Воевода - Александр Прозоров

– Умно, – признал Ратибор. – Великой мудростью наградил тебя Господь, отче Симеон. Да только как же с обидой ганзейской? Учинят они нам блокаду али помилуют?

– Коли у нас война со свеями, то какие обиды? Стекольна – город свейский. Коли немцы ганзейские в нем под сабли попали, наша в чем вина? Случайность в том досадная и ничего более. Боярин Кирилл Андреянович! У тебя средь ганзейцев знакомцев много, связи средь купцов большие, договоры длинные по делам разным. Передай союзу Ганзейскому огромные наши сожаления из-за беды приключившейся. Да намекни осторожно, что, коли примут извинения новгородские, то к разговору об условиях мира нового мы их допустим и интересы ганзейские учтем. У них там со свеями тоже споров немало накопилось. Коли же обижаться захотят, то не токмо новых уступок не получат, но и старые могут потерять…

– Льготы новые от короля свейского? – Руки боярина сошлись на груди, друг по другу суетливо побежали толстые и румяные, как морковки, пальчики. – На сих условиях немцы, мыслю, замирятся. Ганзе лишние убытки тоже ни к чему. Вот только поверят ли?

– Поверят, коли воеводой назначим боярина, коему они верят и который за условия уговора устного честью своей поручится. А сверх того друзей ганзейских к себе в свиту пригласит, дабы в походе рядом были и своими глазами видели, есть подвохи в действиях наших али честно мы дело свое ведем.

– Да, – уверенно кивнул боярин Кирилл. – Этому они поверят.

– Слава богу! – облегченно перекрестился Никифор Ратибор. – Миновало! Пускай-ка ушкуйник-князь с ватагой теперича страхи наши кровушкой своей искупает. Любо!

– Любо, – подтвердил Данила Ковригин.

– Любо, – согласился и паучьерукий боярин Александр Фоминич.

– Любо… Любо… Любо… – прокатилось над столом.

Решение было принято.

Июня 1410 года

Великий Новгород

Ушкуй привалил к причалу уже под вечер. Привычные к корабельной работе мужчины запрыгнули с низких банок на мостки, накинули на быки причальные канаты, быстро подтянули лодку к дубовым опорам.

– Ну вот и добрались. – Осип Собачий Хвост широко перекрестился, потом опустил руку за борт, коснулся ею воды, поднес к губам, одаряя воду поцелуем. Быстро выбрался на причал, закрутил головой: – Сходни где? Сходни сюда!

Местные амбалы, играющие в кости на тяжелой скамье, срубленной из половинок бревна, удивленно подняли головы: они никак не ожидали, что для высадки из низкой гребной лодки, пусть и поболее обычной плоскодонки, требуется этакая роскошь.

Впрочем, моряки сами увидели широкую доску с набитыми на нее поперечинами, подхватили, сбросили одним концом вниз:

– Добро пожаловать в Господин Великий Новгород, княгиня! – Осип, спустившись до половины сходней, протянул руку поднявшейся со средней гребной банки женщине.

Услышав столь уважительное обращение, амбалы навострили уши, попытались разглядеть, кто там поднялся на причал. После того как Елена твердой ногой стала на доски, Осип отпустил ее руки и вежливо отступил даме за спину. Долгая и богатая впечатлениями жизнь научила его, как вести себя со знатными женщинами.

На причале засуетился паренек, пытаясь так же красиво вывести наверх Милану, – но девушка, взяв его за руку лишь кончиками пальцев, поднялась сама. Тем не менее Федька заслужил свой благодарный поцелуй и радостно побежал за служанкой.

– А мы?! – возмутились оставшиеся в лодке толстощекая стряпуха Привала и куда более молодая и стройная Василиса.

– Вам помочь? – Один из гребцов широкими ладонями ухватил их за ягодицы, и обе, взвизгнув, моментально вспорхнули по сходням.

– Кто это такая? – подойдя к увязывающему причальный канат ушкуйнику, спросил один из амбалов.

– Елена, княгиня Заозерская, – ответил мужчина.

– Да ты что?! – воскликнул портовый грузчик. – А атаману нашему достославному, Егору Заозерскому, она никем не приходится?

– Атаман Заозерский? – оглянулся на него ушкуйник. – Это где у вас такой обитает?

– Там, на постоялом дворе Фильки Зябкина, – махнул рукой амбал. – За Антониевым монастырем.

– Осип!!! – крикнул мужик, поворотившись к причалу. – Я узнал, где ныне Егор остановился. Здесь недалеко!

– Что?! – крутанулась женщина. – Осип, проследи, чтобы вещи разгрузили бережно. Я пойду к мужу. Хочу заглянуть наконец в его бесстыжие глаза! Ятаган, покажи дорогу.

Осип проводил взглядом странную парочку – лохматого мужика с клочковатой бородой, одетого в домотканую рубаху, катанные из овечьей шерсти шаровары, с кривым сарацинским мечом на поясе и богато одетую в меха и самоцветы, величаво ступающую даму. Когда оба поднялись по дороге достаточно высоко, щелкнул пальцами:

– Федька, карабкайся по тропе прямо наверх, беги со всех ног к князю, предупреди, что жена приехала. Как бы не застукала атамана за чем нехорошим…

Паренек, не вынуждая просить себя дважды, сорвался с места.

Спустя четверть часа он влетел на постоялый двор, закрутился, не зная, куда бежать, метнулся в харчевню, шарахнулся от стола к столу, увидел знакомое лицо, вцепился в ворот:

– Где атаман? Где его светелка?

– Там, на втором этаже, – указал ватажник, несколько ошарашенный таким напором.

Федька ринулся в указанном направлении, взметнулся по ступеням, заскакал от двери к двери, пока не нашел нужную:

– Атаман! Егорий! Жена твоя приехала! С нами на ушкуе приплыла! Злая, как осенняя оса! Страсть, как недовольна, что ты ее ослушался и порубежье московское не разорил.

– Елена? Где?! – Егор поднялся, отодвинул Федьку, быстро сбежал вниз, выскочил во двор и увидел входящую в ворота княгиню. – Лена! Ты здесь!

Супруги кинулись навстречу друг другу, крепко обнялись. Егор, оторвав гостью от земли, стал торопливо целовать ее лицо. Елена, улыбаясь, роняла слезы.

Спохватившись, князь подхватил жену на руки и понес ее в дом.

– Надо же, – недоуменно почесал в затылке Федя, когда супруги скрылись наверху. – А ругалась так – мыслил, глаза при встрече выцарапает.

– Может, чего и выцарапает, – весело ответили мужики из харчевни. – Да только тебе, коли раньше рассвета к ним сунешься. А коли сильно истосковались, то и вечера.

Егор и Елена соскучились друг по другу достаточно, чтобы не спать всю ночь, и только наутро забыться в полудреме. Возможно, они бы даже встали – кабы не заботливость Миланы, что поскреблась около полудня в дверь и принесла поднос с пирожками, крынку простокваши и медный кувшин горячего сбитня.

Супруги подкрепились прямо в постели и снова вытянулись рядом. Елена положила голову мужу на грудь, погладила ладонью бугристые мышцы, спросила:

– Господи, милый, ну, почему ты не пошел тревожить Московское княжество? Какая нелегкая понесла тебя к скандинавам?

– Я же говорил тебе, Лена, нет в том никакого смысла. Взять у простых крестьян нечего. Заниматься смертоубийством тем более не хочу. Хоть ныне убивать и приходится, да только не испытываю я от этого никакого удовольствия. Не виноваты смерды порубежные, что ссора у нас с Василием. С какой стати им из-за этого страдать?

– Да при чем тут смерды, Егор? – тяжко вздохнула она. – Признание нам надобно от великого князя. Право на княжество наше надобно отстоять.

– Странные вы, женщины. Как думаете, непонятно. С какой стати Василий захочет нас признать, коли я его, ровно шавка дворовая, за пятки кусать начну? Вот то ли дело Стекольну мы встряхнули – это да! Серебро лопатами грузили.

– Забудь ты про это серебро! – пристукнула Елена кулаком по его груди. – Деньги – тлен, пришли, ушли, – и ничего не осталось. Вот земля – это другое. Коли княжество за нами остальные рода признают, то оно после нас детям перейдет, от них внукам, правнукам и далее потомкам, колено за коленом. Серебро горстью черпнул – и меж пальцами утекло. А княжество – оно навечно. В нем наши потомки ужо до Страшного суда править станут.

Егор оценивал перспективы феодального землевладения несколько иначе, но расстраивать любимую не захотел.

– Доверься мне, – шепнул он, приподнялся, сдвинул ее голову и крепко поцеловал. – Я сделаю все, как надо.

– Ты не понимаешь. Совсем не понимаешь, – горько вздохнула княгиня. – Хорошо, я открою тебе тайну. О ней не знает никто, и ты, смотри, никому не проболтайся. – Молодая княгиня понизила голос: – Василий ныне не тот. Не воин совсем. Схваток чурается, войн сторонится, в походы не ходит. Супротив Витовта четыре года тому войну начал, союзников созвал, на поле ратное привел. Стояли войска супротив друг друга долго, да начать сечу Василий так и не посмел. Замириться решил. Через два года на Угру пришел и опять биться не решился. На Тамерлана звали – не пошел. Псков помощи от Литвы просил, тоже меча не обнажил. От Едигея Москву защищать не стал, убег. Биться не захотел, тремя тысячами рублей откупился. Надломилось что-то в душе великого князя. Не желает воевать. Прячется. Ранее воевода московский Афанасий Конь полки, бывало, вместо него водил, ныне же и он занедужил, из постели не встает. Вот сейчас, именно сейчас Москву трепать надобно. Василий воевать не станет, миром сговариваться начнет. Нам же ничего иного и не надо. Одной грамоты, где тебя князем назовет, токмо и достаточно. Да даже просто к тебе пусть обратится с укорами или гневом – и то уже со знатью равен станешь. Каяться можно будет сразу и на верность присягать. После того со стола нас по обычаю уже не спихнуть. Токмо беззаконием.