Повесть о жизни и смерти - Александр Поповский

Он сразу же согласился и стиль торжественного многословия сменил лаконическим.

— Нам нужен заявочный столб, чтобы никому повадно не было…

Мне показалось, что Антон дурачится, и я без излишней деликатности предложил ему уйти.

— Тебе я вижу делать нечего, а меня ждет работа. До свидания, мой друг.

Не в правилах Антона было обижаться и принимать к сердцу мои замечания. Он со скучающим видом взглянул на меня, перевел взгляд на исписанные листы бумаги, лежавшие на столе, и, не спрашивая разрешения, вслух прочитал: «…Дабы наши ошибки при операциях на животных не повторялись хирургами, мы сочли долгом поделиться горьким опытом неудач, возникших как по нашей вине, так и независимо от нас…»

— Что за список прегрешении? — с ненавистной для меня усмешкой спросил он. — Для кого это составили вы?

— Для журнала, — ответил я.

Он был озадачен и недоволен. Его манера почтительно разговаривать со мной едва скрывала всю глубину неприязни к моей затее. Я намеревался рассказать, с каким трудом давались нам наши успехи, и предостеречь других от этих ошибок. Нам нечего утаивать. Бывало, и не раз, что от недостаточного обеззараживания погибали животные. От плохо сделанных артериальных швов наступало смертельное кровотечение и гибли плоды многодневных трудов. Случалось, что междуреберные артерии, поврежденные и вовремя не перевязанные, губили опыт, а с ним и животное. Сколько раз из-за какой-нибудь малости — недостаточно откачали воздух из грудной клетки, недосмотрели, и дыхательная трубка выпала из гортани — опыт приходилось начинать сначала… Одну из собак тотчас после операции отправили в клинику, поторопились и тем сгубили ее…

— Ты, вероятно, эти случаи помнишь, — закончил я, — они происходили на твоих глазах.

— Вот это заявочный столб! — не сдержался и выпалил Антон. — Удивительно, до чего вы, дядя, непрактичны и легковерны! Так ли разделываются со своими успехами? Какой-нибудь младший научный сотрудник чуть улучшил чужую методику или только подумал, что это возможно, и, глядишь, в журнале торчит уже заявочный столб. Так, мол, и так, первое место за мной. Кто бы этим делом ни занялся, должен свою заслугу с ним поделить… Никто и в претензии не будет, люди любят, чтобы их немного обманывали…

Так вот что беспокоило Антона — он опасался, что наши успехи достанутся другим! Стоило ли из-за этого от дела меня отрывать!

— Истинное открытие, — сказал я ему, — ни похитить, ни похоронить нельзя. Леопольд Ауэнбруггер, после того как он выяснил, что выстукиванием грудной клетки можно распознавать состояние легких и сердца, сорок восемь лет отстаивал свое открытие. За год до смерти престарелый ученый убедился, что дело его жизни не погибло — лейб-медик Наполеона Корвизар перевел книгу с латинского на французский и собственным авторитетом приумножил славу ученого.

Пример не произвел на Антона ни малейшего впечатления, он пригнулся к моему уху и размеренно, четко проговорил:

— Я решительно не советую публиковать статью в таком виде. Часть ученых ее не поймет, другая в ней увидит одни провалы и посмеется над вами. Не понравятся ваши грехи и в министерстве — там ведь не ошибок, а успехов ждут. Не все так честны и искренни, как вы. Не оценят статью и в нашем институте. Не слишком ли много ошибок, спросят вас, недосмотра и непростительных промахов, где были глаза заведующего лабораторией? Хвастать такими делами — значит чернить институт! Пора вам запомнить, — продолжал мой племянник меня поучать, — чины и звания достаются не за ученость, а за рвение, за умение товар лицом показать… Как хотите, Федор Иванович, но слава других путей не знает…

Глава восьмая

Не прошло и месяца, как мы снова с Антоном повздорили, опять без серьезного повода и даже вне связи с кругом наших дел. Кто бы подумал, что невинная беседа на литературную тему так взбудоражит меня? Возвращаясь мысленно к тем дням, когда это случилось, и перебирая в памяти причину, вызвавшую наш разлад, я начинаю понимать, что не в ссоре дело — для созревшей вражды всякий повод хорош. Мы не были еще тогда врагами, но предчувствовали, что до неизбежной схватки остается немного. Мы не могли разойтись и предотвратить несчастье, для этого было достаточно причин. Я считал себя связанным узами родства и долгом педагога, призывавшим мою совесть к терпению. Антон не мог от меня уйти, потому что слишком многого ждал от меня и, видимо, считал себя почти у цели. Он дал мне это однажды понять в полушутливой, полусерьезной форме:

— При жизни вы от меня не отделаетесь, я накрепко привязан к вам.

Тогда я был склонен принять это за шутку, теперь я оценил могущество пут, свитых его ловкими руками.

Спор возник из-за журнальной статьи, которую я предложил написать Антону. В ней не было особенной срочности, мне просто хотелось доставить ему удовольствие.

— Тебе представляется случай, — сказал я, — оказать науке услугу и заодно расположить к себе клиницистов. Они не забудут того, кто, экспериментируя на животных, думал о человеке и о своем долге перед медициной.

Предложение как будто понравилось ему, он близко подсел ко мне и приготовился слушать. Я был уверен, что Антон обрадуется случаю выступить по серьезному поводу в научном журнале и не преминет, конечно, наговорить мне всяких любезностей. Мне было небезразлично, как он отнесется к материалу, и я самым серьезным образом ему рассказал:

— У старых животных наблюдается часто расширение легких, вызванное отмиранием эластичной ткани и заменой ее малоупругой соединительной. Чтобы сохранить жизнь такого животного при операции и облегчить его дыхание, я щедро насыщаю организм кислородом.

Посоветуй хирургам, — предложил я Антону, — чтобы и они, оперируя в грудной клетке стариков, не оставляли их без искусственного дыхания. Эмфизема — неприятная вещь, мы обязаны с ней считаться. Как ты находишь, Антон, пригодится наш опыт врачам? Или я переоценил его значение?

Он кивнул головой, что могло означать и да, и нет. Из опыта я знал, что подобного рода неопределенность таит в себе всяческие неожиданности.

— Случается, — продолжал я, — что во время операции исчезает электрический ток или аппарат искусственного дыхания приходит в негодность. Опасность велика, но избежать ее нетрудно — любой из присутствующих в операционной может своим дыханием спасти больного. Ведь выделяемый нами воздух на четыре процента лишь беднее кислородом, чем окружающая нас среда. Зато углекислоты, благотворно действующей на дыхательный центр, в нем на сорок процентов больше… Не правда ли, дельная мысль?

Мой собеседник снова кивнул головой, не проронив ни слова.

— И еще один совет врачам, — закончил я. — Мы не раз наблюдали при операции в груди, как вдруг стремительно падает кровяное давление. Грозное предостережение, а никому в голову не приходило, что незначительный нажим на грудную аорту сразу же повышает давление крови в коронарных сосудах и в головном мозгу. Нарастает сила сердечных сокращений, а это в свою очередь еще больше повышает давление кровеносного тока… Не правда ли интересно? Нужная статья, ничего не скажешь.

Нужная, не спорю, Федор Иванович, — лениво покручивая свисающий локон на лбу, проговорил он, — только не нам, а другим. Ни мне, ни вам от этой статьи теплей не станет. Жди признательности от нашего брата клинициста — проглотит и спасибо не скажет.

Удивительный человек! Ничего еще не сделав и никому не оказав какой-либо услуги, он подсчитывает уже барыш. Как можно доброе дело измерять благодарностью? Когда этот варвар наконец образумится?

— Пе поблагодарят нас врачи, — пытался я ему внушить, — больные не забудут. Ведь не для себя хирург наши советы припрячет. Не понимаю я тебя, ведь ты говорил, что любишь гласность…

Антон ухмыльнулся внезапно осенившей его мысли, потер руки от удовольствия и издал звук, напоминающий крик ворона, угодившего на вкусную трапезу.

— Уж если писать, то не об этом. Есть у меня на примете ходкая тема, я кое-где уже прощупал, говорят, пойдет. Вот когда народ всполошится.

Он вдруг заговорил на языке своих друзей-собутыльников, словно я был одним из них. Забавна была новая для моего слуха интонация, поразительны развязные жесты, мимика и лексика рыночного зазывалы.

— Вы как-то говорили, — не выжидая моего согласия, принялся он выкладывать свою «ходкую тему», — что больные, вышедшие из состояния клинической смерти, если их оживление затянулось, — неполноценны. Что если таких людей пустить в оборот, сделать базой органов и тканей для других?

То, что он предлагал, было настолько чудовищно, что я усомнился, правильно ли я понял его.

— Ты рекомендуешь убивать тех больных, которым врачи по неопытности не сумели сохранить кору головного мозга?