Братья Шелленберг - Бернгард Келлерман

– Ты себя выдаешь за боксера? Что-то не похож ты на силача.

– А вот попробуй-ка! Я и с тобой согласен биться.

– А. бокс!

Все стали в кружок. Зрелище невиданное. Тощий скинул пиджак, Мориц выскользнул из своей шерстяной фуфайки. И так как во всем нужен порядок, Георга выбрали судьей.

– На сколько раундов состязание?

Тощий качнул коленом.

– На двадцать раундов, по три минуты.

– Черт возьми!

Но Мориц превзошел его. Выпятив грудь, он гордо озирался по сторонам.

– Мы будем биться, пока один из нас не выдохнется, – сказал он.

– Браво, Мориц! – Это превзошло все ожидания. Невероятное возбуждение!

И надо сказать, что после пятого раунда Морицу, отчаянно избитому, пришлось сдаться. Крестьянка из деревни побагровела и обдавала тощего свирепыми взглядами.

Часто разгорались такие споры, что весь барак начинал беситься. Политические разговоры были здесь запрещены. Леман уволил двух молодых парней, которые, по-видимому, только для агитации явились в барак.

– Общество «Новая Германия» не знает никаких партий и вероисповеданий, и кто нарушит этот принцип, немедленно вылетит вон. Так мне строго приказано, в я в этом отношении буду непреклонен.

Каждые две педели по воскресеньям прибывал кино-автомобиль, всегда встречаемый с большим торжеством. Три часа подряд длился сеанс, и люди, одиноко жившие в лесу, не могли вдосталь насмотреться. Комедии, драмы – все вперемежку. Фильмы сильно мерцали и были уже довольно изношены, но зрителям было все равно. В заключение всегда демонстрировались фильмы производственные: рудники с бешено вращающимися колесами и огромными шахтными подъемниками, верфи, где рабочие карабкались по железным конструкциям, машинные залы, литейные, а под конец всегда – фильмы общества «Новая Германия». Колонии, только еще зарождающиеся; колонии, где вырастали дома, сады; колонии, кишащие народом; новые мастерские; небольшие, совершенно новые города…

27

Естественно было, что всякого рода люди интересовались лагерем.

Однажды приехали в старом автомобиле два человека странного вида. Они пошли в контору к Леману и немного погодя вышли, чтобы подробно осмотреть весь рабочий поселок. Зашли в столярную мастерскую и снова появились. Подошли к бригаде, сверлившей шпуры, и, казалось, интересовались всем, а также каждым отдельным человеком, потому что быстрым взглядом приковывались к каждому лицу. Вдруг они остановились подле кельнера Генри Графа.

Один из них сказал?

– Господин Больман!

– Генри Граф сейчас же обернулся. Что же это? Значит, его совсем не зовут Генри Графом? И почему кельнер так побледнел?

– Так вот ты где, Больман! – сказал второй человек. – Едем с нами.

Генри Граф сделал жест отчаяния, он побледнел, как снег в лесу.

– Я ведь работать хотел! – крикнул он. – Посмотрите.

Но один из них сказал:

– Еще два года – потом вы свободны.

Теперь все было ясно: кельнера хотели забрать. Товарищи сбежались и окружили комиссаров и арестованного.

Мориц положил руку на плечо одному из комиссаров.

– Оставьте его здесь, господин комиссар, он, право, хороший товарищ!

Остальные тоже принялись их упрашивать. А слесарь достал из кармана несколько папирос и собирался их сунуть одному из них.

– Бросьте, – шепнул он ему. – Закройте глаза, господин комиссар. Неужели ничего нельзя поделать?

Нет, ничего нельзя было поделать. Кучка товарищей проводила кельнера до автомобиля.

– Смотри же, возвращайся поскорее! Стисни зубы! Беда не так уж велика!

– Да, я непременно вернусь!

И они смотрели вслед автомобилю, пока он не исчез.

В чем мог провиниться Генри Граф? И еще два года – сказал комиссар? Сбежал он, что ли? Какая досада, что его нашли!

В этот вечер в бараке было сравнительно тихо. Все разговоры вертелись вокруг комиссаров и автомобиля и Генри Графа, которого в действительности звали Больманом.

– И зачем он, дурак, обернулся сразу, когда они его назвали Больманом? Ему надо было просто удрать!

– А как же он мог догадаться, что это полиция? Все мы принимали их за строителей. Разумеется, Генри не могло это и в голову прийти. Экое несчастье!

И все говорили о том, как Генри отплясывал с тросточкой и котелком, как казалось, что он вот-вот упадет, как он пускался вприсядку и при этом вертел шляпой над головой, выбрасывая то левый, то правый каблук и распевая на чужом языке. Нет, нет, как же это может быть? И вот он теперь сидит в каталажке!

Портной хотел дать концерт на своем варгане. Но ему не позволили играть. «Перестань, перестань!» – раздалось со всех сторон.

Так и не состоялся концерт. Играли раздраженно в карты, чтобы скоротать вечер, и рано закутались в одеяла.

Случались еще и другие происшествия в поселке «Счастливое пристанище». Например, эта история со старичком каменщиком. Вы помните, у него была широкополая шляпа с остатками траурной каймы. Он был стар и только путался у других под ногами и мешал работать, а при ходьбе колыхались сзади его отвислые штаны. Этот старый каменщик, как-то вечером рассказывавший про свой сад и распотешивший товарищей попыткой передать пение соловья, однажды исчез. Этого не заметили. Только наутро его сосед обратил внимание на отсутствие старичка. Время от времени случалось, правда, что кто-нибудь убегал из поселка, недовольный одиночеством в лесу или условиями общества. Но такой старик! Не может быть. И ведь он жил здесь уже давно. Принялись искать и обнаружили следы ног, шаги, которые вели в лес, все глубже. И там, в чаще, он болтался на дереве. Повесился старик. К дереву прикреплена была записка: «Все, что я заработал и скопил, потеряно. Я слишком стар, чтобы начинать сызнова. Молитесь за мою душу!»

В лесу состоялось по всем правилам погребение. Сперва хотели похоронить его в деревне. Но после продолжительных прений большинство высказалось за похороны в лесу.

– Ему будет приятнее с нами, чем с глупыми крестьянами на кладбище. Здесь он будет покойно лежать, и, может быть, к нему сюда прилетит соловей.

– Как же может прилететь соловей? – спросил слесарь.

– Ты все еще не понял? – прикрикнул на него мясник Мориц. – Отчего же сюда соловьям не прилетать, если даже в Берлине водятся соловьи?

– Он прав, конечно, – объявил Георг. – Сюда тоже соловьи прилетят.

Настал час погребения.

Ровно в полдень Леман скомандовал:

– Собираться на похороны!

Затем все они углубились в лес. Леман даже произнес настоящую речь, энергично потрясая своею единственной рукой. Всем очень понравилась эта речь. Он сказал, что усопший товарищ – один из тысяч, которые покончили с жизнью просто потому, что она им стала нестерпимой. Между тем как мошенники и спекулянты пошли в гору, таким почтенным людям, как наш покойный товарищ, предоставлялось просто тонуть в болоте, и никто в ус не дул. Только общество «Новая Германия» посмотрело на это иначе. Поздно оно образовалось, но не слишком поздно. – Наш покойный товарищ, – сказал в заключение Леман, – такая же жертва войны и революции, как какой-нибудь генерал или министр. Люди, которым предстоит ходить над его могилой, будут счастливее, чем был он.

Затем он отошел от могилы, раскурил трубку, и церемония была окончена.

Речь понравилась и вечером оживленно обсуждалась. Особенный отклик нашли слова про министра и генерала, ведь старик был только бедным каменщиком. Все находили, что Леман, хотя он и бывший офицер, – человек обходительный и что с ним можно ладить.

Снег так же быстро исчез, как появился. Теплым ветром потянуло с юга, закапало и потекло с деревьев. В несколько дней снега как не бывало. Засияло солнце, и в первый раз мясник Мориц снял свою бурую вязаную куртку. Он вспотел.

От солнца и теплого ветра почва скоро отмерзла и жадно поглощала талый снег.

Чуть только она немного просохла, степь затрещала и затарахтела, словно аэропланы зажужжали над землей: тракторная колонна принялась за работу. Изо дня в день ползла она поперек равнины. Сначала тракторы тащили за собою плуги, потом шарошки, разрыхлявшие и резавшие землю, потом – удобрительные машины, потом бороны и катки. Это продолжалось несколько недель подряд. Все время ползали эти колонны по степи, как странные гусеницы.

– Веселей! – кричал Леман. – Скоро они и сюда приползут.

В те же дни произошло другое событие, о котором много говорили в бараках.

Как-то со стороны «Счастливого Моста» примчался развивший необыкновенную скорость автомобиль и сразу остановился. До этого времени такой машины еще не видели в поселке, так как автомобили Общества, по временам появлявшиеся, были ремонтированными старыми ящиками. Из автомобиля вышли четыре господина, среди них – один рослый, широкоплечий, в старом дождевом плаще, другой немного кривой, маленький, иссиня-бледный, в длинной шубе.

Леман, как только их увидел, пошел к ним навстречу торопливой походкой. Он вынул трубку изо рта и поклонился. Такой вежливости Леман еще не обнаруживал ни разу. Он поклонился сперва рослому господину, потом – маленькому кривому, с иссиня-бледным лицом. Они пожали ему руку, и вся группа зашагала по рабочему участку. Леман давал объяснения рослому господину, широко размахивая рукою, – по-видимому, был и вправду взволнован Посетители осмотрели бараки, столярную мастерскую, кухню, все. Беседовали с тем, с другим, кто оказывался поблизости, после чего пробыли еще полчаса в конторе у Лемана. Потом опять уселись в автомобиль, который, сразу взяв с места, так же стремительно унесся по дороге.