Братья Шелленберг - Бернгард Келлерман

Венцель отлично заметил высокомерную ужимку на лице Качинского, но пренебрег ею.

– Очень прошу простить меня, господин Качинский, – сказал он гораздо любезнее. – Теперь я вспомнил точно – мы встретились у графини Поппау.

По счастью, это припомнилось ему в последний миг, и, между тем как он опять повернулся к фрейлейн Флориан, он вспомнил о том неприятном чувстве, какое испытывал под конец в гостиной графини. Эта графиня Поппау жила тем, что каждое воскресенье предоставляла свой салон одному обществу игроков.

Штольпе ввел Венцеля к графине. Венцель там несколько раз играл без всякого азарта, без удовольствия и решил избегать салона графини Поппау, сам не зная почему. Он чувствовал себя неуютно в этой атмосфере.

Среди игроков в этом салоне был один русский, очень элегантно одетый молодой человек с большим брильянтом на пальце. Этот брильянт показался Венцелю фальшивым, а он считал опасным играть с людьми, носящими фальшивые камни. Теперь он вспомнил, что рядом с этим русским сидел Качинский и однажды обменялся с ним улыбкой. Эта улыбка почему-то не понравилась ему.

Обо всем этом он думал, когда повернулся к Женни.

– Вы что-нибудь приобрели на этом аукционе, фрейлейн Флориан? – спросил он.

Женни покраснела от его взгляда.

– Ах, у меня нет денег! – воскликнула она, и сказав это, покраснела вторично.

Качинский выпрямился. «Как это глупо! – подумал он. – Зачем она говорит ему сразу, что у нее нет денег? Нельзя научить ее уму-разуму, прямо можно в отчаяние прийти!»

– А красивые вещи вы любите? – расспрашивал Венцель. Его восхищала растерянность Женни.

– Я люблю их страстно! – ответила Женни. – Как объяснить, что старинные вещи красивее современных?

Венцель пожал плечами.

– Кто же из современных людей так богат, чтобы заказывать подобные вещи? Если же у него есть на это средства, то уж, наверное, нет необходимого вкуса.

Качинскому показалось, что и ему нужно принять участие в беседе, и он небрежно бросил, лишь бы что-нибудь сказать:

– В прежнее время культурный человек имел возможность вживаться в господствующий художественный стиль, а теперь художественный стиль стареет в три года.

Шелленберг слушал его только краем уха, и Качинскому стало стыдно, что он сказал такую банальность.

– Я не умею различать отдельные стили, – сказала Женни. – Я только чувствую – это красиво, или это мне не нравится. Вы много купили, господин Шелленберг?

Этот вопрос опять показался Качинскому бестактным. Глаза его укоризненно блеснули. Какое ей дело, покупает ли что-нибудь Шелленберг, или не покупает? Он не догадался, что Женни только из смущения спросила об этом.

– Купил кое-что, немного мебели и фарфора, – ответил Венцель. – Я покупаю не столько потому, что считаю себя знатоком старинных вещей, не столько руководясь художественной точкой зрения, сколько потому, что в хороших старинных вещах вижу лучшее помещение капитала, чем в сомнительных бумагах.

Женни уставилась на него недоумевающим взглядом, так была она озадачена его откровенностью.

– В каком театре вы теперь играете? – спросил Венцель.

Краска залила ее лицо несколько раз, и голова у нее еще сильнее склонилась на плечо.

– Теперь я совсем не играю, – порывисто проговорила она, – здешним антрепренерам я не нужна.

– Фрейлейн Флориан заканчивает свое сценическое образование, – постарался выручить ее Качинский.

– Я спросил об этом не из любопытства, фрейлейн Флориан, – продолжал Венцель, – а весьма своекорыстно. Вы бы не пожелали сниматься для фильма?

Женни сейчас же загорелась.

– Конечно, пожелала бы!

– Ну, быть может, я позволю себе вернуться к этому разговору, – сказал Венцель, откланиваясь, – я в настоящее время веду переговоры, с некоторыми большими компаниями, но все это еще совершенно не выяснено.

Аукцион продолжался.

– Следите, чтобы мейсенские часы не ушли от нас, – шепнул Венцель на ухо Штольпе.

– Слушаю, – ответил Шюльпе с коротким, услужливым поклоном.

Из-за мейсенских часов снова разгорелась чрезвычайно ожесточенная борьба. Снова схватился с агентом Шелленберга на жизнь и смерть бывший спортсмен-наездник.

Часы были роскошным произведением, большой цены, в стиле ампир. Их особенностью был дивный бой, и, когда поединок между конкурентами достиг крайнего ожесточения, часы вдруг качали бить. Это был колокольный звон. При первых же звуках борьба замерла, и в зале все стихло. Ясные, чистые, неземные звуки слагались в хорал: «Твердыня наша – в небе бог…»

Когда затихли последние звуки, послышался женский плач. Все взгляды обратились на седую даму, сидевшую посреди зала и прижимавшую к лицу платок.

Но аукционист уже продолжал торг. Опять раздались голоса обоих борцов, и трескучий, сухой голос маклака снова победил.

Сейчас же после того, как агент одержал верх, старая дама поднялась и смущенном походкой вышла из зала, опустив на лицо вуаль.

Венцель кивком подозвал к себе Штольпе.

– Постарайтесь узнать, кто эта дама, – сказал он своему адъютанту. – Меня интересует, имеет ли она какое-нибудь отношение к мейсенским часам.

– Слушаю, – ответил Штольпе и стукнул каблуками.

Такого рода поручения он исполнял блестяще. Как только Венцель вернулся в контору, Штольпе явился к нему с докладом:

– Эта старая женщина – баронесса фон Грисбах, – сказал он, – вдова ландрата. Часы принадлежали ей. Она живет в сгаро-западной части города, на площади церкви св. Матфея. Ее дела все еще сносны, но, по-видимому, ей нужны деньги.

– Ну, вот что я вам скажу, Штольпе. Вы лично отвезете ей часы. Вы скажете ей, что мы позволяем себе возвратить их ей. Фрау фон Грисбах может, если ей угодно, предоставить нам преимущественное право покупки на случай, если в дальнейшем все же захочет расстаться с часами. Говоря между нами, – прибавил Шелленберг. – как ни красивы эти часы, этот сентиментальный хорал расстроил бы мне нервы. Я все равно выключил бы бой. Но это вы не должны говорить фрау фон Грисбах!

Штольпе в тот же день исполнил это поручение.

У Шелленберга все надо было делать быстро, и Штольне уже несколько раз рисковал вылететь вон за нерадивость. Хотя он был у Шелленберга только своего рода камердинером, все же он считал свою деятельность самой приятной, какую только можно было найти в Берлине. Работа не канцелярская, не изнурительная, никакой особой ответственности, почти весь день разъезжаешь в автомобиле по людным улицам. И Шелленберг платил ему большое жалованье. Венцель вообще был человеком во вкусе Штольпе.

Всем этим благополучием Штольпе обязан был продаже леса, в которой посредничал три года назад. Правда, Штольпе был не так прост, чтобы этого не понимать, – Венцель Шелленберг заработал на этом лесе целое состояние. Воспользовавшись каким-то параграфом договора, он затеял тяжбу с лесным ведомством. Тяжба длилась два года, и когда Венцелю, наконец, пришлось платить, – марка тогда еще не была стабилизирована, – то оказалось, что эти огромные лесные богатства он приобрел почти даром.

Штольпе послал свою карточку баронессе фон Грисбах. Его приняла немолодая девушка, застенчивая, отцветшая. Странно, этот Штольпе, такой робкий в обращении с Венцелем и его деловыми знакомыми, держал себя крайне уверенно, когда вращался в своем кругу. Он шаркал, кланялся, картавил, кончиками пальцев подтягивал брюки на коленях, говорил совершенно гладко. – «Странное поручение!» – Девушка покраснела, поднялась и вышла.

В больших комнатах было холодно и светло. Уже бросалась в глаза их нагота. По нескольким темным четырехугольникам на вылинявших обоях видно было, что со стен были сняты картины. Очевидно, и ковры были убраны. А вот там стояла витрина. На обоях четко вырисовывался призрак шкафа.

Появилась сама фрау фон Грисбах, в черном, зябко кутаясь в шаль, с острым носом на белом, как известь, лице. Она была чрезвычайно возбуждена. Подношение Венцеля, по-видимому, глубоко оскорбило ее.

– Мы, – правда, обеднели, – высоким, неприятным голосом воскликнула она. – мы вынуждены продавать вещь за вещью, чтобы жить. Но ведь это не значит, что каждый разбогатевший биржевик, каждый еврей…

– Мамаша! – нежным тоном перебила ее старая девица.

Да кто же этот господин Шелленберг, возомнивший… Нет, не желает она никаких одолжений от совершенно ей незнакомого человека.

Но тут Штольне вскочил, принялся уверять ее, объяснять. Его шеф, господин Венцель Шелленберг, имеет чин капитана, п она в корне ошибается на его счет. Он просто не в состоянии похитить у кого-нибудь любимую вещь. Фрау фон Грисбах вдруг совершенно переменила тон, была тронута таким великодушием. Она согласилась хранить у себя часы хотя бы еще некоторое время. Она привязана к ним всей душой, особенно к их бою, сопутствовавшему ей в более счастливые годы. Это – наследственная вещь в ее роду. Ее отец получил их лично в дар от саксонского короля. Доброта Шелленберга вызвала у нее даже слезы.