Помощница ангела - Юлия Кузнецова

— Ты не замечала, бабушка сама с собой не разговаривает? — спросила Жанна с тревогой.

— Она с едой разговаривает, — зло сказала Ангелина, — здравствуй, картошечка, давай, в супик прыг-прыг!

— Это от возраста… и одиночества, — добавила Жанна.

Они свернули на свою улицу и… замерли. Взглянули друг на друга и бросились к дому. Пакет с замороженой рыбой нелепо телепался между ними, мешая бежать. В конце концов они кинули его в траву у дороги.

У ворот стояла машина скорой помощи. Бабушку Татьяну Никитичну выносили, укрыв белой простынёй.

— Сердечный приступ, девоньки, — сказала фельдшерица в косынке, забралась в машину вслед за носилками и добавила на прощание, высунувшись в окно, — телефончик оставьте, мы позвоним.

Глава 25

Прощание

Алёна приехала навестить Вика на следующий день. Привезла полевых цветов. Попросила у медсестры банку, наполнила водой. Поставила на тумбочку грязно-коричневого цвета.

Вик пытался спрятать ногу, но как её спрячешь — в гипсе-то?

— Бедолага, — вздохнула Алёна, присев на кровать и рассматривая его укутанную в гипс ногу, — когда ты её вывихнул-то?

— Когда на землю упал.

— Больно было вправлять?

Вик пожал плечами. Вчера ему всё было больно. Да и сегодня — немного.

— Мама сказала, она оплатит лечение, — поспешила сказать Алёнка, — и еще компенсацию.

— Нам не нужна компенсация, — возразил Вик, — и за лечение не надо! Мне гипс бесплатно поставили. А на лекарства у нас деньги есть.

— Ладно, пусть родители сами решают, — миролюбиво согласилась Алена.

— Я папке сказал, пусть не берет с вас денег. Я ему все отдам. Когда зарабатывать буду…

Вик помрачнел.

— Правда, охранником стать не смогу.

— Из-за ноги? — спросила Алёна, чувствуя, как побежали по спине противные мурашки, — врач сказал?

— Нет.

Вик потеребил краешек одеяла. Потёр щёку.

— Я когда на твоего папу замахнулся… то понял, что ударить не смогу. Хотя и злился тогда ужасно. Я не хочу бить людей, Алён. Пусть даже плохих. Ну то есть, которые себя плохо ведут.

Вид у него был просительный. Алёна вздохнула. В душе она была рада. Но оба понимали: дядю Сашу не переспорить никому. Или переспорить?

— Знаешь, Вик, — нерешительно сказала Алёна, — я просматривала тут сайты об учебе в Англии. И наткнулась на один. И сразу подумала о тебе. Есть у них там фонд «Наследие». Они занимаются сохранением своего исторического богатства. Реставрацией замков.

Вик поднял голову.

— Они приглашают к себе волонтёров. Добровольцев.

— Это платно?

— Нет. Они даже сами немного платят. Но нужно быть совершеннолетним.

Вик вздохнул. Как, ну как переубедить отца?

— А ты попробуй, — сказала Алёна словно в ответ на его мысли, — ты знаешь, я заметила, что родители часто принимают за нас решение, если видят, что у нас самих нет решения насчёт нашего будущего. А если ты уверен в чём-то… То это может изменить дело. Я вот…

Алёна умолкла. Потом продолжила.

— Я еду в Англию. Учиться.

— Твой отец и так собирался туда тебя отправить, — сказал Вик.

— Да… Но я выбрала другую школу. В которой упор на химию и биологию.

— Врачом хочешь стать?

Алёна кивнула. Вик расстроенно покачал головой.

— Ну вот, — сказал он, — оставляешь меня одного.

Алёна придвинулась ближе. И положила руку Вику на грудь. У него яростно заколотилось сердце. Но её горячая сухая ладонь успокоила бешеный стук.

— Я вернусь, — тихо сказала Алёна.

Вик нахмурился. Что бы такого придумать, чтобы она не уезжала? Чтобы они снова ездили на великах на колхозное поле воровать кукурузу, а вечером смотрели в её комнате кино? И чтобы её ладонь всегда была рядом, чтобы можно было схватить и ощутить это горячее спокойствие?

— А разве это не гордость? — спросил Вик, — ты же сама говорила — боишься, что начинаешь гордиться собою. Вот и сейчас смотри, раньше ты хотела стать сиделкой. А теперь — врачом. Врач же выше сиделки. Конечно, твой отец будет доволен…

Вик не договорил, вспомнив, как насмехался Игорь над ним и его отцом-охранником.

— Вик, я ошиблась, — сказала тихо Алёна, — все могут ошибаться.

— Но тебе нравилось быть сиделкой!

— Нет, Вик… Это было другое. Дружба… Понимаешь? А ещё… Мама мне рассказала… У папы есть сын от первого брака. Он мне как старший брат, родной наполовину. Он слегка… У него головой не всё в порядке. Он живёт рядом с Лондоном. В частном доме, но за ним присматривают. И я сказала папе, что буду навещать его.

— Всё-таки будешь сиделкой, да? Не тут, так там…

— Нет, Вик. Я буду это делать из-за папы. Мне кажется, он бы и сам съездил к нему. Но не может.

— Конечно, — съязвил Вик, — он слишком занят!

— Ему слишком больно. Так сказала мама. Но мне кажется, он будет рад, если я туда поеду.

Алёна подумала и добавила непонятное:

— У берёзы ведь две верхушки…

— С чего ты взяла, что он будет рад? — ворчливо спросил Вик.

Ему так и хотелось сказать об Игоре какую-нибудь гадость.

— Не похоже, что ему вообще до кого-нибудь есть дело.

Алёна, как всегда, задумалась перед ответом. А потом сказала:

— Лидия Матвеевна рассказывала, что её мама любила огромные пухлые подушки. От них здорово ломило шею. А она, маленькая, не могла понять, почему у неё по утрам шея болит, и почему она долго заснуть не может. Понимаешь, в детстве не всегда одно с другим увязываешь. И вот она как-то ворочалась перед сном. А потом убрала руку. Из-под подушки. И сразу почувствовала, что шею меньше ломит. Подушка-то пониже стала. Тогда она взяла и скинула подушку. И стала нормально спать. Вот и папа, понимаешь, живёт, как будто спит в неудобной позе. Жвачку постоянно жует, через трещинки перешагивает. Глазами смеяться не умеет. А если ему показать, что руку из-под подушки можно убрать, то ему полегче станет. Он, может, потом и всю подушку уберёт.

— Не боишься ехать? — спросил Вик, не очень поняв рассказ про подушки.

— Боюсь, — призналась Алёна, — и ещё к этому мальчику идти боюсь.

— Почему? Ты же уже ходила к Лидии Матвеевне.

— Именно потому и боюсь, Вик. Мне страшно, а вдруг я ему буду не нужна? Или… вдруг… я не найду с ним общего языка.

— Ты же сама сказала, что у вас с Лидией Матвеевной была дружба. Может быть…

— Может быть, — согласилась Алёна, — тогда мне будет страшно потерять его…

— Мне тоже страшно тебя потерять, — вдруг признался Вик.

— Я буду писать, — твёрдо пообещала Алёна, — и ты пиши. Давай я напишу свой электронный адрес прямо на гипсе?

— Значит, — сказал Вик, пока она выводила буквы маркером, взятым у медсестры, — значит, сама ты стараешься папе угодить, думаешь о нём, а мне предлагаешь с моим, спорить и доказывать, что он не прав?

— Я не стараюсь угодить своему. Я просто нашла компромисс. Может, ты тоже найдёшь?

Вик не ответил. Он подумал, что реставрация замков — то самое, настоящее, что он так долго искал. Он будет гладить живой, дышащий воспоминаниями камень, а не бестолковый пластилин. Надо поговорить с папой. Он должен понять.

— Должен! — вырвалось у Вика.

— Слушай! — оживилась Алёна, — а насчёт сада ты ошибся! Я там только что была. Стоят наши яблони. Пять штук, да? Позади ёлочек? Тряпочками подвязанные?

— Я же сам видел, как их выдернули!

— Ну, не знаю. Может, их обратно посадили?

Вик хотел сказать, что корни там были мертвые, некоторые — растоптанные, но тут раздался стук и вошел дядя Саша. Он смотрел на них молча и чесал небритую щёку. В свободной руке он держал пакетик с маковым рулетом, под мышкой зажал книгу. Алёна узнала свои «Замки Шотландии». Вик тоже узнал книгу и в это мгновение твёрдо решил убедить отца, что знает, точно знает, чем станет заниматься в жизни.

— Я тебе напишу, — сказала Алёна и снова пожала ему руку, подарив Вику на прощание теплоту и уверенность.

Глава 26

Ба

Ангелина с тоской посмотрела на гору посуды в раковине. Жанка все оставила и убежала. Ангелина взяла двумя пальцами губку — та совсем прогнила. Воняет тухлятиной. Ангелина швырнула её обратно, села за стол, подперла руками голову.

Бабка в больнице… Это надо же! Сколько раз она об этом мечтала? Пожить одной. Поесть одной. Чтобы никто над ухом не зудел.

«Ты постирала носки?» — «Ты выпила киселик?» — «Не смотри так долго телевизор, глаза заболят», — «Заправь постель, вдруг кто зайдёт».

И вот, пожалуйста. Живи.

Но почему, кто-нибудь может, ей, Энджи, объяснить, вся еда, которую она ест в одиночестве, стала горькой? Честное слово! Что в рот не возьмёшь, всё горчит.