моих очей!..

— Пусти к атаману, — настаивал пришелец.

Шаненя узнал хранителя униатского монастыря пана Альфреда. Хранитель приблизился к шатру, не поклонился, но голову опустил. Это заметил Небаба и, нарочито резко кашлянув в кулак, окинул пана Альфреда угрюмым взглядом.

— Что хотел?

— Прости, пан атаман, отважился сказать тебе, что недостойно ведут себя холопы и казаки…

— Отчего же недостойно? — насупился Небаба.

— Покрали, пан атаман, дорогую утварь, порубили саблями хоругви церковные, гербы ногами потоптали…

— Знаю. Что еще хотел сказать?

Смотритель помолчал, недовольный тем, что атаман не дал договорить.

— В лютой злобе достали из склепов с дорогими гробницами достойных людей и тела их повыбрасывали…

Небаба, держась за бока, захохотал раскатисто и громко. Смотритель недоуменно глядел на трясущиеся плечи атамана. А тот заходился в смехе. И вдруг смех оборвался, как топором обрубили. Небаба побагровел, вскочил, сжал ладонью рукоятку сабли.

— А выкапывать бабу из могилы и ховать дважды — это достойно?.. Говори, мерзкая душа твоя!

Смотритель попятился.

— Не ведаю, пан атаман. Я никого не выкапывал и никого не ховал.

— Войт не трогал, и ксендз Халевский не трогал. Выходит нет виновных?

— Хлопы на земле Речи Посполитой живут. Хлопы — слуги короля. Стало быть, ховать надобно отповедно.

Небаба сложил кукиш и ткнул его в самый нос смотрителю:

— Вот!.. Православные с древних времен в лице своих предков имели святую веру, крещение, духовных пастырей и все церковные предписания!

— Прикажи, пан атаман, чтоб гробниц не трогали, — настаивал на своем смотритель.

— Сам иди проси чернь и казаков. Это их дело. Могут и уважить твою просьбу… А просить будешь, помни: униатский епископ Иосафат Кунцевич православных из могил выкапывал и волкодавов человечьим мясом кормил…

Ушел смотритель. Ушел Шаненя. Долго сидел один в шатре Небаба, думал. Тускло горела свеча. Примостившись на маленьком походном столике, на лоскутке бумаги написал цифирью записку атаману Гаркуше, который стоял загоном под Речицей. Просил в письме, чтоб шел на Пинск как можно быстрее…

Когда начнет светать, записку возьмет ремесленный человек Гришка Мешкович…

Глава вторая

Тайным ходом войт Лука Ельский, гвардиан пинский ксендз Станислав Жолкевич и прислужник вышли на берег Пины. В птичнике прислужник наскоро перевязал войту раненую руку. К счастью, казацкая пуля не задела кость.

— О, матка боска!.. Схизматики подлые… — твердил прислужник, вздыхая и охая.

Пан Лука Ельский молчал. Только желваки вздрагивали под бледными гладковыбритыми щеками. Он изредка поворачивал голову и прислушивался к недалеким гулким выстрелам. О, если б было у него сейчас войско! Переколол бы всех казаков, а мужиков посадил бы на колья! Сквозь зубы процедил прислужнику:

— Коней!

Через несколько минут трое скакали по дороге на Иваново. Около полуночи были там. В Иванове их ожидали рейтары и капрал Жабицкий. Рейтары, отступая под натиском казаков, удачно проскочили, мост через Пину. Правым берегом дошли до села Кончицы. Там бродом перебрались на левый берег. Увидев Жабицкого, пан Ельский обрадовался, хотя и высказал ему свое неудовольствие рейтарами. Жабицкий пощипал рыжий ус.

— Чернь, ваша мость, мерзкая чернь! Хлопы в сговоре с казаками. Перебили стражу и открыли ворота черкасам.

— Работные люди воду мутят…

— Будут кровью платить, ваша мость.

«Кровью…» — Лука Ельский так натянул поводья, что конь остановился и, фыркая, попятился. «Кровью…» Пока не чернь — Речь Посполитая обливается. Полки коронного войска разбиты под Пилявцами. Поля усеяны трупами. Не исключено, что теперь королю придется заключать мир с Хмелем. Мир на время, пока его величество соберет новое войско. И, как несчастье, как напасть: едва поднимаются черкасы — начинает шевелиться чернь на Белой Руси. От Берестья до Березины дороги не спокойны. Бродят шайки гезов, нападают и жгут имения. А весь юг Белой Руси, словно в лихорадке, будоражат казацкие загоны. Под Лоевом появился загон полковника Кричевского. Как мог Кричевский решиться на такой шаг?.. И целой полосой от края до края шугает полымя: Чериков, Бобруйск, Слуцк, Быхов, Игумен. Добирается до Минска… Ведут холопов казацкие предводители Гаркуша, Кривошапка, Гладкий, Голота, Небаба… О, святая Мария! Душное, нестерпимо душное время!

На минувшей неделе гетман Радзивилл уведомил секретным чаушем, что отряд стражника Мирского, а также сто двадцать драгун хорунжего Гонсевского и наемные рейтары немца Шварцоха выступили из Несвижа и будут стоять в Хомске.

Когда усталые, взмыленные кони принесли всадников в Хомск, над сине-дымчатым лесом стоял короткий октябрьский закат. В светло-голубом камзоле сбежал с крыльца седоголовый пан Мирский. Он обнял Луку Ельского:

— Бежал. Бежал от схизмата и злодея, — простонал Лука Ельский. — Лучше бы я лег на поле боя!

Мирский замахал руками:

— Не хочу о том говорить! Где шановное панство? Где ксендз Халевский?

— Ничего не знаю! Да сохранит их господь…

— А пани Ядвига, панич Евгениуш?

— В Варшаве, — войт закрыл лицо ладонями.

Из дома вышел хорунжий Гонсевский. Он тоже обнял Луку Ельского и, увидев Жабицкого, радостно ударил ладонями:

— Капрал!.. Ты готов на охоту? Ясновельможный пан гетман был доволен тобой!

Капралу Жабицкому сейчас было не до веселья, не до шуток. Он смертельно устал и голоден. Но перед воеводой и паном Гонсевским улыбнулся широко и браво: