По следам карабаира. Кольцо старого шейха - Рашид Кешоков

Жунид достал лист чистой бумаги и набросал текст письма начальнику Тахтамукаевского райотделения милиции Меджиду Куваеву с просьбой выявить и допросить всех крестьян, ставших некогда жертвами денежной махинации Чуца и его компании. Потом отнес листок наверх, Королькову…

И все-таки версия «Чуцокшу», как в шутку окрестил ее Дараев, отпала окончательно в тот же день.

Финал миссии Вадима Акимовича на речном вокзале оказался совершенно неожиданным. И довольно счастливым для него, особенно, если вспомнить, что в личном деле Дараева все еще «висел» выговор за афипскую неудачу, напоминая ему о необходимости восстановить репутацию.

Словом, на этот раз Вадиму повезло. Вместо одного подозреваемого, он привез в управление двух: Чуца и Ока. У задержанных при обыске были изъяты револьвер системы «наган», горсть патронов к нему и крупная сумма денег.

Ханаф Ок на первом же допросе сознался, что деньги — из аула Дадакай, где они втроем ограбили тамошнего пчеловода. В ночь с двадцать первого на двадцать второе сентября вместо них на элеваторе отдежурили смену другие грузчики, а Чуц, Ок и Шу перелезли через забор и, сделав дело, вернулись тем же путем до прихода сменщиков. Грузчики получили, разумеется, определенную мзду за молчание.

У пчеловода и были похищены, как показал Ханаф Ок, найденные в чемодане у Чуца одиннадцать с лишком тысяч рублей, драповая венгерка с каракулевым воротником, наборный кавказский пояс и дорогая бухарская шапка.

Чуц, когда его задержали, попытался выбросить чемодан в Кубань, но не успел: помешал один из милиционеров.

Допрашивал Вадим Акимович. Жунид сидел тут же и задумчиво посасывал потухшую папиросу, недоумевая, почему ни в управлении, ни в райотделении милиции ничего не знали об ограблении дадакаевского пчеловода.

Обстоятельство это прояснилось позднее, когда Шукаев связался по телефону с Насипхабльским районом. Оказывается, налетчики пригрозили старику-пасечнику расправой, если он не будет держать язык за зубами.

Пчеловод рассказал все только тогда, когда узнал, что воры задержаны в Краснодаре.

И тут произошла еще одна неожиданность. У пасечника, по его словам, похитили всего-навсего четыре тысячи триста рублей и… никаких венгерок и бухарских шапок. Только деньги.

Дараев чуть не подпрыгнул на своем стуле. Откуда же остальное? Может быть, найденные вещи связаны с энемским ограблением квартиры бухгалтера консервного комбината?..

Ханаф Ок, покуражившись, как водится, не стал запираться, тем более, что он отлично понимал: двойной грабеж — это все-таки не убийство. А признание в том, что он вместе с сообщниками «брал» квартиру в Энеме, начисто снимало с него и других подозрение в убийстве Трама Лоова из колхоза «Заря». Побывать за одну ночь в Дадакае, Энеме и Чохраке было попросту невозможно.

Позвали Евгения Кондарева, который два дня назад возвратился в Краснодар из Энема. Поиски преступников, ограбивших бухгалтера, пока подвигались туго, и Кондарев, конечно, был не только удивлен, но и обрадован, получив из рук Дараева готовенькое решение.

Это было слишком много. Жунид чувствовал, что у него начинает разламываться голова. Он мало спал в эти дни, часто просыпаясь ночами и сидя на кровати, еще и еще раз прикидывал, с какой стороны лучше начать дознание. Зулета мирно посапывала во сне, но он не думал о ней — голова его была занята только одним — убийством чохракского сторожа.

Переутомление давало себя знать. В висках у него стучало, перед глазами иногда начинали сновать беспокойные белые мухи.

Вадим заметил его состояние.

— Слушай, отправляйся-ка ты спать, — сказал он участливо. — Уже темнеет, а ты, по-моему, и ночью-то толком не отдохнул. Уж больно вид у тебя того. Глаза запали один нос торчит.

Жунид покачал головой.

— Еще не все пришли, надо подождать. Выдержу как нибудь.

Появился Дыбагов.

— Устал зверски, — оказал он, усаживаясь на стул. — С утра — совещания да заседания Был на приеме у секретаря обкома. Недоволен он нашей медлительностью.

— Я принял дело позавчера, — суховато сказал Шукаев.

— Да я же не о вас, голубчик, — страдальчески сморщился начальник управления. — Но в обкоме ведь не спрашивают кто когда принял. Им поскорее преступников подавай.

— Скорее скорого не будет.

— Недельный срок на раскрытие дали, — заявил Дыбагов. — Так что — поднажмите.

— Одну версию проверили. — вставил Дараев.

— Знаю. Я уже в курсе…. Передайте все материалы оперуполномоченному Кондареву. Я думаю, совершенно ясно теперь, что эта троица ни при чем. Так что продолжайте работу по остальным версиям. А товарища Дараева могу поздравить: прошлогодний выговор с него снимаю и объявляю благодарность за умелые действия по задержанию преступников…

— Служу Советскому Союзу, — встал Дараев, пожимая руку Дыбагову.

— Буду ходатайствовать и перед облисполкомом о поощрении инструктора Барова, — продолжал тот. — А на вас, Вадим Акимович, сегодня же подпишу приказ!

— Вот не ожидал, так не ожидал! — разулыбался Дараев, когда дверь захлопнулась за Дыбаговым. — Это все благодаря тебе, Жунид!

— Брось, — улыбнулся Шукаев, — случай помог, а не я. Вот что, Вадим, забирай-ка документы, чемодан с вещами и — к Кондареву. Пусть только Ок подпишет свои показания, я их оформил уже…

Пока Дараев был у Кондарева, Жунид допросил Хахана Зафесова, прибывшего по его вызову из аула Дейхаг. В прошлом конокрад и абрек, шестидесятилетний Хахан Зафесов, имя которого гремело от Кубани до Терека, добрую половину своей бурной жизни просидел за решеткой. Сидел при царизме и при советской власти. Последние десять лет после освобождения он жил как будто тихо и не был замешан (а может быть, просто не попадался?) ни в одном деле. Однако, изучая его биографию по документам регбюро, Жунид почему-то пришел к твердому убеждению, что Хахан не оставил прежних связей. Старик нигде не работал, занимаясь своим небольшим садом и огородом, жил одиноко, но иногда односельчане видели в его сакле свет и слышали голоса, хотя из аульчан к Хахану никто не ходил. Видно, старые дружки не забывали прежнего вожака.

С Зафесовым Жунид познакомился год назад, будучи в командировке. Зная о его прошлом, расспрашивал бывшего конокрада об известных тому способах угона лошадей и скота. На эту тему старик говорил охотно. Глаза его загорались, узловатые руки с длинными, тонкими, как у скрипача, пальцами подрагивали от возбуждения. Но, когда речь заходила об именах, Зафесов запирался на все замки, и выудить из него что-либо становилось абсолютно невозможно.

Теперь, во время допроса, Жунид прямо сказал бывшему абреку, что его «нейтралитет» еще мог быть объясним прежде, например, в годы гражданской войны, но сейчас, когда прошло столько лет и он, как видно, покончил с прошлым, молчание его нельзя истолковать иначе, как умысел, представляющий ощутимый вред для пролетарского государства.

Старик угрюмо засопел. Пожалуй, Жунид задел верную струнку.

После долгого, утомительного для Шукаева допроса Зафесов, наконец, сказал кое-что. По его словам, один из табунщиков конефермы, ранее привлекавшийся к уголовной ответственности за кражу лошадей, но скрывший во время допроса свою судимость, мог рассказать нечто существенное. Таким образом, сомнения Жунида относительно того, что табунщики говорят гораздо меньше, чем им известно, еще более укрепились. Особенно подозрительным казался ему Аскер Чич, которого он и вызвал на повторный допрос.

— А не темнит ли Хахан? — спросил вернувшийся Дараев.

— Вполне вероятно. Нужно, однако, найти способ заставить его разговориться.

В дверь постучали.

— Войдите.

На пороге показался пожилой адыгеец с крупными чертами лица и мясистым в прожилках носом. На грубом, словно вытесанном топором лице его беспокойно и трусливо бегали маленькие глазки, близко посаженные к переносице. Трудно было с первого взгляда сказать, что выражает его лицо. Тупость как будто и, пожалуй, страх.

Сняв овчинную папаху, он неловко поклонился и сел на предложенный ему стул.

— Аскер Чич. Коневод, которого я пригласил для повторного допроса. Работал в Чохраке табунщиком на конеферме, живет в ауле Насипхабль, — шепнул Жунид Вадиму. Тот молча кивнул и взял лист бумаги.

— Об ответственности за дачу ложных показаний вас предупреждали на первом допросе, — начал Жунид. — Но вы скрыли от следствия, что в прошлом имели судимость. Как вы это объясните?

— Зря судили. Нечестно судили, — на довольно сносном русском языке ответил табунщик. — Краснодар тогда Екатерингородом назывался. Полицей меня взял. В тот день война с японами начался.

— За что вас арестовали?

— В мой сарай кто-то краденый конь ставил.

— Кто ж это вам хотел коня подарить? — усмехнувшись, спросил Вадим Акимович.