Час цветения папоротников - Гавура Виктор Васильевич "gavura"

— И, когда же ты его откопаешь? — наседала Ирина, нервно раздувая ноздри.

Сердитая складка появилась у нее между черных, как смоль бровей. Нетерпеливым жестом она отбросила назад растрепанные ветром волосы. Сергей вспомнил, что своею прическу Ирина называла поэтически: «Черт летел и ноги свесил».

— Скоро, — таинственно ответил Сергей, стараясь не рассмеяться.

— И как долго будет тянуться твое «скоро»? Когда, конкретно? — не на шутку заинтересовалась Ирина.

Ей с трудом удавалось справиться с закипающим нетерпением. Ее скулы напряглись, она побледнела и впилась в Сергея ненавидящим взглядом.

‒ Ну?.. Чего молчишь? О чем ты там думаешь в своей голове?! ‒ потеряв терпение, в бешенстве вскричала она.

— Скорей, чем никогда! — рассмеялся в ответ Сергей.

Лицо Ирины изменилось так, будто она случайно глотнула уксуса. Сергей знал все возможные выражения ее лица, но такое видел впервые.

— Хватит мечты мечтать! — сообразив, что ничего больше от него не добьется, язвительно бросила Ирина. — Ты разберись со своими бреднями, а то уснешь и останешься во сне, ‒ насмешливо приплюсовала она, с бесовской изворотливостью вывернувшись из смешного положения.

Со смешанным чувством нежной ненависти Ирина окинула Сергея обыскивающим взглядом, подумав при этом, ‒ «Что бы тебе оторвать?..» Так и не остановив свой выбор на чем-то одном, она развернулась и, не прощаясь, ушла.

— И тебе, до свиданья, — сказал ей вслед Сергей. — Может, когда-нибудь свидимся. Во сне…

Его позабавил выпад Ирины. Живость ума у нее сочеталась с резкостью манер и каким-то особенным злым обаянием. Проводив Ирину взглядом, он невольно залюбовался стройностью ее фигуры, которую эффектно подчеркивали подкатанные до колен темно-синие джинсы, ‒ цвет индиго и прошедшей молодости. До чего надоели заполонившие все вокруг «варенки». На ней были высокие эсэсовские сапоги и короткая кожаная куртка. Рассыпанные по плечам пышные волосы раскачивались в такт стремительной походке. Ее горделивая осанка с дерзким разворотом плеч, идеально круглая лепнина ягодиц, длинные стройные ноги невольно притягивали взгляды мужчин, будили и разжигали желание. Она была, как острие стилета, ‒ вся утонченность и напор. Только один напор, это еще не все.

И твои руки не меня обнимут, Твои глаза, моих, искать не станут. И ты пройдешь, меня увидев мимо, Ты даже думать обо мне не станешь…

Сергею вспомнилась Ваенга, донимавшая его когда-то из музыкального центра. Он всегда любовался походкой Ирины, она любила расхаживать по квартире голой в туфлях на высоких каблуках. И, что примечательно, он никогда не требовал от нее одеваться более прилично и не вилять бедрами при ходьбе.

На отнюдь не блеклом небосводе известных киевских лесбиянок Ирина выделялась своей яркой индивидуальностью. Она была сама чувственность, она это знала, и умело этим пользовалась. Ко всему, она обладала качествами, которое не имели другие, она была раскрепощена до полной расторможенности, не ведая ни стыда, ни жалости, ни угрызений совести. Одних, она восхищала, других, настораживала и даже пугала, и ее избегали, как чумы, а кое у кого, она вызывала зависть и ожесточенное неприятие всего, что бы она ни делала.

Конечно, характер у Ирины не сахар, но такие личности никого не оставляют равнодушными. О примирении с ней не могло быть и речи. Сергей скорей бы вырезал себе аппендицит консервным ножом (одним их трех, что имел в хозяйстве), чем огласился бы снова жить с Ириной, но чем-то она его зацепила. Я всегда к ней хорошо относился и ничего плохого ей не сделал, откуда же у меня тогда, это неосознанное чувство вины перед этой злой и неверной женщиной? Думал Сергей, испытывая жгучее чувство стыда, причину которого он не знал.

Глава 9

Ирина и Дина сидели друг против друга в ванной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В хрустальных фужерах тихо потрескивая, пенилось «Артемівське». Кипучее, темно-рубиновое вино с легким оттенком чернослива и шоколада, пушистый снег шампуня, тишина и тепло — успокаивали и расслабляли. Длинные пальцы Ирины поглаживали под водой Динины бедра. Дина была невысокая крашеная блондинка с кудряшками на голове и маленькими голубыми глазами. У нее был вздернутый носик и бесформенные, всегда влажные, бесстыжие губы. Она была немного мечтательна, ленива и медлительна в движениях. Все на свете для нее было понятно и просто. На ее, лишенном солнечного цвета лице, не сияла печать мысли. Зато по весне на носу и щеках у нее смешной полумаской рассыпались веселые веснушки.

Дина редко вставала раньше полудня, и все свое время проводила, если ни в походах по магазинам, то валяясь в постели. Ирина ее использовала, как вибратор из секс-шопа. Но больше часа она с ней оставаться не могла. С ней было скучно. В понимании Ирины, скука ‒ это не отсутствие веселья, а отсутствие смысла находиться в данном месте. Все ее мысли ограничивались заботой о самой себе. Ей из всего надо было извлечь личную пользу, а то, что переставало давать ей пользу, выгоду или удовольствие, она тут же отбрасывала, как использованный презерватив.

— Ты видела Галку? — спросила Дина, — Как она после родов подурнела, бедняжка! — подкатив глаза под лоб, Дина сокрушенно покачала головой.

На ногтях у Дины был ярко розовый лак с блестками, а на веках, розовые тени с такими же золотистыми блестками. Когда она говорила, то излишне оживленно жестикулировала, от чего во все стороны разлеталась пена, а ее густые темные брови при этом выделывали невероятные кренделя.

— Да, видела. Посмотреть приятно… — припомнив их общую знакомую, усмехнулась Ирина, иронично скривив губы.

Она ни о ком хорошо не отзывалась и была весьма чувствительна ко всему смешному. У нее было какое-то злорадное чувство юмора, она насмехалась над всеми и всем, язвительно и метко. В своих шутках она не знала меры, не щадя ни друзей, ни врагов и, играючи, раздирала их в клочья, чтобы поточить свои когти.

— Я, Динка, вчера у Карины была. Она теперь на садо-мазо перешла, — с увлечением начала рассказывать Ирина, — Разгуливает по флэту вся в латексе и в прищепках, в одной руке дилдо, в другой, плетка, а ее Зайка в ошейнике рыдает, цепями к стулу привязанная. Угорают по полной!

— А я утром перемеряла все, во что влазила моя задница, — не дослушав и, что уж вовсе бестактно, перебив Ирину, совсем не к месту сказала Дина. И замолчала, поглядывая на Ирину с таким видом, будто Ирина чрезвычайно интересуется всем, что с ней происходит.

— Ну, и как?.. — не дождавшись, когда Дина продолжит, после продолжительного молчания с раздражением спросила Ирина.

После бесконечной суеты в банке Ирина заметила, что у нее появилось много свободного времени, и она не то что бы упала духом, но сделалась болезненно обидчивой.

— Остались только туфли… — Дина трагически надломила бровки домиком и сделала огорченное лицо, хотя глаза ее смеялись. В этом состояли все ее новости, и теперь она в торжествующем молчании наблюдала, какое впечатление они произвели на Ирину.

— Не забивай дурь свою мозгами, — покровительственно обронила Ирина, внимательно и недобро посмотрев на Дину. Подумав при этом, что у Динки между ног такая дыра, что через нее можно читать ее мысли.

Дина уже не раз пыталась улучшить свою фигуру диетой. Борясь с избыточным весом, она садилась на жесточайший рацион, объявляя запрет на белки, жиры и углеводы; ела только неубойное и то в гомеопатических дозах; принимала слабительные и мочегонные таблетки; по несколько раз на день ставила себе очистительные клизмы, после каждой из которых проводила контрольное взвешивание. Эффект от героических ее усилий, конечно же, был. Так продолжалось дня два-три, от силы, четыре. Потом она не выдерживала и срывалась, и все заканчивалось батоном сырокопченой колбасы или внушительным шматом ветчины, съеденной среди ночи, не отходя от холодильника, и шестью набранными кило, вместо трех сброшенных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})