Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вооружившись дрыгалками, забойщики спускаются в траншеи и направляются к лайде[22]. Они должны незаметно подойти к стаду и отогнать часть зверей на забойную площадку. Нельзя ни на минуту забывать, что у котиков безупречный слух и острое зрение.
Лайда – зажатая между морем и скалами узкая полоска земли, протянувшаяся вдоль восточного побережья всего на какую-то четверть ри[23]. Счет зверей здесь идет не на сотни – на тысячи и даже на десятки тысяч. Обычно пляж устлан котиками настолько плотно, что, как говорится, мандарину негде упасть. Сейчас их поменьше, видны прогалы между гаремами. Звери сидят у воды или, переваливаясь, ковыляют по берегу. Не довольствуясь пляжем, взбираются на скалы, облюбовав уступ, по-хозяйски располагаются на нем. Некоторые лежат на брюхе, вытянув усатые морды. Другие завалились на бок, откинув ласты в сторону. Третьи нежатся на спине, подставив живот редкому в здешних краях солнцу. Между взрослыми ползают, беспокойно вереща, черные, как деготь, малыши. Кожа у них гладкая и блестящая, а глаза синие и совершенно бессмысленные. На верхней губе еле заметно пробиваются темные усики.
Издали котиковый пляж походит на шумный восточный базар. Все движется, пищит, ревет, перемешивается. В этом мельтешении постороннему трудно что-либо различить, но Каяма наметанным глазом сразу узнает серебристо-серых сеголеток[24]. Глазища у них навыкат, окаймлены черными ободками. Самки с нежно-желтым подгрудком, напоминающим кокетливый женский шарфик, небрежно повязанный вокруг шеи, лежат по окружности вокруг самца. Секач раза в четыре больше любой из самок. На боках у каждого из них нетрудно заметить рваные шрамы – следы кровавых битв за господство над гаремом.
Каяма много раз наблюдал жаркие схватки, происходившие обычно весной после возвращения стада с зимовки. Каждый год, когда из Японского моря котики приплывают на остров, самцы сразу же вступают в жестокую борьбу – борьбу не на жизнь, а на смерть. В ней нет места милосердию. Свирепый закон природы – побеждает сильнейший – действует с неумолимой беспощадностью, и изменить его никто не властен. Горе побежденному!
В молодости Каяма смотрел на котиковые бои с холодным любопытством ученого. Важно было проанализировать происходящее, сделать соответствующие выводы и рекомендации. Но шли годы. Глубже осмысливалась жизнь. И постепенно начало появляться ощущение собственной слабости перед природой. Чем старше он становился, тем оно делалось острее. А после памятной схватки…
Он знал этого секача совсем молодым, когда тот только стал владыкой большого гарема. Это был великолепный экземпляр. Огромный, с широкой мускулистой грудью и умной носатой мордой, он издали походил на замшелую гранитную глыбу; лежит – не сдвинешь. Самец чем-то напоминал Бэнкэя[25]. Каяма так и прозвал его – Силач.
Долгие годы Силач безраздельно властвовал в шумливом, но покорном его воле царстве. Никто не осмеливался посягнуть на его собственность. Это право было завоевано Силачом в ежегодных жестоких сражениях с соперниками. В память как свидетельство многочисленных побед остались почетные рубцы, украшавшие его могучие бока.
Каждую весну, едва льды отступали от острова, Силач одним из первых появлялся на берегу. Завидев его, Каяма, как старому знакомому, махал рукой и кричал: «Здоровья тебе, Бэнкэй!» Казалось, и Силач узнавал человека. Он подымал усатую морду, выпрастывая ее из пышного серо-бурого воротника, и приветственно ревел. У Каямы становилось легко на сердце: раз появился Силач, значит, приплывут и остальные.
У Силача было излюбленное место – середина острова, там, где плато чуть-чуть сужается и лайда становится шире. Гарем располагался здесь привольно. Другие котики не смели покушаться на заветную территорию. Силача все боялись, и он это знал. Потому-то, наверное, и был так царственно-величествен.
С годами Силач стал более грузным и совершенно сивым. Однако он не утратил былой мощи и горделивой осанки, вызывая тем самым искреннее восхищение. Каяма к тому времени начал испытывать недомогание: донимала язва желудка, разыгрался ревматизм. Силач же по-прежнему был безраздельным владыкой гарема, грозой холостяков, обитавших на северной оконечности острова.
И все же смельчак нашелся. Им оказался молодой самец с крепкой, перевитой тугими мускулами грудью и широкими длинными ластами. Он предчувствовал, что границу гарема Бэнкэя переступить безнаказанно не удастся, и потому долго – не день, не два – изучал жадными глазами подступы к нему. Наконец решился.
Увидев пришельца, Силач удивленно поднял голову. Каяма, не ожидавший покушения на власть своего любимца, был поражен не меньше. Силач был еще слишком могуч. Все безропотно признавали его главенство. И вдруг какой-то бродяга решается ему противостоять и нагло бросает вызов!
Силач глухо заревел. Это был пока не грозный боевой клич, а скорее предупреждение: берегись, одумайся. Но самец не внял сигналу. Молодость, горячая кровь бунтовали в жилах. Тело напружинилось, готовое к броску. Ласты с силой ударили в песок. Нет, он не желал отступать!
И тогда Силач издал громогласный рык. Словно боевая труба прогремела над пляжем. На мгновение секач замер, как боксер перед схваткой на ринге, и в следующую секунду, расталкивая многопудовой тушей самок, давя детенышей, ринулся вперед.
Они сошлись у кромки прибоя. Молодой самец первым нанес удар. Изловчившись, хватил противника клыками в бок. Брызнула кровь. Силач яростно заревел, откинувшись назад, чуть приподнялся и с размаху обрушил тяжелый ласт на голову врага. Тот зашатался. Новый удар свалил его на песок. Силач был опытным бойцом. Клыки его глубоко вошли в тело противника. Однако самец не отступил. Полный решимости победить любой ценой, он рванулся что есть силы. Резко тряхнул мордой, будто сбрасывая оцепенение, и снова ринулся в атаку. На сей раз повезло. Силач допустил промах. Он отклонился, чуть больше приоткрыв горло, и самец тотчас же вцепился в него. Силач захрипел, попытался вырваться, но хватка была мертвой. Напрасно он наседал на холостяка грудью, пытаясь сломать ему хребет, наносил удар за ударом ластами – ничего не помогало. По морде самца текла кровь. Он захлебывался, но клыков не разжимал.
Силачу удалось вырваться с большим трудом. Он потерял много крови. Движения его стали медленными и неровными, а дыхание хриплым, прерывистым. Ласты дрожали и подгибались. Каяма кричал: «Держись, Бэн-кэй! Держись, друг!» Он был целиком на
