Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев

И еле дождалась, когда уставшие лошади, еле передвигая ноги, доплелись до места, вышла из кареты, отмахнулась от встретившей меня и что-то говорившей Алены, прошла к себе в спальню и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Не зажигая света, я лежала в темноте с открытыми глазами, и в голову приходили неожиданные для меня чужие мысли:

«А может бросить все это и отправиться на воды? Я ведь действительно устала, и мне не помешает проветриться и посмотреть мир… Вон Вербицкие – поди уже границу пересекают… А через несколько дней будут на месте. А я – словно проклятая…»

Мне стало так себя жалко, что слезы навернулись на глаза.

Бывают в жизни моменты, когда просто необходимо, чтобы рядом с тобой был кто-то добрый и сильный, которому ничего не надо объяснять, а просто прижаться к нему щекой, и он все поймет, успокоит и пожалеет…

Но кроме прислуги в доме никого не было, и пожаловаться мне было некому. Поэтому незаметно для себя я из этой запутанной и сложной реальности переместилась в мир грез, в котором повстречала своего покойного мужа. Оказалось, что он не умер, а просто уезжал по делам, а теперь вот вернулся и теперь уже никуда не уедет. Я взяла его за руку, прижалась к ней щекой, и не хотела отпускать, не веря своему счастью…

Проснулась я от собственного плача. Подушка была мокрой от слез, и голова раскалывалась от боли. Я попыталась встать, но не тут-то было. Сил у меня совсем не осталось. Я чувствовала себя совершенно разбитой.

Хотела было позвать Алену, но передумала. С огромным трудом стянув с себя платье, забралась под одеяло, и еще долго не могла согреться. И только накрывшись поверх одеяла шерстяным пледом, наконец почувствовала долгожданное тепло и вновь задремала.

«Только бы не заболеть», – было моей последней в этот долгий день мыслью, после которой я заснула уже окончательно и проспала почти до самого обеда.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Да будет благословен тот день и час, когда неведомый гений по никому неизвестной прихоти сменил перевязь со шпагой на элегантную трость, и вдвое благословенна ночь, вдохновившая неведомого мастера украсить эту трость серебряным набалдашником. Потому что каждый век требует своего оружия, и против топора в беспощадных руках беспомощна в ночи грациозная и благородная шпага, а толстая трость с тяжелым набалдашником оберегает сегодня жизнь дворянина в не меньшей степени, нежели ангел-хранитель, да простит меня Господь и его Небесное Воинство за это сравнение.

Возможно я и разболелась бы всерьез, если бы не тревога за жизнь Петра Анатольевича, а заодно и свою жизнь. А именно это стало для меня насущной проблемой уже через несколько минут после пробуждения.

Я проснулась от чувства, что меня кто-то тормошит за плечо, и сквозь сон выразила неизвестному свое неудовольствие по этому поводу, но открыв глаза – никого не увидела.

В комнате никого не было, ибо никто, зная мой крутой утренний нрав, не рискнул бы этого сделать даже под страхом смерти. Поэтому проснулась я скорее от удивления, ибо не знаю в своем доме столь отчаянного человека.

Такого человека и не было, потому что то, что меня разбудило, можно назвать тысячей слов, но уж никак не человеком. Я предпочитаю называть это существо своим Ангелом-хранителем, атеист назовет его инстинктом или чувством самосохранения. Но разве в этом суть? Назови хоть горшком, только в печь не клади, – как говорили наши мудрые прадеды, чья вечная мудрость способна уберечь самого просвещенного человека от зазнайства и завышенной самооценки своих интеллектуальных способностей.

И у меня не было времени прислушиваться к собственному физическому состоянию, за несколько секунд я оделась и, нимало не сомневаясь, послала Афанасия прямиком к Петру Анатольевичу. Что-то или кто-то сообщило мне, что именно туда нужно направить теперь слугу.

– Что узнать-то? – спросил перед отходом мой казачок.

– Спроси, как живет, и не желает ли мне что передать, – ответила ему я, поскольку никакого иного повода, рационального и конкретного, на тот час посылать его к Петру Анатольевичу у меня не было.

Но не буду больше мучить вас предисловиями, а сообщу с той же непосредственностью, с которой принес мне эту новость мой вестник:

– Екатерина Алексеевна, а Петра Анатольевича-то убили.

И если бы я не воспитывалась в деревне, то есть не провела бы там все свое детство, я в этот миг чего доброго лишилась бы чувств. Но в тех краях, откуда я родом, слово «убить» порой заменяет «прибить», «ушибить», или «ударить». И десятки и сотни раз за свою жизнь слыша «я ногу убил», «ты не убился?», уже не торопишься надеть траур по безвременно ушедшему от тебя человеку, потому что «убили» на языке крестьян Саратовской губернии еще не значит «лишили жизни».

– Что ты болтаешь, болван? – все же с некоторым волнением переспросила я Афанасия, потому как – чем черт не шутит, иной раз и в наших краях это слово употребляют в его истинном смысле.

– Ей богу, убили, они сами мне об этом сказали. Вчерась, когда возвращались домой, из-за угла вышел здоровенный амбал с топором и, ни слова не говоря, набросился на Петра Анатольевича. И если бы не его палка с шишаком, то убил бы до смерти.

Вот оно! То словосочетание, что означает у них смерть. После него можно сделать большой выдох и привести в порядок свою нервную систему. Услышав его, я окончательно убедилась в том, что Петр Анатольевич жив. И умирать, по крайней мере в ближайшее время – не собирается.

Таким образом я узнала, что враги наши привели свою угрозу в исполнение, во всяком случае попытались это сделать, и только ловкость и личное мужество Петра Анатольевича не позволили им добиться желанного результата.

А что желали они его смерти – сомневаться не приходилось. Я поняла это, как только увидела его, бледного, с перевязанной головой, хотя и не унывающего и даже попытавшегося вскочить при моем появлении. Как вы понимаете, уже через пять минут я была у него дома, именно поэтому и смогла все это увидеть.

– Как это произошло? – без лишних ахов и охов спросила я раненного.

– На мое счастье – по-идиотски. Вместо того, чтобы молча опустить свой топор на мою талантливую, но не слишком крепкую голову, он окликнул меня, за что и поплатился собственной жизнью. А моя трость с набалдашником отныне займет почетное место в доме, ибо не только повергла в грязь моего потенциального убийцу, но в конечном итоге помогла сохранить мне собственную жизнь.

Вот по этой-то причине я и начала эту главу с почти ритуального обращения к сему предмету мужского обихода, что в умелых руках является грозным и главное – надежным оружием.

– Кому известно об этом в городе? – спросила я.

– Разумеется, полиции, ибо я не стал скрывать от нее своего преступления. Произведя дознание на месте, она этим не удовлетворилась и подвергла меня домашнему аресту до окончательного выяснения обстоятельств.

– Ничего, пару дней постельного режима вам не повредит, – заметила я, поскольку выглядел он, несмотря на бодрый тон, не слишком здоровым. А точнее говоря – краше в гроб кладут. В лице не было ни кровинки, а под глазами были чудовищные синяки.

– Он все-таки успел вас ударить? – уточнила я результат своей наблюдательности.

– Вскользь, – подтвердил мое предположение Петр и осторожно коснулся рукой головы. – А еще я послал слугу к Дюма, но в суете позабыл, что французскому языку обучить его за долгие годы службы моей персоне так и не удосужился, поэтому ничего вразумительного он нашему знаменитому другу сообщить не смог. Но зато в подробностях расписал мне, чем тот занят. Судя по всему – он пишет новый роман. Поскольку сидит за столом, что-то пишет и швыряет листы на пол. А завидев моего слугу, зарычал на него столь грозно, что тот почел за лучшее ретироваться и вернуться к своему доброму хозяину под крыло и защиту.

– Довольно, – положила я руку на эти неумолкающие уста, – вам нужно экономить силы. У вас был доктор?

– К счастью – нет. В последне время у меня против них предубеждение.

– Напрасно, – сердито заявила я, – но кто-то вас все-таки перевязал?

– Одна добрая самаритянка посетили меня в этой обители скорби, по счастью владеющая методами оказания первой медицинской помощи. Она только что покинула меня из чувства присущей ей стыдливости, едва заслышав стук копыт ваших лошадей под моими окнами.

Он был неисправим. Судя по всему, он и в могилу сойдет не прежде, чем произнесет какой-нибудь каламбур или не поведает миру забавной истории своих последних минут.

Но все это было бы смешно, если бы не было так опасно. О чем я хотела напомнить ему, но в эту минуту он хлопнул себя по лбу и чуть не поплатился за этот жест сознанием. После чего несколько мгновений лежал с искаженным страданием лицом, а когда черты немного разгладились, произнес:

– Чуть было не забыл. Когда этот мужик упал и стало понятно, что я не собираюсь составить ему компанию по пути на тот свет, я услышал звук отъезжающей коляски. Как ни занят я был в это время, но все же удосужился кинуть на нее взгляд. И, кажется, лицо этой женщины показалось мне знакомым. Хотя было темно, и полной уверенности у меня нет, но где-то я ее уже видел. И если бы у меня немного меньше болела голова, то наверняка бы уже вспомнил, где именно…